Крашенинников вздохнул, глядя на то, как его кружка снова наполняется хмельной жидкостью. После ощущений от первого глотка снова притрагиваться к самогону не хотелось. Но, возможно, это удачный шанс хоть как-то наладить отношения с приморским квартетом. Ну, или хотя бы с одним из его членов. Александр Цой всегда казался Михаилу более простодушным, чем все остальные. В нем нет той жесткости, которой веяло от Жарова. Не было той непрошибаемой скрытности, коей наделен Горин. Отсутствовала мрачная отрешенность Вишневского. С этим корейцем было проще. А установление нормальных отношений с квартетом ему, Крашенинникову, было очень необходимо. Можно было по-всякому относиться к их правлению. И по-разному оценивать способ, которым они пришли к власти. Но они сохранили социум. Они избавили этот социум от чудовищных метастаз, которые проявились очень быстро после крушения цивилизации. Крашенинников много размышлял, как бы он поступил с главарями возникших банд и их подручными. И он не находил в себе никаких черт характера, которые позволили бы ему совершить жестокое и массовое убийство, пусть даже и ради всеобщего блага. Но что, если бы вообще никто не нашел в себе сил взять на себя это бремя? Быть может, тогда в настоящее время все эти люди были бы рабами. Дети, если и рождались бы, то росли необразованным, диким и жестоким зверьем. Женщины не были бы защищены строгими законами, запрещающими посягать на их честь и самостоятельный выбор спутника жизни. У беременных не было бы того оазиса, наполненного музыкальными инструментами, приборами для рукоделия и старым патефоном с массой пластинок успокаивающей музыки, какой создал квартет в здании детского садика для того, чтоб матери вынашивали своих чад в обстановке покоя и умиротворения, а не в страхе, что какой-нибудь выродок, забавы ради, будет вспарывать им животы. Теперь нет умирающих с голоду, потому что община всегда заботится о припасах. А если кто-то по состоянию здоровья и преклонности лет не может уже делать для себя запасы, то община это учитывает всегда и собирает пищу в том числе и для тех, кто объективно справиться с этой задачей не в состоянии. Вся правда о приморском квартете в том, что они взяли на себя то бремя, которое до них никто не осмеливался взять. И устроили они бандам кровавую резню не просто для того, чтоб занять место этих банд на вершине пищевой пирамиды, а ради того, чтоб спасти всех остальных. Более того, вдоволь вкусив крови в бойне той революции, что они когда-то устроили, эта четверка вовсе не вошла во вкус. Они не упивались убийствами, хотя Михаил не сомневался, что если в интересах их видения общего блага надо совершить еще убийства, они колебаться не станут.
– Я думаю, – продолжал Цой, – что законы выживания человечества… Неписаные законы, скорее на уровне инстинктов, всюду установили некие жесткие правила, подобные нашим. Но только ради того, чтоб выжить и не растерять память и знания поколений. Ну, давай, приятель, выпьем за будущее.
Кружки гулко ударились друг о друга, и самогон полился в пищевод. На удивление, второй раз было уже не так противно. И новый пожар в глотке не разгорелся.
– А ты, Саня, считаешь, что всюду такие оазисы жизни с выжившими людьми и сохраненным благополучием?
– Почему нет? – удивился Цой. – Мы ведь выжили. А ведь в такой глуши находимся. Еще до войны многие считали наш край богом забытым местом. И очень многие мечтали уехать отсюда куда-нибудь на материк.
– В том-то все и дело, Александр. Камчатка… Этот полуостров размерами побольше некоторых европейских страны[16]. А население здесь было на всю Камчатку не больше, чем в провинциальном городе. Ну, сколько здесь жило людей? Триста тысяч на весь огромный полуостров? Чуть больше? Но я вот с ужасом думаю, что же творилось, например, в Москве, где больше десяти миллионов, которые оказались в огромном каменном мешке. По сути, в ловушке. А что творилось в приграничных регионах? А в других странах? А в густонаселенной полумиллиардной Европе? А в Китае? В Индии? А на родине твоих предков, в Корее? Северяне и южане набросились друг на друга, чтобы добить уцелевших? Что с Америкой?
– Ну, ты еще Америку эту давай пожалей, черт тебя дери! – нахмурился Александр.
У Михаила вдруг все внутри похолодело от этих слов. Нет, все-таки он не найдет среди местных понимания и сочувствия, если они узнают, что его Оливия – американка. Это будет смертный приговор. Даже сейчас самый добродушный и дружелюбный из приморского квартета налился яростью от одного только упоминания об Америке.
– А почему нет, Саша? – тихо спросил Крашенинников. – Там ведь такие же люди, как мы с тобой…
– Да хрена лысого! Это из-за них все! – стукнул кулаком по столу Цой. – Плевать на Америку! Вот уж где точно все выжили, так это в Австралии. Они дальше всех от этих наших разборок были. Ну, еще в Новой Зеландии. Она рядом с Австралией. И там вообще очень красиво…
– Ты был в Новой Зеландии? – удивился Крашенинников.
– Нет. Но я смотрел фильм. «Властелин колец». Его там снимали. Ты помнишь, какие в фильме пейзажи сказочные?
