Только после многих часов светомаскировочного затемнения вперемежку с освещением – этакого театрального эффекта из-за штор – однажды ночью Мардж, не выдержав, обратила на фонарь хоть какое-то внимание, и тут ее с физическим шоком озарило – от этого прозрения она даже пошатнулась и ухватилась за стену, – что прихоти подсветки неслучайны.
Она вычислила петлю. Сидела несколько минут, наблюдая, подсчитывая, и – наконец и нехотя, словно этим она признавала то, что признавать не хотела, – начала записывать. Фонарь загорелся, загас. Вспышка-вспышка. Быстро, медленно, теперь долго и ярко. Вкл выкл вкл-вкл-вкл выкл вкл выкл вкл выкл – а потом туманное затухание и снова краткий паттерн.
Что еще это могло быть? Длинноты и паузы в повторяющихся комбинациях. Фонарь плевался светом в морзянке.
Код она нашла в Сети. Фонарь говорил: ЛЕОН МЕРТВ ЛЕОН МЕРТВ ЛЕОН МЕРТВ.
Мардж переводила раз за разом, много раз. В течение этих долгих минут она не думала о том, что чувствовала. «Леон мертв», – шептала она. Пыталась не думать о смысле, только перепроверяла, что правильно перевела проблески точек-тире.
Она выпрямилась. Конечно, была оторопь от скверного абсурда, от «как» этого сообщения; но и сами слова, их содержание, их объяснение пропажи Леона – она не могла их развидеть, забыть. Мардж осознала, что рыдает. В шоке она плакала долго, почти бесшумно.
Приноровившись к ритму света, она тут же заметила последнюю, внезапную перемену. Она схватила ленту морзянки и пролила на нее слезы. Последняя фраза фонаря повторилась только дважды. «НЕ, – читала она, – ЛЕЗЬ».
Захлебываясь и поскуливая от горя, двигаясь, как в студне, Мардж перешла к компьютеру и начала искать. Ей ни разу не пришло в голову подчиниться последнему запрету.
35
Над городом парила бумага.
Стояла ночь. Обрывки разлетались с «Уан Канада-сквер», Кэнэри-Уорф. На кончике пирамиды на крыше – набалдашнике этого пошлого члена здания – стояла женщина. Ей было бы легче получить доступ к «БТ-Тауэр», но здесь она находилась на сорок семь метров выше. Топография фишек непроста.
Время «БТ-Тауэр» прошло. Она еще помнила тот момент, когда Лондон был приколот к земле этим минаретом с кольцом тарелок и передатчиков. Месяцами башня удерживала на месте оккультную энергию, когда ее хотели развеять злые силы. Силу шести сильнейших фишкарей Лондона – вкупе с мыслями их товарищей в Кракове, Мумбаи и сомнительном городке Магогвиле – сфокусировали вдоль столба башни и выстрелили тонким пучком, испарившим самую могучую Внеположную угрозу за семьдесят семь лет.
И заслужило это здание благодарность? Ну да, но только от тех очень немногих, кто знал, чем ему обязан. Теперь же «БТ-Тауэр» сняли с вооружения.
Кэнэри-Уорф родилась умирающей – вот в чем источник ее скверных сил. В банкротные девяностые, когда ее верхние этажи обезлюдели, их бесприбыльное запустение подарило место силы для реальноделия. Когда арендаторы наконец пришли, их поразили остатки сигилов, свечных ожогов и кровавых пятен, устойчивых к отбеливателю, которые можно найти до сих пор, если когда-нибудь приподнять невероятно, охренительно уродливые ковры.
Женщина стояла на вечно мигающем световом оке на навершии башни. Без страха покачивалась на ветру, сотрясалась в бафтинге. Смаргивала слезы от холода. Достала из сумки бумажные самолетики.
Запустила их за край. Они взвились, и сгибы аэродинамировали их через тьму, с подсветкой улиц снизу. Самолетики поймали восходящие токи. Деловитые крошки. Они задрались к луне, как мотыльки. Самолетики отправились на охоту – выше уровня автобусов, окунаясь в сияние фонарей.
Они шли по наитию – лондонской чуйке. Поворачивали на поворотах, виляли на развилках, летели в одну сторону по односторонним улицам. У Уэствея один сделал мертвую петлю над-под-над высокой эстакадой, не иначе как от удовольствия.
Многие были утрачены. Всего один просчет – и внезапное столкновение с рабицей. Нападение сбитой с толку совы – и клочки бумаги летят по лондонским закоулочкам. В конце концов один за другим они свернули над крышами, устремившись к новым территориям – не тем, откуда прилетели, а домой.
К тому времени женщина, которая их разослала, уже была там. Она сама пересекла город – быстрее, обывательским транспортом – и ждала. Часами она ловила их, один за другим. Каждый встречала с лезвием, соскребывая или срезая с них послание. Собрала кучу слов. Обезбумаженные писания лежали подле нее странными цепочками.
Самолетики, не вернувшиеся домой, ускорили собственное разложение в канавах, но не могли сделать его одномоментным. Остался магический мусор.
– Привет, Варди. – Коллингсвуд вошла в захламленный кабинет ОПФС. – Где Бэрон? Засранец не отвечает на звонки. Что делаешь? – Он работал за компьютером. – Варди, ты что, читаешь про лолкотов? – Она заглянула за край его экрана. Варди посмотрел на нее без тепла. – Йа хотеть кальмарко абратна? – сказала она. – Noooo! Они украле кальмарко!
– Здесь не полагается курить.
