пластинируют? Как делал с людьми тот странный немец. Так-то они собираются показывать бога, – Дейн покачал головой. Мур покачал головой. – Но не вы. Вы обошлись с ним… правильно, Билли. Вы уложили его с добротой. – Странная, неестественная формулировка. – С уважением. Вы держали его за стеклом.
Его спрут был мощами в раке.
– Се первый год кракена, – сказал Мур. – Се Anno Teuthis. Мы живем перед светопреставлением. А вы как думали, что происходит? Вы думали, это просто случайность, что, когда вы нашли бога и обошлись с ним так, как обошлись, мир вдруг подошел к концу? Почему, вы думали, мы приходим его лицезреть? Почему, вы думали, у нас был свой человек внутри? – Дейн склонил голову. – Мы должны были знать. Мы должны были видеть. Мы должны были его защитить, выяснить, что происходит. Мы знали – что-то случится.
Вы понимаете, что кракен вообще достался вам только потому, что он «с громким воплем всплыл и на поверхности умер»?
17
Мардж всегда понимала: если свяжешься с Леоном, то с каким-то поведением придется мириться. Это не так уж плохо – дает пространство для собственного поведения, удовольствий, которые с предыдущими любовниками провоцировали всяческие обиды и размолвки.
Например, Мардж не чувствовала угрызений совести, отменяя вечернюю встречу, если работала над произведением и работа спорилась. «Прости, милый, – говорила она не раз, сгибаясь над обшарпанным видеооборудованием, найденным на помойках и eBay. – У меня дела. Перенесем?»
Когда Леон поступал так же, то, даже если это ее раздражало, часто приходило и удовлетворение – со знанием, что в этом отношении они всегда сочтутся. По тем же причинам – а когда они стали встречаться, она сама не имела намерений переходить к моногамной жизни, – приносили облегчение его собственные нерегулярные сексуальные связи вне их отношений (в основном совершенно очевидные).
Отсутствие вестей от Леона два, три, пять дней, по неделе за раз как таковое ее не очень беспокоило. Это ерунда – не больше чем отмена встречи в последнюю минуту. Но от чего она занервничала, задумалась, так от того, что у них были конкретные планы – они собирались устроить марафон бондианы, потому что «это же угар», – и он не позвонил насчет переноса. Просто написал какую-то чушь – что само по себе обычное дело – и не пришел. А теперь игнорировал ее сообщения.
Она писала ему на телефон, писала на имейл. «Ты где? – спрашивала она. – Скажи, а то буду волноваться. Звони пиши шли почтовых голубей – на свой вкус хохо».
Мардж удалила последнее сообщение, которое прислал Леон, решив, что это какая-то пьяная глупость. Конечно, теперь она об этом жалела до глубины души. Там было что-то вроде «билли говорит есть культ спрутов».
– Отцы, матери и безучастные тетушки и дядюшки в стылой тьме, мы молим вас.
– Мы молим вас, – бормотала паства в ответ на фразы тевтекса Мура.
– Мы есмь ваши клетки и синапсы, ваша добыча и ваши паразиты.
– Паразиты.
– И ежели вы радеете о нас, того мы не ведаем.
– Не ведаем.
Билли сидел в конце церкви. Он не вставал и не садился одновременно с маленькой конгрегацией, не мямлил бессмысленные фонемы, вежливо отставая от их слов. Он смотрел. В зале было меньше двадцати человек. В основном белые, но не все, в основном в недорогой одежде, в основном среднего возраста и старше, не считая странный демографический сбой – сидевших в одном ряду четверых-пятерых молодых людей грубоватого вида, мрачных, набожных и смирных.
Дейн стоял, как алтарный служка-переросток. Глаза закрыты, губы двигались. Свет притушили, повсюду распластались тени.
Тевтекс вел службу, его слова сменяли языки с английского на латынь, с латыни на псевдолатынь, на что-то вроде греческого, на странные скользкие слоги – возможно, сны о затонувших языках или вымышленный лепет стай спрутов, Атлантиды, Гипербореи, мнимый язык Р’Льеха. Билли ожидал экстазов, отчаянной глоссолалии, фанатичного шлепанья языками как щупальцами, но этот пыл – а это был именно он, Билли видел по слезам и заломленным рукам верующих, – оказался сдержанным. Секта воспринималась скорее проповеднической, не харизматической – англокатолицизм от моллюскопоклонства.
Такая маленькая группка. Где же остальные? Сам зал, сами скамьи могли вместить трижды больше людей. Это пространство всегда задумывалось на вырост – или религия в упадке?
– Дотянитесь, чтобы объять нас, – сказал Мур, и паства сказала: «Объять нас», – и изобразила жест пальцами.
– Мы знаем, – начал тевтекс проповедь. – Мы знаем: се есть странные времена. Кто-то скажет, что это конец. – Он пренебрежительно повел рукой. – Я прошу вас иметь веру. Не страшиться. «Как он мог сгинуть? – вопрошали у меня люди. – Почему боги не вмешались?» Помните о двух вещах. Боги нам ничего не должны. Не потому мы им молимся. Мы молимся потому, что они боги. Се их вселенная – не наша. Им угодно поступать, как им угодно, и не нам знать почему.
