– Просто фигура речи.
– О, мне думается, это нечто большее. Мне думается, следует держать в уме слово «еще». Что тебя привело?
– А ты, блин, как думаешь? Еще-не-апокалипсис, друже. Знаешь, что происходит? Стражи памяти вышли на улицы и напрашиваются на драку. Эти уроды не должны из музеев и на шаг выходить. Хочу попробовать разузнать, что происходит. Что изменилось. Что скажешь?
– Почему бы и нет?
– Блин, знаешь, иногда – серьезно, иногда хочется жить в городе, где нет безумия налево-направо. В смысле, я знаю, некоторые из этих ребят просто преступники, ну, плохие парни, но в итоге все сводится к божественному. В Лондоне. Ну правда. Каждый, сука, раз. И что тут остается сказать? – Коллингсвуд покачала головой. – Это просто долбанистическое унылое говно. Ковчеги, динозавры и девственницы, вся херня. Терпеть ненавижу. Дайте мне уже ограбление, блин. Вот только они и дают, да?
– Долбанистическое унылое говно? – Варди развернулся на кресле и посмотрел на нее с какой-то тошнотворной комбинацией неприязни, восхищения и любопытства. – Правда? Вот в чем твоя претензия? Ты для себя, значит, все уже решила, да? Вера – это глупость?
Коллингсвуд склонила голову: «На кого наезжаешь, бро?» Она, конечно, не могла прочитать его мыслетексты – не у такого специалиста, как Варди.
– О, поверь, я знаю историю, – сказал он. – Это же у нас костыль, да? Это сказочка. Для слабых. Это глупость. Понимаешь, вот почему ты на этой работе ничего по-настоящему не добьешься, Коллингсвуд. – Он помолчал с видом, будто испугался, что переборщил, но она поманила рукой: «О, прошу, извольте, на хрен, продолжать». – Согласны вы с посылками религии или нет, констебль Коллингсвуд, следует принять во внимание возможность, что вера – образ более строгого мышления, чем невразумительные бредни большинства атеистов. Это не ошибка интеллектуала. – Он постучал себя по лбу. – Это образ мышления обо всем, включая сам образ мышления. Непорочное зачатие – образ мышления о женщинах и о любви. Ковчег – куда более логичный образ мышления о животноводстве, чем развеселая стихийная мясорубка, которую мы узаконили. Креационизм – образ мышления под девизом «Я не достоин» в век, когда людям говорят и показывают, что они достойны всего и вся. Если так хочется злиться на эту, черт подери, восхитительную гуманистическую доктрину – хотя с чего бы – поругайся на Клинтона. Но ты не только слишком молода – ты еще и попросту невежественна, чтобы знать о реформе соцобеспечения[51].
Они буравили друг друга взглядами. Ситуация была накаленная и, как ни странно, слегка смешная.
– Да, но, – опасливо сказала Коллингсвуд, – не такая уж она и восхитительная, учитывая, что это гребаный бред сивой кобылы.
Они буравили дальше.
– Ну, – сказал Варди, – твоя правда. К сожалению, здесь мне придется уступить. – Никто из них не рассмеялся, хотя мог бы.
– Ладно, – сказала Коллингсвуд. – Ты-то чего здесь? Что это за документы? – везде валялись бумажки.
– Ну… – Варди как будто колебался. Бросил на нее взгляд: – Помнишь эту любопытную записку с небес? Я подумывал, кто же это мог быть. – Он закрыл одну из папок, чтобы она увидела заглавие.
– Гризамент? – спросила она. – Он же помер. – Голос у нее был уместно неуверенный.
– Разумеется.
– Бэрон же был на похоронах.
– Вроде того. Да.
– И это был Тату, да? – спросила Коллингсвуд. – Кто его замочил.
– Нет. Люди так думали, но нет. Он просто заболел, и все, так что общался с врачами, некромантами. Мы получили его медицинскую карту, и я могу тебе сказать со всей уверенностью, что у него был рак и что этот рак его со всей уверенностью убивал.
– И… почему ты думаешь, что это он?
– Что-то в образе действий. Что-то в том, как мы нашли Эла Адлера после стольких лет. Что-то в слухах, что нескольким монстропасам предлагали крупный заказ. Помнишь его?..
– Нет, ни хрена я не помню, не было меня тогда.
– Ну, он всегда был традиционалистом.
– Ну и кто все эти люди? – спросила Коллингсвуд. Показала на сведения о каком-то академике, каком-то физике по имени Коул, каком-то докторе, Эле Адлере, Берн.
– Сообщники. Так или иначе связанные с его, кхе, похоронами, кхе. Я подумываю снова их навестить. Хочется испытать пару теорий. Все это наводит на мысли. Приходят в голову кое-какие идеи. – Он улыбнулся. Это пугало. – Мне действительно любопытно, что они скажут обо всем этом. Всем этом. – Он посмотрел сквозь стену на странную ночь, где на богов не обращали внимания, а воспоминания охотились на будущее.