– И тем не менее, а? – сказала она. – И тем не, сука, менее. – Затянулась. Он смотрел на нее со спокойной неприязнью. – До чего мир довели, а? – сказала она.
– Да уж.
Коллингсвуд снова набрала Бэрона и снова потребовала по голосовой почте, чтобы он перезвонил как только, так сразу.
– Ну, что-нибудь нашел? – спросила она. – Кто стоит за этим головоногим головотяпством?
Варди пожал плечами. Он логинился в тайных чатах, посещаемых энтузиастами магии и культов. Он печатал и вглядывался. Коллингсвуд молчала. Не двигалась с места. Он не смог ее игнорировать.
– Шепчутся о разном, – сказал он наконец. – Слухи о Тату. И есть люди, которых я раньше не видел. Ники, которых я не встречал. Упоминают Гризамента. – Он задумчиво взглянул на нее. – Говорят, с его смерти все пошло наперекосяк. Больше нет противовеса.
– Тату на радарах так и не объявился?
– Что ты! Он на всех радарах сразу, однако это та же проблема, только в профиль: я не могу его найти. Судя по тому, что я читал, он… скажем так, нанимает подрядчиков, фрилансеров, для розыска Билли Хэрроу и его приятеля, того кракенского раскольника.
– Билли-Билли, горе ты луковое, – сказала Коллингсвуд. Побарабанила ногтями по столу. На них были нарисованы маленькие картинки.
– Прямо сейчас как будто возможно все, – сказал Варди. – И это не играет нам на руку. А ко всему прочему – не знаю… по-прежнему все вот это… – Он широко и неопределенно развел руками. – Что-то волнительное. – Он даже казался взволнованным. – Что-то такое, что ух! В этих возмущениях чувствуется особая энергия. И они все ускоряются.
– Ну, пока ты не впал в свой вуду-транс, – Коллингсвуд выложила перед ним распечатку, – зацени, какая тема.
– Что это? – Он наклонился над развернутым посланием. Прочитал. – Что это такое? – спросил он медленно.
– Целая куча бумажных самолетиков. Куда ни плюнь. Что это? Есть мысли?
Варди ничего не сказал. Пристально вчитывался в убористый почерк.
На улицах, в одном из неисчислимых темных закоулков города, самолетик нашел свою добычу. Он увидел, он проследил, он полетел за двумя мужчинами, которые тихо и быстро шли вдоль канала в какое-то забывающееся место. Он кружил; он сличал; он, наконец, убедился; он прицелился; он нырнул.
– Что думаешь об этой всей лондонмантии? – спросил Билли. – О том, что они видели. Не похоже, чтобы мы услышали что-то новое.
Дейн пожал плечами:
– Я слышал не больше тебя.
– Как я и говорю, ничего нового.
– Они увидели это самыми первыми. Надо было попробовать.
– Но что теперь с этим делать?
– С «этим» – ничего не делать. Что вообще такое «это»? Дай-ка я тебе кое-что расскажу.
Дедушка Дейна, говорил он, прошел не одну битву. Вторая мировая война закончилась, а великие религиозные конфликты Лондона того времени – нет, и Церковь Бога-Кракена брутально столкнулась с последователями Левиафана. Крюки из китового уса против кожаных кнутов-щупалец, пока Парнелл-старший не устроил рейд на приливную зону Эссекса и не оставил викария Левиафана мертвым на суше. Его тело нашли в гроздьях прилипал – тоже мертвых, висящих, как рыбные бубоны.
Эти напевные истории – истории, превратившиеся в пабные анекдоты, рассказанные тоном дружелюбного пьяного фантазера, – стали для Дейна ближе всего к проявлениям веры.
– Никакой жестокости, говорил он мне, – сказал Дейн. – Ничего личного. Точно так же, как все было бы внизу, в раю.
Внизу – в мрачном, морозном раю, где сражались боги, святые и киты.
– Но были и другие, довольно внезапные – кровавая битва с Пендулой, против главного ядра Шив-Сены, против Поперечного Сестринства… – «И это непросто, сынок, – цитировал Дейн деда, – когда стены становятся полом и ты падаешь параллельно земле. Знаешь, что я сделал? Ничего. Ждал. Чтобы эти боковые гарпии пришли ко мне сами. Движение, похожее на неподвижность. Слыхал о таком? Кто тебя создал, мальчик?»
– Я думал, тебе не нравится это самое «движение, которое похоже на неподвижность», – сказал Билли.
– Ну, иногда, – ответил Дейн. – Если кто-то пользуется чем-то неправильно, это еще не значит, что оно бесполезно.
Теперь Билли слышал звон за спиной регулярней, чем раньше. Из ночи в руку Дейна скользнул бумажный самолетик. Он остановился. Посмотрел на Билли, на самолетик. Развернул. Лист А4, хрустящий, холодный от высоты. На нем было написано – тонкой, бисерной каллиграфией, угольно-серым цветом: «ГДЕ МЫ ГОВОРИЛИ ОДНАЖДЫ & ТЫ ОТКАЗАЛСЯ, – И НУЖНО О5 ПОГОВОРИТЬ. ТАМ ЖЕ КАЖДЫЙ ВЕЧЕР @ 9».
– Ох, ебать, – прошептал Дейн. – Клянусь чернилами Луски[40] из адской впадины и всей херней. Охренеть можно, – сказал он. – Охренеть.
– Что это?
– Это Гризамент.
Дейн уставился на Билли.
Что это в его голосе? Возможно, экзальтация.
– Ты же сказал, что он мертв.
– Он мертв. Был.