— Тем утром. Видела вашего сына… Видела, что он сделал.
— У него был приступ паники, — сказала Валери. — Могу я теперь взглянуть на твои зубы?
— Последний вопрос!
— Давай.
— Почему он никуда не выходит?
Доктор Рид молча взглянула на Лизу, обдумывая ответ. Рот ее прикрывала синяя бумажная маска, но глаза выдавали замешательство. Когда наконец она решилась заговорить, Лиза тут же перебила ее:
— Просто… его так давно не видно. Был, был и внезапно пропал. Все это так странно… Я подумала, он перевелся в школу-пансион или еще куда-нибудь.
— Разок заглянул в Вестерн Кристиан, но безуспешно. А что бы сделала ты, если бы твой ребенок перестал выходить на улицу?
— Перевела бы его на домашнее обучение.
— Именно так мы и поступили. Открывай рот.
Осмотр длился недолго, и не успело кресло принять вертикальный вид, как Лиза задала новый вопрос:
— А когда он в последний раз выходил из дома?
— А ты довольно любопытна, да?
— Прошу прощения… но… это не праздное любопытство! Просто я часто о нем думала, и как только поняла, что вы его мать, меня захлестнули эмоции.
— Все нормально, — ответила Валери. — Хоть кто-то его помнит. Три года уже прошло. Даже чуть больше.
— С ним все хорошо?
— В целом да. Делаем что в наших руках.
— Одиноко ему, наверное, — заметила Лиза.
— Бывает.
— А друзья у него есть?
— Сейчас нет. Но были. Вы все так быстро растете. Ему трудно за вами угнаться.
— А не могли бы вы передать Соломону привет от меня? Сомневаюсь, что он меня знает, но… если вам не покажется это странным…
— Хорошо, Лиза, передам. В следующий вторник займемся твоим кариесом.
Обманывать взрослых Лиза умела чуть лучше, чем сверстников. Подростки, в том числе и она, мало кому доверяли, и одурачить их было не так-то просто. Но люди, подобные доктору стоматологических наук Валери Рид, рожденной в конце семидесятых в семье либералов в Южной Калифорнии, всегда были легкой мишенью. Такие, как она, слишком доверяли другим, так что обвести их вокруг пальца было проще пареной репы.
В масштабах вселенной затея Лизы была вполне безобидной — небольшой шажок на пути к претворению в жизнь главного плана. И что это был за план! Она собиралась вылечить Соломона Рида.
От этого зависела ее дальнейшая жизнь.
3. Соломон Рид
Лечение Солу не помогало, потому что он не позволял себя лечить. В двенадцать лет, когда стало понятно, что приступы гнева или рыданий — не просто капризы избалованного ребенка, его повели к специалисту. Но разговаривать с доктором Сол не стал. Молчал как рыба. И что оставалось делать его семье? Как наказать того, кто и так мечтает целыми днями не выходить из комнаты? Если ему запрещали включать компьютер и телевизор, он принимался читать книги. А кто же отважится отнять у ребенка книги?
В школе он был застенчивым и молчаливым — из тех ребят, что, ссутулившись, сидели за последними партами, но получали только четверки и пятерки. Соломон прекрасно умел быть невидимым. Но дома преображался — шутил и смеялся с родными, временами врубал музыку на полную мощность, на ходу сочинял песни, пока помогал маме готовить или накрывать на стол.
Когда с ним случился нервный срыв на школьном дворе, он как раз посещал терапевта, после чего Джеймс с Валери решили нанять другого врача, со ставкой в два раза выше. Соломон не возражал, но на приеме, как обычно, не проронил ни слова. Вместо этого он слушал. Причем так внимательно, что после первого же сеанса понял, как избавиться от этого доктора тоже. Даже врать не пришлось.
— Она думает, что вы жестоко со мной обращаетесь.
— Так и заявила? — уточнил папа.
— Я сам догадался, — сказал Соломон. — Расспрашивала, часто ли вы ссоритесь и кричите. Она жаждет крови. Я к ней точно не вернусь.
И не вернулся. Кто бы осмелился его осуждать? Дома Сол становился спокойнее и счастливее, с ним было легко поладить, а приступы паники случались довольно редко. И пусть родители не признавали, но так им жилось проще. Не надо посещать школьные собрания, не надо отвозить его утром в школу и днем везти обратно. С тринадцати лет Соломону очень мало было нужно от Джеймса с Валери и еще меньше от мира. Он не чувствовал грусти, тоски или одиночества. Только безопасность. Дома он мог свободно дышать. И расслабиться.
В школе друзей у Соломона практически не было, лишь знакомые, с которыми он обменивался домашкой. Но отчего-то на ланче он нередко оказывался в компании Гранта Ларсона. Грант был из тех парней, что бесконечно трепались о «телках», боевиках и о том, какой учитель достал его больше всего. Про это он и болтал в то время, когда не хвастался «крутой работой» отца, трудившегося над созданием электромобилей.
— А чего себе не возьмете такой же? — спрашивал Соломон.
— Пока не знаем, как заряжать его дома. Но скоро все будет, бро.
