– Видели бы вы рассвет в пустыне, – зевнул Фаршид, – невероятное зрелище!
– А мы сможем съездить в пустыню посмотреть восход, пока тут? – начали мы подбивать клинья, не отходя от кассы.
– Кхм… Не знаю, у меня сейчас сессия, экзамен на носу, но, может быть, как-нибудь получится.
Старый Йезд выглядел именно так, как представляешь себе город в пустыне. С запасами пригодных для строительства камней тут не очень, а уж с древесиной так вообще беда, и главным материалом стала глина. Так было тысячи лет назад, так в историческом центре и сейчас – светло-коричневые дома из глины с соломой, арки, переходы, узкие переулки, дающие спасительную тень, и множество, множество возвышающихся над этим всем бадгиров [17]. Это древние кондиционеры, часть персидской традиционной архитектуры. Четырех-, шести— или восьмиугольные каменные башни с торчащими поперечными балками ловят ветер и поставляют в дом свежий воздух. История этой технологии насчитывает столетия, но она используется и поныне, оставаясь весьма эффективной – бадгир способен понизить температуру в доме на 12 градусов по сравнению с уличной.
В этих улочках приятно заплутать – ходить без цели, сворачивать в наиболее живописные переулки, ориентируясь по ярким оазисам мечетей. Так прошел весь день. Ночь мы встретили за бесконечными чашками чая, сидя в кафе на крыше старого дома в старом городе. Со всех сторон раскрашенные минареты включали яркую синюю и зеленую подсветку, раздавался призыв на намаз. Часть посадочных мест на крыше составляли топчаны, нам как раз посчастливилось урвать последний свободный, и мы развалились на нем, дав отдых уставшим за день ногам. Из пустыни дул ветер, но теперь он нес хоть какую-то прохладу.
26 апреляЙезд
Алекс в Тегеране говорил, что до исламских запретов ему дела нет, потому что он заратуш, иными словами, зороастриец [18]. Впоследствии мы не раз еще встречали иранцев со сходными убеждениями, но меня не покидала мысль, что, называя себя «заратуш», они всего лишь стремятся к свободе от жестких мусульманских норм. В плане ограничений зороастризм гораздо приятнее. В нем нет запретов на алкоголь или какую-то определенную еду, ту же свинину, например. Даже наоборот – зороастризм порицает пост и голодание. Рекомендуется только знать меру в питье и мясо есть в разумных пределах. Последователи этой религии не отвергают материальный мир. Напротив, они относятся к нему с большим уважением.
Иранское государство глубоко влезает в частную жизнь своих граждан, навязывая им нормы морали. Женщине недопустимо выйти на улицу без платка или в несоответствующей правилам одежде. Алкоголь запрещен. Внебрачные связи категорически порицаются. Однополые отношения являются уголовным преступлением и караются вплоть до смертной казни. Любопытно, кстати, что при этом в Иране официально разрешены операции по смене пола.
В то же время зороастризм иногда называют еще «религией выбора» – согласно ему каждый человек сам волен выбирать свой путь и нести за него ответственность. Этическая основа зороастризма звучит как «хумата, хухта, хваршта», то есть «благие мысли, благие слова, благие дела». Живя в соответствии с этими установками, человек не только обеспечивает лично свое попадание в рай, но и приближает глобальную победу света над тьмой, увеличивая общее количество добра.
Йезд много веков являлся центром зороастрийской общины, и на его улицах мы видели много мужчин в традиционной одежде – яркой рубахе до колен и свободных штанах того же цвета. Второй день в городе мы потратили на посещение двух самых значимых из расположенных тут памятников этой религии.
Первым в нашем списке значился храм огня Аташкадех. Небольшое традиционного вида одноэтажное здание само по себе не представляло исторической ценности – оно не разменяло еще и столетия. Чего нельзя сказать о горящем внутри огне. Конкретно тут, в Йезде, он поддерживался без перерывов с конца XV века, но зажжен был от еще более древнего огня. Можно считать, что этот костер горел уже полторы тысячи лет. Зороастрийцев часто называют еще «огнепоклонниками», но такое название некорректно. Они поклоняются не огню как таковому, а богу Ахура-Мазда. Огонь же является просто зримым образом, и, в принципе, солнечный свет пользуется таким же почтением.
Для праздного туриста вроде нас посещение Аташкадеха – предприятие сомнительной ценности. По сути, вся свободная для входа часть храма это одна длинная комната, из которой через стекло можно посмотреть на священный огонь.
Вскоре мы поймали такси и под недовольное бурчание Насти, называющей нас буржуями, поехали на окраину города.
