А также все чаще роптали об апокалипсисе.
Как раз сейчас был идеальный рынок для продавцов реликвий. Кто-то сомневается, что религия и организованная преступность ходят рука об руку? Как спрашивали епископы одного тайного католического ордена, когда перед ними вставали вопросы бизнес-этики, неужели мученическая смерть святого Кальви ничему нас не научила?
– Ну мы, значит, по-прежнему думаем, что это по-любому какие-то богодрочеры? – спросила Коллингсвуд. Шмыгнула носом. – Кракенисты или кто там еще? Или это просто какие-то сраные воры?
– Теряюсь в догадках, – ответил Бэрон. – А теряться в фактах, пожалуй, значительно лучше.
– У всех моих стукачей по-прежнему глухо, – сказала Коллингсвуд. Снова шмыгнула носом.
– Ого, – сказал Бэрон. – У тебя… Вот. – Он протянул платок. У нее носом шла кровь.
– Ах ты мелкий гондон долбаный, – сказала Коллингсвуд. Зажала переносицу. – Ах ты сучечка.
– Господи, Кэт, ты в порядке? Что это?
– Просто перенапряглась, босс.
– Напряглась? В такой-то славный денек? – Она пронзила его взглядом. – Что за муха тебя укусила?
– Да ничего. Ничего такого. Просто… – Она подняла руки. – Все сразу. Сраная Панда.
К такому названию для конца всего сущего Коллингсвуд и Бэрон пришли после бессвязной цепочки ленивых шуток. Для конца, к которому готовила даже самая пунктирно апокалипсическая вера. От его магической вони Коллингсвуд, мастер фишек, была как на иголках: зубы ныли, на месте не сиделось, душа не на месте. Она постоянно говорила об этом устрашающем грядущем чем-бы-то-ни-было, пока Бэрон не предложил придумать сокращение. Началось с Большого Злого Волка, что быстро сменилось на Таксу, а в итоге – на Панду. Только лучше от этого прозвища Коллингсвуд не стало.
– Что бы это ни было, оно связано с гребаным кальмаром, – сказала она. – Если б только знать, кто забрал паршивца…
– Мы знаем главных подозреваемых. По крайней мере, если об этом спросят в офисе.
Верующие могли бы немало выложить за труп бога. ОПФС расставила сети и вылавливала – хе-хе – хоть слово о тайной Церкви Бога-Кракена. Но исчезновение могло оказаться и более мирским – пусть даже фишечным и противоестественным – преступлением. А это бы все усложнило.
Бюрократический передел территорий. ОПФС – единственные офицеры в столичной полиции, кого не назвать некомпетентными бестолочами в делах с мистической фишечной чепухой. Именно они являлись государственными ведьмами и молотами ведьм. Но их полномочия оставались причудой истории. В полиции Великобритании не было никаких отделов волшебства. Никакого SO21[31] для преступлений с применением магии. Никакого тебе летучего отряда. Только один ОПФС, и то технически они работали не с силами лей-линий, чарами, призванными сущностями и т. д. – они были конкретно отделом сект.
На практике, конечно, отдел и комплектовался связанными с этим сомнительными талантами, и надзирал за ними. Компьютеры ОПФС были загружены ПО и ОС – потусторонним обеспечением и оккультными системами («Джис 2.0», «АйЖрец»). Но подразделение было обязано поддерживать видимость, описывая свою работу в категориях религиозных преступлений. Приходилось стараться и подчеркивать – если бы они пришли к выводу, что за исчезновением архитевтиса правда стоит мировая аномальная преступность, – все связи с лондонскими ересиархами. Иначе бы они вышли из юрисдикции. Без сектантских междоусобиц в основе дела о спертом спруте его бы просто передали какому-нибудь грубому и неотесанному отделу – тяжких преступлений, организованной преступности. Кражи антиквариата.
– Убереги нас бог, – сказала Коллингсвуд. – Главное, чтоб не в банке.
– Чисто гипотетически, – сказал Бэрон. – Между нами. Если это правда уголовка, а не боголюбы, то ты знаешь, кто наш главный подозреваемый.
– Та-сука-ту, – сказала Коллингсвуд.
Зазвонил телефон Бэрона.
– Да? – сказал он в трубку. Прислушался и остановился на улице. Побледнел, побледнел сильней, напоследок как будто постарел.
– Что? – спросила Коллингсвуд. – Что, босс?
– Ладно, – сказал он. – Сейчас будем. – Он захлопнул телефон. – Госс и Сабби. Кажется, они обнаружили, что Андерс нам их сдал. Кто-то… Ох, ну к черту. Сама увидишь.
24
Когда Билли проснулся, он понял, что его сны были не более чем обычными ошметками смыслов, сляпанными вместе.
Почему бы гигантским спрутам не быть богами нашего мира? А какой зверь лучше? Не так уж сложно представить, как эти щупальца смыкаются вокруг планеты, ну?
Он знал, что теперь он на войне. Билли в нее влез. Это больше не его город – это поле боя. Он дергался из-за внезапных звуков. Он был партизаном за плечами Дейна. Дейну нужен его бог, Билли – свобода и месть. Что бы ни говорил Дейн, Билли нужна была месть за Леона и за утрату смысла в жизни, и война с Тату давала на это хотя бы крохотный шанс. Правильно?
Замаскировались они просто. Билли волосы пригладил, Дейн – взлохматил. Дейн – в спортивном костюме; Билли ударился в абсурд с одеждой, украденной у воображаемого студента. Он моргал, как беглец – которым и являлся, – следил, как спешат лондонцы. Пару секунд Дейн вскрывал новую машину.
