– Как он уцелел?! – воскликнула Оливия.
Теперь все увидели, что привлекло внимание Крашенинникова. Посреди дальней взлетной полосы одиноко стоял МиГ-31. Никаких видимых повреждений на нем заметно не было. Разве что краска давно потускнела и облезла. И колеса шасси давно сдулись.
– Похоже, он прилетел сюда после того, как все случилось, – ответил Михаил.
Машина подъехала к перехватчику и остановилась. Обе кабины были открыты. Крашенинников осторожно припарковал машину вплотную к самолету, затем взобрался на крышу своего автомобиля, с нее на обтекатель воздухозаборника МиГ-31, а оттуда в кабину.
– Ты зачем туда полез?! – крикнула Собески. – А как же радиация?
– Этот самолет и эта полоса уже много лет под дождями и ветрами. Радиация, скорее всего, осталась в открытом грунте. Вокруг плохо растет трава и совсем не видно птиц, – отозвался Крашенинников.
Кабины пилота и штурмана-оператора были пусты. Очевидно, весь экипаж был жив и покинул самолет после приземления. В кресле штурмана-оператора лежал старый потрескавшийся офицерский планшет. Раскрыв его, Михаил убедился, что он был просто оставлен хозяином, поскольку карты и другая документация отсутствовали. Отсутствовал и компас. Остались лишь пара карандашей и листок бумаги в прозрачном кармане для карт. Крашенинников аккуратно извлек бумагу, и на развороте его встретил текст, написанный чьей-то торопливой рукой:
Усилием группы уничтожены:
«Спирит» – 1
«АВАКС» – 1
1 неопознанная цель.
Во время потери связи было известно, что экипаж Рыков – Логинов погиб. Перед потерей связи было сообщение об уничтожении группой Лебедева двух крылатых ракет, пущенных предположительно с подводной лодки. Рябов сообщал, что наблюдал таран нашего Ту-95 иностранным пассажирским лайнером. Национальную принадлежность пассажирского рейса установить не удалось. Рябов сказал, что будет уничтожать любые пассажирские самолеты теперь. Комэск запретил атаковать гражданских. После этого, похоже, Рябов оборвал связь. Спустя 9 минут связь пропала со всеми остальными.
Судя по тому, что мы увидели в Петропавловске и Елизово при заходе на посадку, – это конец. Абсолютный. Уходим искать наши семьи. Нашедшему это письмо – точка сбора «Качели-9». Командир – Лавриненко. Штурман – Гаджиев…
Вернув письмо в планшет, а планшет на кресло, Михаил спустился на бетонную полосу и еще раз осмотрелся.
– Ты чего такой мрачный? – спросила Оливия, вышедшая из машины. – Что ты там нашел? Останки людей?
– Нет, – ответил Крашенинников, осматриваясь. – Экипаж ушел отсюда живым, похоже. Только вот… Видимо… Больше никто не вернулся. Они оставили записку другим, кто приземлится после них. Но больше нет целых самолетов. Они остались вдвоем. Интересно, нашли они свои семьи? И что с ними стало потом? Я не слышал, чтоб среди тех немногих, кто пришел в Вилючинск после войны, были военные летчики. – Михаил вдруг закрыл глаза. – Господи, Оливия… Он написал, что какой-то пассажирский самолет протаранил наш стратегический бомбардировщик. Какая жуткая арифметика… В гражданском самолете могли в среднем находиться двести с небольшим человек. А бомбардировщик мог уничтожить несколько миллионов…
Собески положила руку на его плечо и прижалась к Михаилу:
– Родной, давай оставим это место и эти мысли. Пора двигаться дальше.
– Да, милая. Пора…
Автомобиль послушно стал уносить их подальше от аэропорта. Вскоре Елизово остался далеко позади, и они миновали один уничтоженный поселок за другим. Двуречье, Красный, Нагорный, Пионерский… Все были стерты с лица земли, оказавшись между точками двух термоядерных ударов, один из которых пришелся по району аэропорта, а второй где-то над Авачинской бухтой. Между полуостровом Крашенинникова и полуостровом Завойко.
Та же участь постигла и пригород Петропавловска-Камчатского – Светлый. Машина медленно объезжала завалы и взбиралась на сопку, на вершине которой вдруг заглох двигатель.
– Вот черт! – раздосадованно крикнул Михаил, ударяя кулаками по рулю. – Почти приехали ведь!
Схватив брезентовую сумку с инструментами, он вышел из «уазика» и принялся ковыряться в двигателе, ища причину.
– Похоже, это надолго, – вздохнула Оливия. – Я, пожалуй, приготовлю нам обед. Это будет весьма кстати. Заодно и кур покормлю.
– Хорошо, – кивнул Антонио.
Сам он извлек свою смотровую трубу и, установив ее на штатив, принялся разглядывать вулкан Авача. Смотреть на окрестности и на город он не хотел. Ему хватило удручающих пейзажей тотального разрушения за все время сегодняшнего пути.
Вулкан теперь был совсем близко, а глядя в трубу, и вовсе казалось, что его морщинистые бока можно потрогать рукой. Он внимательно разглядывал остатки ледников и искал источники газовых и паровых выделений на склоне и на вершине Авачи. После долгого осмотра ему все-таки улыбнулась удача. На высоте примерно полутора тысяч метров склон вулкана действительно источал в нескольких местах пар либо газы. Туманные ленты сочились из каменистых и лавовых складок и струились по этим складкам вверх. Явный признак того, что магматическая камера близко от поверхности. Впрочем, на это намекали и растаявшие ледники. Антонио чуть поднял трубу и начал искать выделения в районе кратера. Однако там все было чисто.
