– Ничего не случилось, милая. Просто я люблю тебя, – сказал он, проведя ладонью по ее волосам.
Видимо, услышать именно это она сейчас ожидала меньше всего. Оттого улыбнулась с некоторым удивлением, потянулась, прикрыв глаза, и промурлыкала в ответ:
– И я тебя тоже… Ой, Миша, да я тебе все плечо отдавила. Онемела, наверное, рука уже?
– Ничего, мне нравится, – улыбнулся Крашенинников.
– Глупости не говори. Давай, забирай свою руку, – деловито сказала Оливия, звонко поцеловав его возле локтя.
– Но я все равно хочу подставить тебе свое плечо, – продолжал улыбаться и любоваться ею Михаил.
– Ну, тогда другое. – Собески перебралась через мужа, не забыв щекотнуть его бока, и пристроилась с другой стороны, положив голову на его подставленное правое плечо.
Михаил приобнял ее, целуя в лоб.
– Когда эта твоя рука тоже онемеет, разбуди меня, – прошептала Собески.
– Нет, ну что ты…
– Разбуди, – настаивала Оливия. – Если каждый раз, просыпаясь, я буду слышать от тебя, что ты меня любишь, то буди меня чаще, милый.
Он обнял ее еще крепче, зарывшись лицом в золотые волосы.
На улице снова громыхнуло…
– Я целую вечность не слышала грома, – тихо сказала Оливия. – В детстве я любила грозы. Выбегала на улицу, а отец меня ругал за это. Ведь гроза опасна. Но мой отец так ругал… Так ласково… Так заботливо…
Она вдруг поднялась над мужем и широко раскрытыми глазами уставилась на него:
– Я ужасно боюсь, Миша. Я понимаю, что если судьба все же подарила нам возможность зачать новую жизнь, то теперь мы просто обязаны этой новой жизни дать шанс. Но ты представить себе не можешь, как я этого боюсь. Наверное, ты сейчас думаешь – да что там несет эта эмансипированная американская женщина, для которой любые проявления мужского внимания и заботы, это сексизм и дискриминация. Но это все глупая постыдная чепуха. Ты нужен был мне всегда. Но сейчас ты нужен мне как никогда.
– Любимая, но я же с тобой…
– Прошу тебя, дай мне договорить, пока я не позабыла весь этот порядок мыслей. Я бесконечно благодарна тебе за то, что ты со мной. За то, что ты мой. За то, что ты у меня есть. Но ты должен понять… Ты мне нужен теперь не только как мой муж. Ты должен стать мне отцом, другом, братом… Сорока тысячами братьев! Ангелом хранителем! Ты должен понимать, что от нас требует такая ответственность, которую мы берем на себя! Это вовсе не капризы беременной бабы, понимаешь?!
– Оля, я!..
– Подожди милый! – она зажала ладонью его рот. – Только прошу тебя, не давай мне сейчас клятв, что именно так все и будет, и что именно так ты и сделаешь! Ведь я требую от тебя невозможного и не хочу, чтоб ты потом винил себя, думая, что не вполне справился с тем, чтобы сдержать такое обещание, понимаешь?! Я знаю, что ничто так не убивает в мужчинах мужественность, как глупые запросы женщин и их эгоистичные списки, где по пунктам расписан образ полубога-полудьявола. Я просто хочу, чтоб ты понимал, что от нас требует взятая нами ответственность. Ничего не обещай. Просто вложи всего себя в наше дитя!
Крашенинников резко поднялся и заключил ее в объятия.
– Конечно, Оливия. Все так и будет. Ты даже не сомневайся.
– Я не сомневаюсь в тебе. Я просто должна была это сказать.
Они какое-то время сидели молча на постели, крепко обняв друг друга и прислушиваясь к стуку сердец, которые слились воедино.
– А еще, знаешь… – шепнула вдруг Собески. – У меня сейчас настоящая гормональная буря. И вот она смешалась с еще одной бурей… Бурей моих чувств к тебе, Миша… И я хочу превратить эту ночь в любовное безумие… Пока еще можно… Потом уже нам будет очень долго не до занятий любовью…
Михаил страстно этого желал и впервые за многие годы, что они жили в казарме и старались не тревожить Антонио голосами своей страсти, он хотел, чтоб эта ночь по-настоящему стала триумфом их любви и желаний. И пусть бы их крики разбудили весь мир. Эта мысль, похоже, не только не смущала сейчас его, но и Оливию тоже.
Снова гром на улице и тут же заставивший похолодеть от ужаса звук автоматной очереди. Затем громкий крик:
– Тревога! Мы атакованы!
Глава 9. Ночь безумия
Он сам не знал, почему сделал это. Выстрелов было вполне достаточно, чтоб в поселении начался переполох. Но Антонио все-таки закричал:
– Тревога! Мы атакованы!
Теперь он понимал, что хронометр его жизни отсчитывает последние минуты, или даже секунды. Но он обязан был уберечь Михаила и Оливию. И сделать это раньше, чем умрет.
Квалья рухнул на пол и рванулся к лестнице. Один из находившихся внизу налетчиков уже бежал наверх. Антонио выстрелил, но промахнулся. Он не мог сейчас вспомнить, доводилось ли ему вообще пользоваться когда-либо огнестрельным оружием…
Враг дал ответную очередь, резко запрыгав по ступенькам обратно, на первый этаж. Стрелял он от бедра. Совсем не целясь. Другой налетчик тоже стрелял. Но не в сторону Антонио. Он дал очередь в сторону двери жилища Собески и Крашенинникова.