– У тебя какой-то волшебный ключ? – спросил Билли.
– Не подкалывай, – сказал Дейн. Он пользовался просто какой-то техникой угонщиков и ловкостью рук. Билли оглядел салон машины – книжка с бумажной обложкой, пустые бутылки из-под воды, разбросанные бумажки. Он надеялся с безнадежной нервозностью, что этот угон не повредит тому, кто бы ему понравился, – кому-нибудь хорошему. Никчемная увертка.
– Итак… – сказал Билли. Ну вот он и на фронте. – Какой план? Идем на «вы», да?
– Охота, – сказал Дейн. – Надо проверить зацепки. Но это как бы опасно. Я… Теперь, раз я дезертир, нам с тобой нужна помощь. Это неправда, будто у нас совсем нет союзников. Я кое-кого знаю. Мы едем в ББ.
– Куда?
– В Британскую библиотеку.
– Что? Я думал, ты не хотел светиться.
– Да. Знаю. Не самое лучшее место для нас.
– И зачем тогда…
– Потому что надо найти бога! – сорвался Дейн. – Ясно? И потому, что нам нужна помощь. Это риск, да, но в основном это территория новичков. Те, кто знает, чего хочет, туда не ходят.
Там было волшебство, объяснил он, но строго начального уровня. Серьезный размах ищут в других местах. Безлюдный бассейн в Пэкхеме; башня «Гомон-стейт» в Килберне – уже не кинотеатр и не зал для бинго. В мясном холодильнике стейк-хауса «Ангус» у Шефтсбери-авеню имелись такие мощные тексты, что они менялись местами, стоило библиотекарям отвернуться, и нашептывали ложь, которую хотели подсунуть читателю.
– Закрой рот, раскрой глаза, смотри и учись, не забывай об уважении, – сказал Дейн. – И не забывай, что на нас охотятся, так что, если увидишь что угодно, говори мне. Не высовывайся. Будь готов бежать.
Прошел дождь, грибной. Когда идет дождь, процитировал Дейн дедушку, это кракен стряхивает воду с щупалец. Когда дует ветер – это дыхание его сифона. Солнце, сказал Дейн, – проблеск биофосфора в шкуре кракена.
– Я все думаю о Леоне, – сказал Билли. – Мне надо… Я должен сообщить его семье. Или Мардж. Она должна знать… – Было слишком тяжело формулировать свои чувства, и ему пришлось замолчать.
– Ты никому ничего не скажешь, – ответил Дейн. – Ты ни с кем ни о чем не говоришь. Ты в подполье.
Город как будто колебался. Как шар для боулинга на холме, налившийся потенциальной энергией. Билли вспомнил, как по-змеиному раскрылась челюсть Госса, хруст костей и рот, отвесно преобразовавшийся в дверь. Дейн проехал мимо маленькой галереи и химчистки, блошиных развалов хлама, изобилия безделушек, – городской сусальности.
Перед Британской библиотекой на большом дворе собралась толпа. Студенты и другие читатели – с ноутбуками под мышками, в модных строгих очках и шерстяных шарфах. Они глазели и хохотали.
Таращились они на стаю кошек, расхаживающих сложной кадрилью, вальяжно, но целеустремленно. Четыре были черными, одна – черепаховой. Всё кружили и кружили. Не разбегались и не цапались. С благородным видом описывали свои траектории.
На безопасном расстоянии, но все же пугающе близко, были три голубя. Они ковыляли по собственному кругу. Маршруты двух групп животных чуть ли не пересекались.
– Вы можете поверить? – сказала одна девушка. Она улыбнулась Билли в его шутовской одежде. – Видели когда-нибудь такое приличное поведение? Обожаю кошек.
Большинство студентов, посмотрев с улыбкой минуту-две, проходили мимо кошек в библиотеку. Впрочем, в толпе находились очень редкие люди, наблюдавшие не с юмором, а с ужасом. Никто из этих мужчин и женщин не входил. Они не пересекали проторенные линии. Хотя было рано и они только подошли, они удалялись, как только видели это маленькое сборище.
– Что происходит? – спросил Билли. Дейн направился в центр двора, где замерла гигантская фигура. Дейну было неуютно на виду. Он постоянно озирался, вел Билли с пристыженной агрессивностью к шестиметровой статуе Ньютона. Рукотворный ученый сгорбился, изучая землю и отмеряя циркулем расстояние. Здесь как будто налицо было огромное недопонимание: блейковское пасмурное и экстатичное ворчание о близорукости скульптор Паолоцци передал величественным и самодержавным.
У статуи стоял широкоплечий мужчина в дутой куртке, шерстяной шапке и очках. У него была целлофановая сумка. Он как будто что-то бормотал себе под нос.
– Дейн, – сказал кто-то. Билли обернулся, но в пределах слышимости никого не оказалось. Человек в шапке настороженно помахал Дейну. Его сумка была набита тиражом левацкой газеты.
– Мартин, – сказал Дейн. – Вати, – он кивнул человеку – и статуе. – Вати, мне нужна твоя помощь…
– Заткнись, – произнес голос. Дейн отступил в очевидном шоке. – С тобой я еще поговорю, будь добр подождать долбаную минуту.
Говорил голос шепотом, с уникальным акцентом. Что-то среднее между лондонским и чем-то причудливым и неопределимым. Металлический шепот. Билли понял, что это говорила статуя.