15 июляХабаровск
Рано утром я взвалил на плечи рюкзак и вышел в мир из своего чулана. Мир выглядел неприветливо – серое небо, дождь. Зябко. Но после перерыва я снова чувствовал восторг от начинающегося путешествия. От предстоящей встречи с друзьями. «Увидимся на Сахалине». Опять как в кино.
Мое внимание привлекла табличка на стене соседнего дома. Подошел поближе. «А еще жизнь прекрасна тем, что можно путешествовать. Н. М. Пржевальский».
Сопки, тайга, тигры. Последних не видно, но они точно там есть. Я сидел в вагоне-ресторане поезда Хабаровск – Ванино, пил чай и смотрел в окно. Совершенно неожиданно из колонок звучали Scorpions. Редко дикая природа прерывалась станциями с деревянными перронами. Я попал в настоящую глушь.
16 июляВанино
Позевывая, я ожидал сигнала к началу посадки на паром. Позади осталась недолгая прогулка по городу. Не городу даже – рабочему поселку. Месту, унылее которого еще поискать. Серые пятиэтажки ссыпались к воде по крутому склону. По центру улицы-холма возвышались друг за другом две белые башенки – маяки, указывающие фарватер входа в бухту. Интернет на запрос «Ванино достопримечательности» предлагал посмотреть на порт и обелиск с портретом Ленина. Так как Ильич, в отличие от Иисуса, не сильно разнился от региона к региону, я отправился в порт. Тем более что мне туда нужно в любом случае.
Поселок выглядел как место, где никогда ничего не происходит. Может быть, это справедливо сейчас, но несколько десятков лет назад тут творилась история. Скрытая от внешнего мира кровавая история лагерной войны. Когда-то Ванино был крупным пересыльным пунктом. Отсюда корабли увозили заключенных на Колыму.
По блатным понятиям, вор не мог в тюрьме работать, занимать должности и вообще как-то сотрудничать с администрацией. Этим он как бы вступал в союз со своим врагом, становился «сукой», «ссучившимся» и, как правило, долго после этого не жил. Многие воры прошли Великую Отечественную войну, а вернувшись с фронта, занялись привычными делами и вскоре вновь оказались на скамье подсудимых, а чуть позже – в лагерях. Некоторые из них до войны были в тюрьмах не последними людьми. Они отправлялись по этапу, ожидая занять привычное положение в иерархии. Но за время их отсутствия реалии изменились.
– Ты воевал? Взял в руки винтовку? Значит, ты ссучился, – такое решение вопроса «военщины» приняли оставшиеся на зонах блатные.
Так образовалось большое количество «сук», утративших все свои права и привилегии. Первое время они пытались отделаться от нелестного прозвища, но оно прилипло намертво, и в итоге принадлежащие к этой группе уголовники сами стали себя так называть. Утрата авторитета переживалась болезненно. И тогда в пересыльных бараках Ванино прозвучало решение – если старый закон их отвергает, значит, нужен новый закон.
Ворам «старых понятий» предлагали присоединиться через целование ножа. Отказавшихся топтали ногами, уродовали, били и в конце концов неизменно убивали. Весть об этом разлетелась быстро. Колыма вооружалась в ожидании прибытия последователей нового закона. Началась «сучья война».
Начальство лагерей первое время покровительствовало «сукам», рассчитывая их руками поставить на место зарвавшихся блатных. На первые трупы оно смотрело сквозь пальцы. Но чем дольше длилось противостояние, тем сложнее было его игнорировать. «Сук» и «воров» разделили по отдельным зонам на территории лагерей – не помогло. Тогда разделили и сами лагеря. Война ответила на это появлением экспедиций-налетов. Пришлось разделять уже целые лагерные управления. Больницы, тюрьмы, прииски теперь относились к той или иной стороне. Одним из первых вопросов, которые слышал новый заключенный на пересылке от начальства, был: «Ты кто? Вор или сука?» Ответ определял дальнейшее направление этапа.
Не все из ставших «суками» под страхом смерти одобряли новый закон. Некоторые из них хотели бы при первой возможности переметнуться обратно. Но каждый поцеловавший нож обязательно участвовал в расправе над отказавшимся. «Воры» не признавали таких возвращенцев и убивали их. Тогда появилась третья сила, которой двигала одна только ненависть – и к «сукам» и к «ворам». «Беспредельщины». Их вдруг стало так много, что пришлось и под них выделять отдельные лагеря.
Война продолжалась десять лет и унесла жизни большинства участвовавших в ней воров в законе и с той, и с другой, и с третьей стороны.
Паром мягко заскользил по гладкой воде, поворачивая нос к выходу из бухты. Палуба высоко возвышалась над окружающим пейзажем. Казалось, я находился на крыше многоэтажки, внезапно пришедшей в движение.
Под ногами скрывались коридоры, каюты, переходы, лестницы. А где-то далеко внизу, лишь немногим выше облепивших днище водорослей, располагалась моя койка. Самая дешевая каюта, которую я смог добыть, находилась глубоко в недрах корабля. Там было душно, темно и шумно. Там не было окна. Там громко гудел двигатель и кричали дети моих попутчиков. Я не любил спускаться туда. Пока идешь с лестницы на лестницу, невольно задумаешься, сколько этажей тебе придется пробежать, если это ржавое корыто начнет тонуть. Большую часть времени я провел на палубе, облокотившись на поручни, и только поеживался, когда ветер предпринимал очередную попытку выдуть из меня все живое.