– Нет, – выдохнул Квалья и снова в его руках задрожал от стрельбы автомат. И снова он ни в кого не попал. Но тот, что отступал, оступился и покатился вниз. Оставалось надеяться, что он сломает при этом себе шею…
Дверь комнаты, которую занимал Джонсон, находилась в противоположном от жилища Антонио конце коридора. И она вдруг резко распахнулась. На какой-то миг Квалья даже обрадовался, надеясь, что теперь за дело возьмется смуглый здоровяк из Сан-Диего. Но, видимо, свое окно, выходившее на руины Петропавловского порта и бухту, он не закрыл на ночь. И в него так же поднялись эти безвестные налетчики с разукрашенными лицами.
Антонио просто швырнул одну из двух осветительных бутылок в сторону еще одного появившегося врага.
Рефлексы опережали мысль, и уже когда эта бутылка летела в воздухе призрачным пятном, он понял, что было бы разумнее стрелять. Но, Квалья еще не знал, на что способна бутылка…
Налетчик попытался отбить ее прикладом, и это ему удалось бы, не будь она из не самого крепкого стекла. Бутылка разлетелась вдребезги, и ее содержимое липкими сгустками брызнуло на тело разбойника. Теперь эта субстанция светилась неприятным белесо-гнойным светом. Видимо зеленоватый оттенок свечению бутылок придавало стекло. Почти разу запахло паленой плотью. Налетчик завизжал, крутясь на месте и роняя оружие. Странный химический раствор, находившийся в бутылке, как оказалось, разъедал живые ткани почти с той же легкостью, с какой кипяток растворяет снег.
Не было времени удивляться этому. Антонио вдавил спусковой крючок, срезая длинной очередью и того, кто сейчас жарился в агонии, и того, кто возник следом за ним. Квалья сейчас был в таком отчаянии, что стрелял бы и дальше, но автоматам свойственно очень быстро расходовать патроны. Он отбросил в сторону ставшее бесполезным оружие и снова рефлексы опередили мысль. Он не стал подбирать оружие только что застреленных врагов, а просто рванулся вниз по лестнице, даже забыв на время, что одна его нога практически недееспособна. Тот налетчик, с которым у него несколько мгновений назад была не очень удачная дуэль, все-таки не сломал себе шею. Но Антонио сейчас со всей решимостью намеревался сделать это сам, обрушившись на поднимающего оружие врага всей своей массой.
Он повалил налетчика на пол. Совсем рядом с той охранницей, которую недоносок намеревался недавно изнасиловать уже мертвую. Удар кулаком по лицу. Еще один. И Квалья обнаружил, что его же удары делают ему больно. Лицо налетчика все было испещрено какими-то грубыми и твердыми шрамами, к тому же из переносицы, нижней губы и бровей урода торчали металлические предметы. Наверное, человеку, изуродовавшему себе лицом пирсингом, больно, когда его колошматят со всей силы по этому самому лицу. Но не менее больно и тому, кто бьет…
Они сцепились в мертвой хватке, катаясь по полу намереваясь друг друга придушить. Налетчик рычал и клацал кривыми окровавленными зубами, как гребаный упырь в не самом хорошем фильме…
– Тони!!! – раздался совсем рядом яростный женский крик.
Квалья резко повернул голову и тут же отпрянул от налетчика в ужасе…
– Тревога! Мы атакованы!..
Они вздрогнули так же синхронно, как только что бились их любящие сердца.
– Это, это Тони?! – выдохнула Собески. – Это же его голос!
– Оля! Прячься под кровать! – шепнул Крашенинников, метнувшись к стоящей у постели тумбе, на которой находилась свеча, и среди различных предметов лежал еще и большой нож.
– Миша, не ходи туда!
– Оля, я прошу тебя, спрячься под кроватью!
Вооружившись ножом и держа в другой руке свечу, Крашенинников пригнулся и толкнул плечом дверь. То, что он увидел, заставило его замереть в пугающем недоумении. Небольшой участок большого помещения освещал какой-то непонятный зеленоватый источник мертвецки холодного света. Рядом с источником этого света лежало тело мертвой женщины. Какой-то непонятный, разукрашенный человек свалился с лестницы, ведущей вверх, к жилищу Антонио. И еще один. Такой же, разукрашенный. С оружием в руках. Появление человека в открывшейся двери было для него неожиданностью, и тот просто дал веером очередь, разворачиваясь лицом к Михаилу.
Он почувствовал сильный удар и жгучую боль, которые повалили его на спину, заставив выронить и нож и свечу. Отчаянный крик Оливии заставил его устыдиться этого. Михаил попытался встать, но не мог. Все тело сковала жаркая боль, и сильно пульсировали виски. Правую руку он чувствовал, но она никак не хотела слушаться. Левую руку он не чувствовал вовсе. А еще эта ужасная боль, разбегающаяся по телу волнами того цунами… Подстреливший его человек с жуткой физиономией шагнул ближе, направляя в лицо оружие. Это было ужасно. Ужасно то, что несколько минут назад его возлюбленная просила его стать для нее всем и сделать для нее невозможное. И он буквально сразу так ее подвел…
– Только не сейчас… – хрипло простонал Михаил, снова попытавшись встать. Но его пригвоздила к полу словно сама смерть, поставив свою костлявую пяту ему на грудь.