43
– Ну ладно. – Дейн выбрался из мусорного контейнера с профессиональной скоростью и при минимальном расплескивании отходов. У его были разбитая чашка, радио, забитое плесенью, половина чемодана. Билли уставился. – Итак, если мы хотим разрулить ситуацию, – эй, ты же понимаешь, что тут есть кому потом убрать? – нам пригодится все это, чтобы…
Чтобы что? Чашка, похоже, для какого-то эликсира, требовавшего именно такую тару; радио – чтобы настроиться на какой-то смутный поток прокисшей информации; чемодан – чтобы что-то там вместить, что иначе нести невозможно. Дейн формулировал с трудом. Он продолжал твердить, что если они столкнулись с лондонмантами, то нужно подготовиться.
Оказывается, подумал Билли, он теперь живет в довольно пошлом мире. На втором дне, под повседневностью, – осознал Билли с чувством между пиететом и насмешкой, – у вещей была сила, до идиотского немалая, только потому, что вещь немного похожа на что-нибудь еще. Хочешь наколдовать колючую изгородь – что же еще бросить за спину, как не старую расческу? Всего-то надо уметь работать с такими ассоциациями.
– Лондонманты не занимают сторон, – сказал Дейн. – В этом все они.
– Может, Сайра дезертировала, – сказал Билли. – Действует в одиночку.
– Мне нужно новое оружие, – неоднократно повторял Дейн. После битвы при Башне «Стар Трека» он остался разочарован своим арсеналом. Какой бы ни была конкретика этой текущей борьбы, – по видимости, между Гризаментом и лондонмантами, – Дейну не хватало боевой мощи. С помощью Вати, анонимизировавшего его запрос, он обратился к оружейникам Лондона. Потому что у кого-то поблизости на взводе имелся психический мегатоннаж целого гребаного архитевтиса.
На задворках парка Уордсворт он принял доставку оружия, оставленную под конкретным кустом, словно какой-то сказочный младенец. Пешеходы были, но рядом – никого, и в любом случае, как и большинство лондонцев, они по большей части двигались воровато и спешно, будто попали в парк против своей воли.
Дейн избавился от гарпуна с видимым облегчением. У паладина Церкви Бога-Кракена был небольшой выбор. Как и многие группы без настоящей власти и реалполитик, церковь была скована своей собственной эстетикой. Ее оперативники просто не могли носить пистолеты, потому что пистолеты недостаточно спрутские.
Стандартная жалоба. Солдаты-новички Пчелиного собора канючили по пьяни: «Не то чтобы духовые трубки с дротиками-жалами – это не круто, но просто вот…» «Я, конечно, наловчился орудовать паропалицей, – обращался недовольный поршеньпанк к старейшинам, – но разве не будет эффективней?..» Ох, карабинчик бы, изнывали набожные ассасины.
Для большего пропагандистского размаха Церковь Бога-Кракена могла бы снаряжать своих бойцов, скажем, FN P90 или HK53 и объяснять с афористичной логикой проповедей, что благодаря скорострельности векторы рассеивания пуль раскидываются аки щупальца, или что укус оружия подобен клюву спрута, или еще что. Как отлученного, Дейна больше ничего не ограничивало. И из земли он выкопал тяжелый пистолет.
Они не знали, сколько зарядов осталось в фазере, так что с ним Билли не тренировался. «Знаю вариант», – сказал Дейн. Повел их в зал игровых автоматов, проталкиваясь через толпы подростков. Билли часами пересаживался с машины на вопящую машину, расстреливая из пластмассовых пистолетов нападавших зомби или инопланетных захватчиков. Дейн нашептывал советы по стойке или скорости – слова снайпера, солдатский опыт среди смертей понарошку. Насмешки глядевшей молодежи шли на нет, когда навыки Билли росли.
– Зашибись, мужик, – сказал один пацан, когда Билли победил босса в конце уровня. Билли чувствовал непропорциональный восторг.
– Да! – шепнул он, когда завершил миссию.
– Так их, солдат, – сказал Дейн. – Неплохо. Убийца. – Он называл Билли членом разных кровожадных сект. – Ты таникрейцер. Ты серримор. Ты оружейный фермер.
– Кто-кто?
– На экран смотри. Жесткие ублюдки. Были когда-то. Выращивали оружие, как бойцовых псов. Мы еще научим тебя стрелять, как они. Не отвлекайся.
От Time Cops до последнего House of the Dead и Extreme Invaders, чтобы Билли не привыкал к закольцованным алгоритмам атакующих. На таких машинах учились морпехи и солдаты, говорил ему Дейн. Точно так же поднялся с нуля до смертоносности багдадский снайпер Джуба[52]. И у бутафорских пистолетов нет отдачи, веса, перезарядки – прямо как у фазера. Благодаря своему ограниченному реализму они, как ни парадоксально, идеально готовили Билли к реальному и нелепому оружию, которое ему досталось.
Билли спрашивал о долбаках, с которыми им предстоит столкнуться: «Как они едят? Как они видят? Как они думают?»
– Это не главное, – сказал Дейн. – Мир умеет утрясать детали. А «кто на это согласится»? Всегда есть люди, готовые и на такое.
Итак, они знали, на какую наживку клюнул портер Саймон. Нужно было поговорить с Сайрой.
В чем смысл теологического поворота?[53] Божественность – это особенно упорное грязное пятно? Может, поворот – это как ультрафиолетовый фонарь на месте преступления: показывает брызги на, казалось бы, чистой земле. Неизвестно, кому доверять. Почтовый ящик Гризамента не был адресом Королевской почты или любой другой известной им службы. Индекс казался необычным. Какой-то подпольный доставщик в духе Тристеро?