ке и изучил заляпанный ключ. Мусор, грязный от метафор. Если мыслить в этом духе, он сможет воспользоваться неожиданным преимуществом местности. По дороге к туалетам, в алькове в стене, в сковородке лежала лампочка. Такой несдержанный визуальный каламбур, настолько яйцевидный, что у него захватило дух. Он не мог ее не взять – в припадке одновременно бессмысленной и могущественной клептомании.
Когда он прибыл по следующему адресу продавца контактов – в бар в Хаммерсмите, – первым делом он сказал молодому человеку: «Я могу заплатить. Отдай в нужные руки – и это откроет дорогу». Он протянул ключ. Поднял в руке лампочку. «И не знаю, что вылупится отсюда, но кто-нибудь наверняка сможет это высидеть».
50
– А у Варди крыша поехала, – сказала Коллингсвуд. Их личный савант и старатель смысла появлялся в офисе по бессистемному графику. Носился то с одной, то с другой папкой, полной связей и контактов.
– Брось, – сказал Бэрон. – Ты знаешь, как это работает. Надо дать ему волю. – Он помялся. Коллеги Варди давно не видели, чтобы он увлекался так сильно и так надолго, – возможно, никогда. Они находили невнятные записки, ссылки на собеседования, которые Варди проводил в одиночку, с подозреваемыми или людьми, чьей личности они не знали. Как и у всех, его поведение обновилось в тени катастрофы, этого запоздалого наглого миллениума.
– Где он теперь? – спросил Бэрон слегка жалобно. Коллингсвуд пожала плечами и бросила на него прищуренный взгляд. Она сидела с ногами на столе, за видеоигрой. Ее аватар-сорвиголова уворачивался от электронно рычащих бестий, пытавшихся его сожрать. На самом деле Коллингсвуд не играла, а сосредоточилась на разговоре, – зафишковала джойстик, чтобы тот сам прошел уровень.
– Понятия не имею, – сказала она. – Судя по тому, что я расшифровала из его сраного куриного почерка, он хочет найти какого-то информатора из старой бригады Гризамента. То ли некро, то ли пиро, то ли еще кого. Как думаешь, он сам-то понимает, что ищет?
– Нет, – сказал Бэрон. – Но готов спорить, что найдет. Как я понимаю, в городе действительно объявились оружейные фермеры?
– Я же говорила. Да, и они, и все остальные. Все флаги в гости к нам, – сказала Коллингсвуд, показывая на рапорты перед ней.
– Какие флаги? – это вернулся с бумагами в руках Варди.
– Вовремя, – сказал Бэрон. – Я думал, ты куда-то свалил?
– Значит, про фермеров правда?
– Ты что-нибудь узнал на своей маленькой миссии?
– Если правда, то правда, – сказала Коллингсвуд. Она развернулась в кресле лицом к Варди. Цифровая фигурка продолжала свои похождения. – А что, тебе страшно?
Он поднял бровь:
– Я многого боюсь.
– Так тебе страшно?
– Сейчас недостатка в сектах убийц нет.
– Вот именно. – Коллингсвуд сама взяла членов из парочки. Сестры Петли, Ню-Шпана, теологии ницшеанского китча. Все они были как примитивные читатели Колина Уилсона[66] и де Сада, любители Сотоса[67] и определенного жанра заурядной «трансгрессии» – противоположности морализма ВВС. Они воспевали то, что по устаревшим соображениям принимали за волю, человечество называли овцами, славили убийство. Их банальность не значила, что они не опасны, что они не совершают ужасные поступки во славу самих себя или любого лавкрафтовского божества, которое по неграмотности считали требующим подношений, любой ориенталистской Кали или кого угодно. Их сложно было не презирать, даже когда они тебя убивали.
– Ну, фермеры не такие, – сказал Варди. – Они наемники только из-за стечения обстоятельств. Убивает не наведение пистолета, а пистолет. Сперва их убеждения были более паганистическими, так сказать.
– Не желаете посвятить в разговор старика? – спросил Бэрон. – Уж простите, что вмешиваюсь. – Варди и Коллингсвуд переглянулись, она усмехнулась.