Дорога отделяла город от пустыни. По одну сторону белые дома, зеленые парки, постоянный галдеж. По другую – только земля и песок, ни одной травинки, никакого другого цвета, кроме светло-коричневых оттенков. Чуть поодаль несколько ветшающих глинобитных строений и два холма с башнями на вершинах. Это, пожалуй, самая известная и самая мрачная зороастрийская традиция – башни молчания. В этой религии нет никакого почтения к телам умерших. Они – всего лишь пустая оболочка, символ временной победы сил зла. Неприемлемо ни закапывать их в землю, ни сжигать, ни как-либо еще осквернять природные стихии. Остается «выставление». Тела оставляют на специальной башне на поживу птицам. Кстати, хоронят так не только людей, но и собак. Собака вообще пользуется в зороастризме большим почтением за пользу, которую приносит человеку, а также за то, что умеет видеть и отгонять злых духов.
Когда мы, тяжело отдуваясь и обливаясь потом, залезли по серпантину на вершину, то обнаружили там круглую площадку с полузасыпанным колодцем в середине. Под ногами бежали к центру стертые желобки. Когда-то по ним в яму стекала кровь и прочие жидкости. Со временем туда же отправлялись и обглоданные птицами, высушенные пустынным солнцем кости. Сегодня подняться на башни молчания в Йезде может любой желающий, вне зависимости от вероисповедания, крепости нервов и желудка. Теперь это культурный, а не религиозный объект. Зороастрийцы же хоронят своих мертвецов на новом кладбище в бетонированных могилах, чтобы тело по-прежнему не соприкасалось с природными стихиями. Хотя эти метаморфозы произошли не так уж и давно – тела выставлялись тут до начала 70-х годов прошлого века, и живы еще те, кто видел кружащих над башнями стервятников.
Настя с Вовой уже улеглись спать. Я же, получив у Фаршида пароль от вай-фая, листал новостную ленту и рассказывал родителям, что у нас все в порядке. Через несколько минут переписки мне стало как-то не по себе от очевидно уклончивых и пространных ответов на вопросы вроде «как дела?». Спросил напрямую:
– Так, серьезно, что-то случилось?
– Вчера похоронили дедушку.
27 апреляЙезд
Утром все казалось каким-то дурным сном. Открыв глаза, я первым делом полез в телефон проверить вчерашнюю переписку. Но все сообщения были на месте. Наша семья стала меньше.
Я поймал эту мысль, запер в самом дальнем углу головы и запретил себе о ней вспоминать. Пора ехать дальше. Весь день мы ползли на юг в кабинах попутных грузовиков. Никто из водителей не говорил по-английски, но ни одного из них это не смущало. Оказалось, что жестами можно общаться весьма информативно.
Наш первый попутчик много хохотал хриплым голосом. Рассказывал, что обожает водить грузовик за пределами страны. Потому что тут этот чертов сухой закон, а там можно и выпить. Крутил пальцем вокруг головы, повязывая воображаемый тюрбан, и делал суровое лицо – изображал духовного лидера. Плевал на фотографию Хомейни, видимо, специально для этого путешествующую с ним в кабине. На прощание звонко шлепнул Настю по ягодице, когда та вылезала из машины.
Второй водитель все больше молчал да ставил порно в очередь на загрузку в телефоне.
С третьим готовили ужин на горелке прямо в кабине, съехав на обочину. Предлагал желающим порулить – Настя и Вова согласились.
За окном тянулись бесконечные однообразные пейзажи – желтый песок, невысокие коричневые горы. Большая часть меня занималась тем, чтобы не думать мысль, которую я запретил себе думать.
Вечер догнал нас неподалеку от города Бам. Попрощались с последним водителем. Дорога, закрытый магазинчик, маленькое кафе и гигантское пустое пространство впереди. Потрескавшаяся земля, как на дне высохшего озера. Туда мы и направились и шли, пока не начали опускаться сумерки. Тогда мы сели на рюкзаки и стали ждать темноты. Мы не хотели устраиваться на ночлег засветло, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Если бы кто-то и увидел нас сейчас из кафе или с трассы, он не различил бы ничего интересного. А вот палатка могла вызвать ненужное любопытство. Важное правило безопасности – хорошо, чтобы никто лишний не знал, что ты тут. Внезапные ночные гости – это то, чего хочется максимально избегать.
Я лежал лицом к небу и смотрел на раскинувшиеся передо мной звезды. Внутри щемило чувство какой-то детской обиды на все. На природу, на Вселенную, на мироздание, на саму жизнь.
– Знаешь, Насть, у меня дедушка умер.
– Ох… Мне очень жаль…
Стоило произнести это вслух, как дали трещину стены, которые я возводил вокруг этой мысли весь день. Я почувствовал, как по щекам потекли слезы, но мне было уже все равно. Я вспоминал детство. Цветущие сады, ободранные коленки. Папа с дедушкой играют в шахматы.
Не знаю, по кому я плакал тогда – по дедушке или по себе. От того, что умер он, или от того, что время двигалось неумолимо, от того, что детство осталось далеко позади. От того, что рано или поздно, но все же неизбежно кто-то однажды будет плакать и по мне. Если, конечно, будет кому. От осознания неотвратимости хотелось забиться в какой-нибудь угол, спрятаться, надеясь, что смерть забудет обо мне. Или бежать не оглядываясь. Я чувствовал себя пассажиром поезда, несущегося к взорванному мосту – катастрофа очевидна, но непредотвратима.