– Странно, – Квалья отошел от зрительной трубы и озадаченно потер лоб.
– Что странно, Тони? – спросила Оливия.
– Очевидно, что вулкан накануне извержения. Но жерло чисто. Никаких газовых и паровых выбросов. Есть небольшие только на склоне, гораздо ниже вершины.
– Может, их просто не видно с этой стороны? Возможно, будь мы к востоку от вулкана, то удалось бы их обнаружить?
– Может, и так, но слишком уж чистое небо на вершине.
– Вот я болван! – воскликнул, смеясь, Михаил. – Дело не в двигателе! Это топливный бак! В нем осталось совсем мало бензина, а мы двигались вверх по склону! Топливо забилось в один угол бака и перестало поступать в топливопровод. – Он извлек из машины одну из канистр и начал заправлять машину бензином. – Скоро снова поедем.
– Но сначала надо пообедать, – возразила Оливия.
– Хорошо.
Заправив машину, Михаил вытер тряпкой руки и подошел к Антонио, который выбрал для установки штатива самую верхнюю точку сопки. Крашенинников взглянул в сторону родного города, до которого оставалось менее пары километров. Отсюда можно было видеть часть проспекта Победы и низину вдоль небольшой речки с названием Крутоберега. Склоны сопок с двух сторон от речки образовали местность, в которую не проникли ударные волны ни от одного из двух взрывов. Благодаря этому на этих склонах уцелело небольшое количество маленьких и средних строений. Но если повезло этим зданиям, то людям, оказавшимся в этом естественном укрытии, едва ли повезло. После взрывов их ждали дымы от пожарищ, радиоактивный воздух и радиоактивные дожди. Тогда, в самом начале, выжить здесь было невозможно. Но сейчас склоны покрывала густая растительность. Дожди, тающие снега за много лет вымыли с этих склонов остатки радиации вниз, а речка Крутоберега унесла эту грязь в Авачинскую бухту уже очень давно.
– Постойте-ка, – сказал вдруг Михаил. – Это же дым… Это же дым! Видите?! Там кто-то развел костры! Тони, не возражаешь? – он нетерпеливо указал на зрительную трубу.
– Конечно, – кивнул Квалья.
Крашенинников развернул прибор и уставился на склон, спускающийся от проспекта Победы. Там, среди зданий, действительно дымили три костра. Чуть в стороне на натянутых между парой деревьев веревках сушилось белье.
– Там же люди, – выдохнул Михаил и медленно водил трубой, разглядывая склон. Взгляд поднимался выше и выше… – Что за…
Крашенинников вдруг отшатнулся от зрительной трубы. Он резко побледнел и широко раскрытыми глазами смотрел на своих спутников.
– Боже, что там такое? – изумилась такой реакции Михаила Оливия и посмотрела в трубу. Через несколько мгновений и она отошла от трубы, но выглядела совершенно иначе, нежели Крашенинников. Буквально как полная противоположность. На лице ее засиял румянец и широкая улыбка. А глаза блестели радостью.
Квалья хмуро посмотрел на Михаила и Оливию и хмыкнул, констатируя такую разность в реакции таких близких людей:
– Хм… Вот это уже совсем странно.
Теперь и Антонио прильнул к окуляру. Он увидел дым костров, сохнущее на солнце белье, даже несколько снующих людей. Но взгляд уцепился за кое-что другое. Небольшой дом чуть в стороне от основной массы уцелевших строений. А на нем развевался флаг. Красные полосы чередовались белыми. Большая часть верхнего угла у древка представляла собой синий прямоугольник с ровными рядами белых звезд. Над неизвестным доселе поселением выживших людей развевался изрядно потрепанный временем, видавший виды государственный флаг Соединенных Штатов Америки.
Волны Тихого океана в этот день были не столь беспокойны. Над миром ярко светило солнце и почти не было ветра. На поверхности океана медленно покачивалось бревно. Рядом еще одно. Течение унесло их далеко от тех мест, где эти бревна когда-то являлись растущими на берегах деревьями, пока на них не обрушилось цунами. Помимо бревен, веток и кустарников то и дело на волнах отбрасывали блики пластиковые бутылки, буйки от рыболовных сетей, даже надутая камера от большого колеса. Где-то на тех берегах была жизнь, и кто-то пользовался этим колесом, купаясь в тихой гавани. Все это теперь было далеко от Авачинской бухты. Берегов земли отсюда вообще не видно. Но течение, день за днем выносящее скопившийся в бухте после цунами мусор, уносило его в открытый океан, рисуя дорожку на водной глади. Две чайки, сидевшие на одном из бревен, повернули головы. Огромная тень упала на них. Огромная тень от огромного корабля, над которым клубилось источаемое трубой огромное облако черного дыма. В этой черной тени, на самом носу корабля, можно было разглядеть и крохотные человеческие силуэты. Бревна, обломки деревьев и даже старый пластик едва ли могли заинтересовать тех, кто разглядывал мусор с палубы. Но вот большая надутая камера от автомобильного колеса… За долгие годы после исчезновения цивилизации любое колесо сдулось бы. Но эта камера… Нет никаких сомнений, что кто-то наполнил ее воздухом совсем недавно. А значит, там, откуда течение несло весь этот мусор, кипела жизнь.