– Палыч! Где твой рупор?!
– Рупор?! Ты за рупор беспокоишься?! Я чуть не утонул!
– Так ведь пощады никто не желает, а, Палыч?!
– Никита, я тебе так скажу! Иди ты в задницу!!!
– Только после вас!
– А где ТВОЙ рупор, Вишневский?!
– Вот черт… – Никита только сейчас понял, что обронил его, когда бежал на корму, и, скорее всего, его смыло.
– Ага! А еще на меня волну гонишь! Мы прошли скалы?!
Вишневский быстро огляделся.
– Да! Но где-то еще Чертов Палец должен быть!
Теперь осмотрелся Самсонов.
– А вот он! Шесть или семь кабельтовых[48] до него! Посмотри, вода спадает!
Мощные потоки, еще недавно испытывавшие крутые берега на прочность, теперь срывались с них и устремлялись в бухту. А течение в проливе изменилось, и теперь вода уходила обратно в океан.
– Давай, передай. Средний вперед и курс на выход в Тихий океан.
– Что? – удивился Никита. – Так если все закончилось, может, нам развернуться и идти уже в Сельдевую?
– Ничего еще не закончилось. Сейчас эти потоки будут сталкиваться в бухте и создавать водовороты. Лучше держаться от них подальше. Как пройдем мыс Станицкого, развернемся и пойдем обратно. Тогда все должно затихнуть. И не спорь со мной, черт тебя дери!!! Я один среди вас соображаю в этом!!!
Лишняя вода покидала бухту, и тральщик, покачиваясь, скользил в этом потоке. После всего произошедшего возвращаться в океан панически не хотелось, как не хотелось проходить мимо Трех Братьев. Но теперь корабль лучше слушался управления и держался от них на почтительном расстоянии. Сдуваемая с трех скал легким бризом вода образовала вокруг них взвесь из микроскопических капель, и вдруг там зажглись, как забытые новогодние гирлянды из детства, радужные мосты.
– Красота-то какая, – злобно проворчал Андрей Жаров и сплюнул за борт.
На полусогнутых, дрожащих ногах к нему приковылял Самсонов.
– Не зли Посейдона. Не плюй в океан, – устало вздохнул он.
– Чокнутый старик, ты же сам его только что последними словами материл! – Андрей возмутился.
– Ну, мы с ним старые приятели. Мне можно, – отмахнулся мичман и плюхнулся на палубу, свесив ноги за борт. – С меня ботинки смыло, зараза. Хорошие ботинки были.
– Ты откуда немецкий язык знаешь, кстати? – покосился на него Жаров.
– С чего ты взял, что я знаю немецкий язык?
– Да ты же только что горланил песню на немецком, как Тилль Линдеманн из «Раммштайна»!
– А, ты про это… – кивнул Самсонов. – Еще до того, как я поступил в мичманскую школу в Кронштадте, я срочную служил матросом в Ростоке[49]. Это в Восточной Германии. Там у нас военные корабли базировались когда-то. Ну, вот там я с немецкими камрадами и выучил эту песню. Да еще у меня какой-то предок, кажется, из поволжских немцев. Но никакого Линдеманна я знать не знаю и в Рамштайне[50] никогда не бывал.
Течение быстро вынесло тральщик обратно в океан. Следуя рекомендациям Самсонова, рулевой стал разворачивать корабль по большому кругу, поскольку волнение было еще сильное и резкий разворот мог поставить корабль под угрозу опрокидывания. Однако все обошлось, и теперь тральщик «Виктор Кочергин» взял курс на родную гавань.
Уставшие от перенапряжения люди с трудом верили, что они живы, как и в то, что десятки метров утесов, скал и берега слева и справа были накрыты бушующей водой совсем недавно. И вот снова за бортом проплывают Три Брата. С берегов и склонов стекали сотни ручьев, заполняя бухту мусором. Мимо проплывали сорванные молодые деревья, ветки, различный мусор. Вишневский с тоской глядел на все это, думая о том, что сейчас творится в Приморском и Вилючинске. Вот мимо проплывает деревянная телега. Она, кажется, из Вилючинска. Вот куча пластиковых бутылок. Это, скорее всего, с завода. Там их собрали со всей округи огромное количество. Большим количеством этих бутылок хотели заполнить пустующие трюмовые отсеки тральщика для лучшей плавучести во время возможного в будущем дальнего плавания, если в корпусе образуется течь. Плыли старые автомобильные покрышки, еще какие-то непонятные, но рукотворные предметы, вымытые, видимо, из окрестностей Петропавловска. А вот проплывает надутая автомобильная камера от грузовика. Никита вспомнил, что с ней резвились дети, купаясь в бухте под присмотром взрослых. Он с ужасом подумал о том, что сейчас происходит в общинах.
– Как же я не хочу увидеть среди всего этого человеческие тела, – мрачно произнес Андрей, подойдя к Вишневскому.
– Как и я, брат, – вздохнул Никита.
Мусора становилось все больше, и теперь возникла другая опасность, что «Виктор Кочергин» просто не сможет преодолеть эти барьеры. Кораблю пришлось снизить скорость и лавировать между крупными скоплениями деревьев.
– Смотри! – воскликнул Жаров, вытянув руку.
В воде плыло что-то, похожее на тела людей, однако при ближайшем рассмотрении оказалось, что это просто одежда. Рубашки, куртки, брюки и многое другое.
