все, черт ее дери, время.
Он вздохнул и покачал головой. Ответил на удивление Коллингсвуд пристыженной натянутой улыбочкой.
– Ну, – сказал он. – В самом деле. Серьезно. Почему, чтоб ему провалиться, ангел памяти защищает Билли?
Но не защищает Дейна, почему он теперь и висел в мутном полуобмороке, в ужасно затекшей позе, в которой сам очень долго опознавал искривленное распятие. Он, как подношение, был привязан к грубой свастике человеческого роста. Он не открывал глаза.
Он слышал эхо, шаги, откуда-то – нарочитый, по-дурацки подвывающий хохот, который напугал Дейна, несмотря на свою театральность. Рев и лай большой собаки. Одну за другой Дейн напрягал мышцы рук и ног, чтобы убедиться, что еще цел.
«Кракен, дай мне сил, – молился он. – Дай мне сил из темных пучин». Чтобы все было как с кракена вода. Дейн знал, кого увидит, если откроет глаза. Знал, что его презрение – каким бы оно ни было сильным и реальным – не пересилит его ужас, и что придется его преодолевать, и что прямо сейчас ему не хватит на это ни ясности мысли, ни крепости желудка. Потому он держал глаза закрытыми.
Большинство волшебников хаоса все уши вам прожужжат о том, что хаос, из которого они черпают силы, – эмансипация, что их нелинейные заклинания – противоположность прямолинейного ограниченного склада ума, который вел – настаивали они – прямиком в Биркенау, бла, сука, бла. Но чтобы подчеркнуть только один этот аспект ультраправых, всегда требовалась не более чем политическая ловкость рук. Имелась и другая, слегка подавленная, но не менее сильная и сильно фашистская традиция: декадентское барокко.
Среди фашистских сект самыми эпатажными – стремящимися, как штрассеровцы[60], вернуться к истинной, по их заявлениям, сути сошедшего с пути движения, – были хаос-нацисты. Скрипящая черная кожа СС – настаивали они тем немногим, кто их слушал, а не убегал и не убивал их на месте, – это порнография трусов, ханжеское осквернение традиции.
Лучше взгляните, говорили они, на ярость Востока. Взгляните на автономную структуру террористических ячеек при операции «Вервольф»[61]. Взгляните на сибаритские оргии в Берлине – не упадок, а кульминацию. Взгляните на самую священную дату в календаре: Хрустальная ночь[62], с блестками хаоса на камнях. Нацизм, настаивали они, – это избыток, а не чопорные ограничения, не скрепы «сверх-Я», которые выбрали бюрократы.
Их символом была восьмиконечная звезда хаоса, измененная так, что где-то плакал Муркок[63]. Ее диагональные векторы сгибались по филфуту[64]: свастика, указывавшая во всех направлениях. Что есть «Закон», спрашивали они, что есть заклятый враг Хаоса, как не Тора? Что есть Закон, как не Иудейский Закон, то есть само иудейство, и тогда что есть Хаос, как не отречение от этих грязных кодов Торы-большевизма? Что в человечестве самое лучшее, как не воля, ярость и потворство своим желаниям – «поступай согласно своей воле»[65] как автопоэзис уберменша? И так бесконечно далее.
Конечно, они были провокаторами, смехотворно мелкой группкой, но с дурной славой даже среди злодеев из-за своих нередких проявлений невероятной, художественной жестокости, восславляющей истинный дух их пророков. Конечно, финальное решение еврейского вопроса было эффективным, но при этом и бездушным, настаивали они. «Проблема Освенцима, – настаивали интеллектуальные остряки от пыток с убийствами, – в том, что слово «концентрационный» происходит не от «концентрация», а от «концерт»!» Их вожделенный хаос-фюрер, по их мысли, в будущем совершит достаточно художественный геноцид.
К этим-то личностям Тату, Госс и Сабби и обратились за помощью, и дали Лондону об этом знать. Они попросили этих возмутительных, опасных монстр-клоунов поймать Дейна и Билли. И от них Билли спасся, а Дейн – нет.
49
Билли надел очки. Они оставались безупречно неразбитыми и все еще чистыми.
– Вати, – сказал он.
– Я не знаю, где Дейн, – немедленно отозвался Вати. – Я ищу, но нам остается надеяться, что Джейсону повезет больше. У них какие-то чары, что ли.
– Я хочу рассказать тебе, что мне приснилось, – ответил Билли. Говорил он все еще как во сне. – Я понял, что это важно. Мне снился кракен. Он был роботом. Он вернулся – весь целиком, в аквариуме. Я стоял рядом. И мне сказали: «Ты смотришь не в ту сторону».
Секунды молчания.
– Джейсон внедряется, а тем временем я хочу узнать, почему ангел присматривает за мной, – сказал Билли. – Он может знать, что происходит. Он знал, что нужно прийти за мной. И возможно, присматривал за мной, но позволил забрать Дейна.
Он рассказал Вати, что сделали Фитч и Сайра. Он не колебался ни секунды, хотя и знал, что это самый настоящий секретный секрет. Он доверял Вати – настолько, насколько теперь доверял любому лондонцу.
– Скажи им, что они должны нам помочь, – попросил Билли.
Вати ускакал из тела в тело, но был вынужден вернуться ни с чем.