– Нет, – улыбнулся Михаил. – Я не смотрел «Властелина колец».
Александр уставился на него, раскрыв рот.
– Чувак… – сочувственно выдохнул Цой, – ну, ты даешь… Теперь ведь… Теперь ведь и не посмотришь…
– Ничего, переживу, – махнул рукой Крашенинников. – Но я так понял, что фильм тебе понравился?
– Конечно, – кивнул Александр. – Любимое кино моего детства.
– А ведь этот фильм американцы снимали. А еще вы свой поселок иногда, в шутку, называете Саус-Парк. Верно?..
– Да что ты пристал ко мне с этими американцами?! – рявкнул Цой. – Тоже мне, адвокат дьявола!
Он крепко схватил бутылку и налил в кружки еще самогона.
– Давай за мир во всем мире выпьем, – вздохнул Крашенинников, поднимая свою кружку и приближая руку к Александру. Однако Цой отодвинул свою и, недобро глядя в глаза Михаила, произнес после некоторой паузы:
– По русскому обычаю третий тост пьют не чокаясь. В память о тех, кого с нами нет. Так что я пью за всех своих родных. И еще за миллионы превращенных этими твоими американцами в пепел.
Сказав это, Александр запрокинул голову и влил в себя все содержимое кружки.
Михаил лишь пригубил слегка и закивал:
– Я искренне надеюсь, Саня, что ты прав. Что где-то далеко в Австралии у людей все хорошо. И в Новой Зеландии. А еще я надеюсь, что таких заповедных мест, как у нас, очень много по всей России. И в Европе. И, что бы ты ни говорил, в Северной Америке. И в Южной. И в Китае. И в Японии. Всюду ведь люди… И в Африке… Но не покидает меня мысль, что сама Камчатка, ее удаленность и малонаселенность нас спасли. В глобальной ядерной войне здесь всего три цели. Ну нет здесь больше объектов и людского потенциала, чтоб сбрасывать сюда более трех боеголовок на весь огромный полуостров.
Александр вдруг перестал жевать закуску и уставился на Крашенинникова.
– Как ты сказал? Три боеголовки?
– Ну да. По базе подлодок, по Елизово и по Усть-Камчатску.
Перед мысленным взором Александра вдруг возник тот самый листок бумаги с грифом «секретно». Ракета «Минитмен» с тремя боеголовками. Рыбачий, Елизово, Усть-Камчатск[17]… Не странно ли, что этот простой вулканолог из Петропавловска, живший когда-то на улице Витуса Беринга, в точности воспроизвел то, что было намертво впечатано в старый лист секретной бумаги, найденной в сейфе штаба базы атомных подводных лодок?
– Откуда ты знаешь, сколько именно зарядов и по каким именно целям должны были ударить?
Крашенинников на мгновение замер. Он не мог не заметить странную реакцию Александра.
– Я не знаю, – рассеянно пожал плечами Михаил. – Просто… Я предположил… Ну а что здесь еще бомбить, Саня? Долину гейзеров?[18] Ключевскую сопку?[19] Здесь были лодки и завод. В Елизово сверхскоростные высотные перехватчики. В Усть-Камчатске тоже военный гарнизон был, и туда могли заходить те же лодки из Берингова моря. Куда ближе, чем до нас идти. Так что…
– Что ж, логично, конечно, – вздохнул Александр. – Но вот бомба совсем рядом с нами рванула. Мы с парнями тогда в школьном дворе в «квадрат» играли. Так у нас от вспышки мяч лопнул. На Никите одежда загорелась. До сих пор у него плечи и спина в ожогах. И все-таки мы выжили. Нет радиации. Изменения климата были только в самом начале, да и те оказались временными. Есть, правда, какие-то там озоновые дыры. Но вроде как они не часто нас накрывают. Так почему в других местах должно быть хуже?
– Я не говорю, что должно быть хуже. Я пытаюсь анализировать, исходя из факторов. Здесь всюду сопки. При этом на Камчатке выпадает много осадков. Дожди, а весной тающие сугробы просто отмывают наши сопки. И все это течет в замкнутые подножья, где и остается радиация, либо, как в нашем случае, утекает в бухту и просто растворяется в миллиардах литров тихоокеанской воды. Более того, у нашего полуострова в силу рельефа и географического положения есть очень необычные ветры. Они дуют из центра Камчатки в Охотское море и тот же Тихий океан. Наш забытый богом затерянный мир тем и удивителен, что способен к очень быстрой регенерации. Вулканы научили восстанавливаться после каждого масштабного извержения. Вот и нет здесь радиации. Потому и рыбы много. И сопки богаты растительной пищей и могут кормить нас еще не одну тысячу лет. И мы живы. И мутантов никаких нет…
Цой засмеялся:
– Мутанты… Да это только в книгах да в кино…
– А тот медведь? Те, кто видел следы, говорят, что он огромный.
– Ну, так, а что ты хотел? Раньше единственным соперником и врагом у медведя здесь был человек. А теперь людей маленькая горстка. И пищи вдоволь. Вот и отъелся…
– От обилия пищи становятся толстыми, но не большими, – мотнул головой Крашенинников.