Корабль вошел в туман. Мир начал стремительно сжиматься вокруг него. На западе еще сияла полоса – это солнце золотило море на горизонте. Но с каждым мигом полоса эта становилась все тусклее и вот пропала совсем. Теперь ойкумена состояла из белого ничто и черной воды под ним. Изменились звуки – плеск воды, шум двигателей, тон разговоров. Отсутствие связи только усиливало ощущение, что мы покинули реальный мир. Я сидел в кают-компании и наблюдал, как без сквозняка колышутся занавески.
Немного в мире найдется вещей более мистических, чем плавание сквозь туман.
17 июляХолмск
Туман как укутал нас после выхода из Ванина, так и продержал в своих объятиях все плавание. Сахалинский берег вынырнул из него совершенно неожиданно в какой-то сотне метров. Конечная точка маршрута парома – город Холмск, в девичестве Маука, что с языка коренных жителей можно перевести как «холмы, поросшие шиповником». У меня же название «Холмск» в первую очередь вызывало ассоциации с великим детективом, а не рельефом. Возможно, это происходило из-за того, что туман по-прежнему скрывал вообще все вокруг. Куда-то растворились многочисленные пассажиры, и я в серой пелене остался в одиночестве.
Делать нечего. Загрузился в маршрутку до Южно-Сахалинска. Стоило ей только подняться на отделяющие город от остального острова холмы, туман исчез. На возвышении находился мемориал – пушка на постаменте и надпись «Вечная слава героям, павшим в боях против японских агрессоров при освобождении исконно русских земель Южного Сахалина и Курильских островов».
«Исконно русских земель… – проворчало что-то внутри меня, – это тех, где первые русские поселения появились всего полторы сотни лет назад?»
Освобождение Холмска от японских войск в 1945 году заняло несколько часов. В ходе этого произошел так называемый инцидент в Маока. Девять девушек в возрасте от 17 до 24 лет до последнего момента поддерживали работу телефонной и телеграфной связи, а при подходе советских войск покончили жизнь самоубийством. За это впоследствии их обожествили. Согласно традиции синтоизма, японские граждане, погибшие на войне за свое отечество, становятся объектами поклонения. Вторая мировая война в этом плане дала Стране восходящего солнца более двух миллионов новых святых. В том числе и осужденных и казненных по результатам Токийского процесса военных преступников.
Еще в Хабаровске Настя написала вопрос Маше – девушке, которая взялась купить нам билеты на корабль, – можно ли будет у нее остановиться. Маша ответила, что они с подругой живут в однокомнатной квартире, но если теснота не смущает, то добро пожаловать. Теснота не смущала.
В этой квартире мы и встретились – Вова и Настя только что вернулись с тура по острову. Их багаж пополнился новыми впечатлениями, переживаниями и несколькими крабами. Одного из которых тут же захватил живущий в Южно-Сахалинске Машин друг-итальянец, зашедший на огонек и вызвавшийся приготовить пасту.
Пока дальневосточная кухня превращалась в средиземноморскую, мы пили вино и травили свежие байки. Впрочем, огненные истории о том, как я сидел и работал, не тянули на приключения даже под вином. Потому я в основном молчал. Рассказывала Настя:
– Мы остановились в Тихой бухте. Моросил мелкий дождик. Серое холодное это Охотское море… Торчит из воды утес, засиженный чайками, птичьи базары, гомон. Каменистый пляж, и за ним скала, поросшая лесом. Не очень высокая, метра четыре, но крутая, почти отвесная. С нее свисает веревка, чтобы наверх залезть, дрова какие-нибудь поискать, потому что на пляже ничего нет. Нас еще местные предупреждали, что там наверху медведь ходит. Вниз-то он не особенно может спуститься, а вот наверху валандается где-то, его несколько раз видели уже. Ну, в общем, поставили лагерь. – Настя начала нарезать ладонями воздух на ломтики. – Вот море, вот полоска пляжа, вот тут мы, а дальше – скала, как стена. Стемнело. Мы поужинали – приготовили на костре вкуснейшую рыбу. Лежим, смотрим на звезды. И вдруг я замечаю, что море как-то шумнее стало и как будто ближе. Я Вову спрашиваю: «А оно вообще было такое? Или оно такое не было?» Он отвечает: «Блин, сколько раз я себе говорил – не останавливаться на ночь возле скалы! И каждый раз попадаюсь на эту фигню!» А мы ведь оттуда никуда уйти не можем – кромешная темнота, наверху медведь, еще и дождь начался. Вова мне говорит: «Да, наверное, не дойдет вода». Наверное! А если дойдет?
– Я пошел, – вклинился Вова. – Положил бревно на линии прибоя. Чтобы видеть, куда вода доходит и приближается ли вообще. И начертил линию на песке – если ее зальет, то, значит, нам надо срочно валить уже вне зависимости ходят там где-то медведи или нет, пока нас в море не смыло.