– Я не могу войти, – сказал он. – Это все Лондонский камень. Он отталкивает. Как плыть в водопаде. Но…
– Ну, тогда поищи способ передать, что они должны мне помочь, потому что иначе я буду расхаживать по городу и кричать о том, что они сделали. Так им и передай.
– Я не могу войти, Билли.
– И на хрен их секреты.
– Билли, послушай. Они сами вышли на контакт. Я получил сообщение от этой женщины, Сайры. Она умная – догадалась, что я с тобой и Дейном. Она передала сообщение через мой офис. Ничего не выдала, только: «Мы пытаемся связаться с нашим общим другом. Возможно, получится устроить встречу?» Она говорит, что они хотят помочь. Они уже против Тату. Значит, они нам больше друзья, чем враги, да? Я не могу войти, но попробую послать к ним своих. Спросят Фитча, где нацисты.
– Потому что если они в Лондоне… – сказал Билли. – То он-то должен знать.
– Вот именно. Вот именно.
– Сколько ждать?
– Не знаю.
– Мы будем на ходу, – сказал Билли. – Мы его вытащим. Я смотрю не в ту сторону. Мне надо знать, кто со мной, а кто – против меня. Итак, Вати, как побольше узнать об ангелах?
В таком городе, как Лондон…
Стоп: это неудачная точка зрения, потому что нет другого такого города, как Лондон. В этом и суть.
Лондон – кладбище с призраками мертвых вер. Город и ландшафт. Рынок поверх феодов. Конечно, были и охота с собирательством, и небольшие пятачки инаковости, но на уровне, где теперь жил Билли, – в основном мозаика вотчин, теократических герцогств, зон и сфер влияния, за каждой из которых присматривал какой-нибудь местный деспот или Папа-пахан. Сплошное «кто кого знает», «у кого к чему доступ», «кому дать на лапу по дороге откуда угодно куда угодно».
В Лондоне были свои посредники – партизанские шадханы, организующие встречи за долю. Вати мог сказать Билли, где они и у кого есть слабая связь с ангелами. Вати продолжал поиски, вдобавок у него была своя собственная война. Луна вышла с рогами, небо было заскорузлым. Культы – мнительными.
Так Билли остался совсем один, и он знал, что должен быть в ужасе, но не был. Он чувствовал зуд. Он чувствовал, как с каждым его шагом медлят часы. Было еще рано, когда он начал обходить список, который дал Вати.
Билли знал, насколько на него охотятся. Сейчас – больше чем обычно. Он обнаружил, что его ноги заучили шаги-заклинания, которыми для него шагал Дейн, что теперь он идет в самомаскирующемся ритме. Что он автоматически двигается в полутени, что он перемещается, как какой-то оккультный солдат. Фазер в кармане и уши востро.
Итак, в одиночку Билли стучался в дверь сзади бутербродной в Далстоне. В церковь и ковровый магазин в Клэпхеме. В «Макдоналдс» в Кентиш-Тауне. «Вати сказал, вы можете мне помочь», – повторял он снова и снова подозрительным людям, которые ему открывали.
Самой безопасной стратегией было никому ничего не рассказывать. Слова сами по себе могли показаться участием в каком-то сражении, в которое ты даже не веришь, – занятие стороны, ненамеренная роспись на пунктирной черте. И тем не менее.
У переговорщиков и дельцов были свои места. Комнаты и интернет-клубы, где мужчины и женщины, обязанные по своей вере воровать, пытать, убивать, искать и налаживать контакты, могли побывать среди других, кто понимал трудности работы и темы сплетен.
– Дейн бы сюда войти не мог, – предупреждал Вати. – Его бы узнали. Но тебя люди не знают. Может, знают твое имя, если держат ушки на макушке. Но не твое лицо.
– Кто-то знает.
– Да.
– Кто-то может рассказать Госсу и Сабби.
– Может.
– Где они вообще?
– Не знаю.
Политика в городе культов усложняла общение. Увидеть, как ассасин из Братства Кольцевой Дороги шутит с кем-то из Мансур Элохим, но в упор не видит близнецов из Церкви Христа-Симбиота, – получить экспресс-курс по реалтеологии. Впрочем, в местах, которые посещал Билли, свои убеждения, насколько это возможно, оставляли дома. «Это, – гласило сообщение над дверью в одном убежище, – Фолькон».
На закон с фольклором надейся (а «фолькон» – совмещение этих двух слов), но и сам не плошай. Билли входил в каждое новое место с опаской и в фальшивых усах. Даже не ищи он Дейна и не поддерживай своих компаньерос, Вати не смог бы присоединиться. Фамильярам вход был воспрещен, знаки на входе говорили «Без кукол», и Билли не рисковал нарушить правила. Все статуэтки убрали еще в начале забастовки. Волшебный мир – мир мелких буржуа. Свой нежеланный досуг они проводили за поношением фамильяров и не хотели, чтобы это подслушивал их организатор.
Дважды просьбу Билли о помощи отклонили, когда он сказал, как мало может заплатить. «Ангелы памяти? – сказала одна старушка. – За такие гроши? Я не могу в это впутываться. Сейчас? Когда они на улицах?» Билли увлекся фантазиями об ограблении банка, но тут пришла совсем другая мысль – другой способ добиться помощи. Он вернулся туда, где видел ключ в асфальте. В момент между машинами выколупал его ножом. Выпрямившись с ним в руках, покачнулся в ортостатическом положении. Наскоро перекусил в подвальном ресторанчи