Соломон не поддерживал разговоры про одноклассниц и не хвастался своим отцом, но Гранта это устраивало. Ему важно было лишь одно — чтобы кто-то его слушал, а в этом деле Солу не было равных. Он кивал или выдавал пару слов в ответ. Так он мог усидеть в окружении сотен крикливых детей и не сойти с ума. Только фокусируясь на Гранте, он мог оставаться спокойным. Малейшее отвлечение грозило очередной панической атакой прямо у всех на глазах. Вроде того приступа, что случился на школьном дворе, после которого за Соломоном навеки закрепился ярлык «сумасшедшего паренька».
К чести Гранта стоит отметить, что тот навещал приятеля после фонтана. Но дома Сол не был немым слушателем, дома он был собой. И эта версия Сола Гранту не очень нравилась.
— Сыграем во что-нибудь? — спросил Соломон пару недель спустя, как бросил школу.
— Во что, например? В приставку?
— Нет, я дерьмовый игрок. Может, в карты или что-то вроде того? Любишь стратегии?
— Это из серии «Драконов и подземелий»?[2] Вот уж ни за что. Не хочу помереть девственником.
— Ну что за ерунда.
— Скажи это моему дяде Эрику. Вечно играет в свои занудные игры с кучей таких же зануд. Мать говорит, так и помрет один.
— Как мило с ее стороны, — пробубнил Соломон.
— Не будь мудаком. Я всего лишь хочу сказать, что все эти игры выглядят убого.
Но они вовсе не выглядели убого. В скором времени Солу стало понятно, что друзья ему не нужны. Так и случилось: несколько месяцев Грант безуспешно пытался вытащить Сола из дома, чтобы потусоваться, а потом перестал к нему ходить. Родители удивлялись, куда он пропал и чем это он так занят, на что Сол пожимал плечами и говорил: «Не знаю». Меж тем он знал: Грант был занят тем, что надоедал до смерти кому-то другому.
Мир Соломона не был таким уж однообразным, как могло показаться со стороны. Равно как не был мрачным или печальным. Маленьким? Да. Зато комфортабельным. А что еще было нужно? Он знал, что родители беспокоились за него, и это единственное, что его смущало. Больше всего на свете Солу хотелось им объяснить, насколько лучше стала его жизнь. Но судя по тому, что они больше не донимали его просьбами и не заставляли брать сеансы у терапевта, Соломон решил, что они всё поняли.
4. Лиза Прейтор
У матери Лиза переняла кое-какой опыт: научилась краситься тушью за рулем и знала, в какой сезон можно носить белую обувь. Но самое главное — она поняла, что, если ее жизнь пойдет незапланированным путем, ее ожидает та же судьба: вечное переутомление, хроническая депрессия и три неудачных брака.
Лиза мечтала о большем, нежели об Апленде. Нет, это не было ужаснейшее место на планете, просто он не подходил ей. Такие, как Кларк, могли бы здесь жить вечно, наслаждаясь тихой жизнью и не хватая звезд с неба. Но Лиза стремилась к другому. Она хотела быть значимой, а во Внутренней Империи добиться этого было невозможно. Благо, учиться осталось чуть больше года, свет уже забрезжил в конце тоннеля. К тому же Лизу ждал еще один прием у матери Соломона, что вселяло уверенность в успехе ее плана — плана побега.
Лиза не знала лишь, как поступить с Кларком. Она любила его. Его нельзя было не любить. Но все ее попытки перевести отношения на уровень выше тот отвергал. Он не желал говорить о колледже, каждый раз уверяя, что еще не готов. И, несмотря на внешние данные и самоуверенность, выходило так, что к кое-чему другому он не был готов тоже. Кларк хотел подождать. Чего именно — Лиза не знала, но любые ее поползновения с намеком на секс пресекались со словами: «Еще не время». И конечно же, Лизе не приходило в голову, что проблема могла быть в ней.
— Он набожный, — сказала она в телефонной беседе с Дженис. — Все из-за этого, да?
Дженис Плутко была лучшей подругой Лизы с первого класса, но в прошлом году внезапно уверовала в Христа, и Лиза почувствовала, что та отдалилась. Их отношения практически не изменились, но Лизе порой казалось, что Дженис не понимала разницы между набожностью и игрой в нее.
— Ой, да брось, — фыркнула та. — Я встречалась с тремя парнями из воскресной школы, и каждый пытался меня облапать. Бог тут совсем ни при чем.
— Ну а кто тогда? И не смей винить во всем меня. Я не виновата.
— Лиза… у Кларка три старших брата, и он в команде по водному поло.
— Дженис, даже не начинай. Он не гей.
— С точки зрения науки и вообще эти обстоятельства не способствуют его гетеросексуальности.
— Что ты несешь?
— Считается, чем больше у тебя старших братьев, тем вероятнее, что ты будешь гомосексуалом. По крайней мере, для мальчиков. И надо ли мне объяснять, почему водное поло — гейский спорт?
— Парни в узеньких плавках плещутся в бассейне, — ответила Лиза. — Я уловила. Только Кларк не гей.
— Можешь верить в это и дальше, но будь начеку. У меня чутье на такие вещи. Лучший гей-радар в городе.
— В общем-то, меня это не особо заботит.
— Лиза, тебя должно это заботить.
— А может, другим пора поменьше об этом думать? У меня дел выше крыши. Не до секса.