Тем не менее то, что это оказалось вовсе не телами погибших, радости не прибавило. Сразу возникла мысль, что кто-то стирал одежду на берегу Авачинской бухты, когда его настигла страшная катастрофа.
Вооружившись большим багром, Самсонов подошел к краю борта и подцепил один из элементов одежды. Когда тот оказался у него в руках, он принялся с интересом разглядывать свой улов.
– Ты чего, Герман Палыч? – спросил Вишневский, глядя на то, как хмурится мичман.
– Я не пойму что-то. Это униформа. Но явно не наша.
Андрей и Никита подошли ближе и тоже стали разглядывать выуженный предмет одежды.
– И чья она, по-твоему? – спросил Жаров.
– Не пойму толком. На американскую военную похожа. Только откуда ей здесь взяться?
– Может, ее из океана принесло, вместе с цунами? – предположил Вишневский.
– Сомневаюсь, – вздохнул Жаров.
– Тогда откуда это здесь?
– Из квартиры Сапрыкина. У него же целый гардероб там имелся еще со стародавних времен. И американские мундиры, и канадские, и японские, и китайские. Увлекался он этим делом.
– А где живет Сапрыкин этот? – спросил Самсонов.
– В Вилючинске. На Кронштадтской, семь. На первом этаже в доме с медалью на торце. Он близко к берегу и довольно низко. Наверняка первые этажи сейчас были под водой.
– Да, но он, кажется, в сопки медведя ловить ушел. Разве нет? Жив ваш Сапрыкин.
Жаров покачал головой:
– Так-то оно так. Но бездомный теперь.
– Да, сколько там народу без крова осталось, – поморщился мичман. – И еще неизвестно, сколько весь этот ад пережило. – Он небрежно повесил мокрый иноземный китель Андрею на плечо и бросил: – Отдашь Сапрыкину, как вернется. Вот он обрадуется.
Сказав это, Самсонов скрылся внутри корабля.
Жаров поморщился, стягивая с плеча пропитанную водой одежду, и повесил китель на леер.
– Хрен старый, – проворчал Андрей.
– Да ладно тебе, – улыбнулся Никита. – Если бы не он, нас бы рыба уже доедала.
Течение все еще уносило лишнюю воду, наполненную различным мусором, обратно в океан. Берега продолжали слезоточить обильными ручьями, стремящимися в бухту. Собравшиеся в ходовой рубке люди вдруг хором затянули:
Синее море, только море за кормой,
Синее море, и далек он, путь домой…
– Сегодня просто фестиваль самодеятельности какой-то, – проворчал Жаров.
– Андрей, ну что ты, в самом деле? Такое пережили! – возмутился Никита.
– Пережили. Но все ли? Я просто с ужасом думаю, что мы увидим, когда вернемся.
– Ты считаешь, что я не думаю об этом? Думаешь, их сердца об этом не болят? – Никита положил ладонь на плечо товарища. – И все-таки, Андрей, Самсонова поблагодарить стоит.
А над волнами все звенело:
Ждет Севастополь, ждет Камчатка, ждет Кронштадт,
Верит и ждет земля родных своих ребят…[51]
– Не спорю, – вздохнул Жаров и направился в машинное отделение. Спустившись в полумрак, он обвел взглядом отсек. Все мотористы, похоже, поднялись в ходовую, чтоб своими глазами увидеть последствия цунами. Мичмана он заметил не сразу. Тот сидел между дизелями и, запрокинув голову, опустошал бутылку с какой-то жидкостью.
– Что за… – Андрей резко вырвал бутылку из рук Палыча и понюхал горлышко.
– Самсонов, ты охренел?! Это же самогон! Мы же запретили! Откуда он здесь?!
– Я тебе вот что скажу, Жаров, – причмокнул мичман, вытирая подбородок тыльной стороной ладони. – После того, что было, не выпить – это грех и святотатство.
– О, да неужели?! – рявкнул Андрей, сверля гневным взглядом Самсонова.
Так продолжалось некоторое время. Они молча смотрели друг на друга, пока, наконец, Андрей вдруг залпом не допил то немногое, что осталось в бутылке.
Глава 11Перископ
– Что могло сделать это? – Евгений Горин смотрел на странные заросли у подножия вулкана Вилюй и задавался вопросами, на которые трудно подобрать ответы.
Множество старых деревьев было мертво. У других более молодые ветки и листва на них несли на себе такие печати уродства, что трудно было описать. То же самое творилось и с кустарником и травой. Где-то можно было разглядеть знакомые виды камчатской флоры, но по большей части это вытеснялось совершенно новой растительностью. Неузнаваемой, уродливой, насыщенной ядовитыми, почти кислотными оттенками. Странности были и с ледником на вершине Вилюя, который можно разглядеть с места, где находилась группа. Во льду имелись вкрапления и замерзшие потеки бурых, кровавых и черных оттенков. Белоснежный цвет имел только ледник с восточной стороны.
– Мне кажется, это осадки, – задумчиво произнесла Жанна. Она, как и все остальные, не решалась двинуться дальше в этот странный сюрреалистичный лес, и группа стояла на пригорке, в паре сотен метров от границы этой аномалии, занимающей всю долину, а может, и гораздо большую территорию. Примечательным было еще и то, что здесь совершенно не было слышно птиц. Над этим местом нависла просто гробовая тишина.