«Господи, – подумал Билли, – ну и мрачная же теология». Удивительно, что хоть кто-то сюда приходит, раз здесь нет эмоционального quid pro quo[19] в плане надежды. Так Билли думал – но видел он в зале отнюдь не нигилизм. Он видел надежду, что бы там ни говорил тевтекс; и он, тевтекс, думал Билли, тоже по-своему надеется. Доктрина не такая уж и доктрина.
– И второе, – сказал Мур. – Помните о движении, не похожем на движение.
Здесь среди прихожан прошел маленький фриссон.
Ни причастия, ни какого-нибудь преломления – чего, священных кальмаров? Только нестройный и неуклюжий бессловесный гимн, немая молитва, – и верующие разошлись. На выходе они бросали на Билли странные и просящие взгляды. Молодые люди казались чуть ли не голодными и в глаза смотрели нервно.
Подошли Дейн и Мур.
– Итак, – сказал тевтекс. – Это твоя первая служба.
– Что это была за белка? – спросил Билли.
– Фрилансер, – ответил Дейн.
– Что? И что она делает на фрилансе?
– Она фамильяр.
Фамильяр.
– Не смотри так. Фамильяр. Не делай вид, будто впервые слышишь.
Билли подумал о черных кошках.
– Где она теперь?
– Не знаю и знать не хочу. Она свое отработала. – Дейн на него не смотрел. – Дело сделано. И она ушла.
– Чем ты платил?
– Орехами, Билли. А чем я еще, по-твоему, должен платить белке? – Лицо Дейна было таким непрошибаемым, что Билли не мог понять, правду он слышит или насмешку. Добро пожаловать на новый рабочий рынок. Волшебным животным чем-нибудь платят – вон, орехами какими-нибудь. Билли пригляделся к картинам и книгам в темно-серых личных покоях Мура.
– Бэрон… – начал Билли.
– О, Бэрона мы знаем, – сказал Дейн. – И его дружков.
– Он рассказал о краже некоторых книг.
– Они в библиотеке, – сказал тевтекс. Он наливал чай. – Нельзя убедить мир ксерокопией.
Билли кивнул, будто услышал что-то разумное. Повернулся к Муру:
– Что происходит? – спросил он. – Чего хотел этот… человек? И почему вы держите меня в плену?
Мур ответил озадаченным взглядом:
– В плену? А куда ты хочешь отправиться?
Повисла тишина.
– Я ухожу, – сказал Билли, а потом очень быстро добавил: – Что этот… Госс… сделал с Леоном?
– Ты не очень оскорбишься, если я скажу, что не верю? – спросил Мур. – Что ты хочешь уйти? Я в этом не уверен. – Он встретил взгляд Билли. – Что ты видел? – Билли чуть не отшатнулся от рвения в его голосе. – Вчера ночью? Что тебе снилось? Ты даже не знаешь, почему ты в опасности, Билли. И если ты отправишься к Бэрону и Варди, лучше не станет.
– Я знаю, что они о нас говорили, – здесь Мур только что не подмигнул – этакий добродушный викарий. – Но, знаешь ли, эта маленькая банда охотников на верующих под названием «полиция» тебе не поможет. Теперь ты в поле зрения Тату.
– Подумай о Тату, – сказал Дейн. – О том лице. Лице того человека на чужой спине. Что будешь делать с этим, Билли? – После паузы Дейн добавил: – Что будет с этим делать твоя полиция?
– И дело даже не только в этом, – сказал Мур. – Будто этого мало. Я знаю, что это все немного… Что ж. Но дело даже не в Тату. Внезапно впервые с каких-то давних времен все согласились, что конец света не за горами. Ну и ничего необычного, скажешь ты, и будешь прав – не считая того, что согласились действительно все. Для тебя здесь есть… следствия. Тебе нужна сила. Позволь сказать. Мы – паства Бога-Кракена. И это наш час.
Они объяснили.
Лондон полон богов-раскольников.
Почему? Ну, где-то им жить надо. Городская жизнь после смерти. Почему нет?
Конечно, они везде, эти боги. Теургическая зараза – те, кому поклонялись когда-то или поклоняются втайне и в наши дни; те, кому поклоняются понемногу; те, кого боятся и ненавидят – мелочные божки: они повсюду кишат гребаным кишмя. Не сосчитать небожительских экосистем – ведь нет ни единого места, где не порождается трепет, коим они кормятся. Но только потому, что тараканы везде, еще не значит, что тараканов нет, скажем, конкретно на нью-йоркской кухне. И только потому, что ангелы берегут свои древние уголки, а у каждого камня, сигаретной пачки, тора и города есть собственные боги, это еще не значит, что в Лондоне нет ничего особенного.
Улицы Лондона – каменные синапсы, настроенные на поклонение. Пройди по Тутинг-Бек в правильную или неправильную сторону – и кого-нибудь да призовешь. Может, тебе и неинтересны боги Лондона, но ты интересен им.
А где боги, там и фишки, и деньги, и рэкет. Праведные убийцы из «домов на полпути», оружейные фермеры и самонареченные разбойники. Город ученых, мошенников, ведьм, Пап и злодеев. Криминархов вроде Тату – преступных королей. Тату ходил с Крэями[20] – еще до того, как стал Тату, но и тогда никто не оставлял двери незапертыми. Никто не помнил, как его звали; это побочный эффект того, что с ним случилось. Какое бы скверное чудо ни заточило его в кожу, оно избавилось как от тела, так и от имени. Все знали, что раньше знали, как его зовут, – включая его самого, – но имени никто не помнил.