– Ты когда-нибудь их встречал? – спросила она Варди.
– Эй, прошу прощения? – сказал Бэрон.
– У них какая-то болезнь, босс, с давних времен, – сказала она. – Но я сама так и не поняла, что у них там за заморочки с оружием.
Их протоплемя поразила магическая хворь и сделала заразной саму их жизнь. Чего бы они ни касались – то ерзало, столы били чечетку, стулья били чечетку, книги танцевали, неодушевленное раздухарялось и тревожилось, как новорожденные. Мидас не мог съесть бутерброд из золота, но и эти векторы, эти Оживозные Мэри[68], не больше его могли съесть хлеб с сыром, который вдруг норовил прогарцевать по округе.
– Это была мутация, – сказал Варди. Термин он назвал аккуратно и с нейтральной неприязнью. – Адаптивная мутация.
– Это плохо? – спросила Коллингсвуд при виде его выражения.
– Для кого? Мутация, как говорят некоторые, спасает не хуже Бога.
Возможно, из-за бережного разведения, которого требовали кремниевые ружья – эти привередливые и плюющиеся свинцом звери; возможно, из-за подавленной обиды на жизнь: как бы то ни было, только оружие у фермеров оживало не так шумно, произвольно – их оружие становилось машинами эгоистичного гена.
– Пули – оружейная икра, – сказала Коллингсвуд Бэрону, глядя на Варди. Фермеры выжимали из своих священных металлических зверей перкуссивную кульминацию – оплодотворение выбросом кордита, насильственные яйцеклады. Фермеры искали теплые места, полные питательных веществ, прятали детенышей оружия глубоко в грудных клетках, пока те не вылуплялись. – Что до меня не доходит, так это почему они от этого такие охренительные.
– Потому что они блюдут свои стада, – сказал Варди. – И находят им гнезда. – Он посмотрел на часы.
– Как скажешь. Короче, кого-то теперь до хрена убьют, – сказала Коллингсвуд. – И короче, кто им за это платит? Я ничего не нахожу. И фиг знает, что это значит, – если ее попытки проекции, удаленного наблюдения, сенсорной щекотки, ночного вынюхивания, дрейфующих помех и трепета военных кодировок не давали никаких сведений, это однозначно говорило, что на ее добычу накинут покров тайны.
– Варди, – сказал Бэрон, – ты куда намылился? Эй!
– Оставь, босс, – сказала Коллингсвуд. – Пусть наша Мистическая Пицца сама разбирается. А я хочу забуриться в это дело оружейных фермеров. Мы же пройдем по денежному следу и без Дока Суперзрения, правда?
Пит Дуайт спрашивал себя, не ошибся ли он с выбором карьеры. Не то чтобы он был особенно плохим офицером: ни жалоб, ни выговоров. Но он всегда оставался на взводе. Все дни на дежурстве его мутило от фоновой нервозности, глодало чувство, что он что-то делает неправильно. Так и до язвы недалеко.
– Привет? – Его поприветствовал какой-то знакомый офицер в штатском, хотя Пит и не вспомнил его имени.
– Привет, приятель.
– Видел Бэрона?
– Нет, вроде нет, – ответил Пит. – Но Кэт на месте. Что тебе надо от этих чудиков? – Пит по-товарищески рассмеялся и вдруг перепугался, что этот человек сам состоит в особом отряде по культам, над которым Пит шутил. Но нет, он знал его не оттуда, и в любом случае тот сам уже смеялся и направлялся в глубь участка.
В главной комнате под треск клавиатур пролистывала документы Симона Болл. Ей было за тридцать, она любила классические мультфильмы и получала удовольствие – хоть и нечасто выпадавшее – от путешествий по Европе. Она семь лет состояла во вспомогательном штате полиции. Она подозревала, что муж ей изменяет, и поражалась тому, что не имеет ничего против.
– Где Кэт? – спросил ее кто-то. Она узнала человека, махнула в нужном направлении и продолжала думать о муже.
В коридоре детектив-инспектор Бен Сэмуэлс, задумавшись об экзамене своей дочери по игре на пианино, поднял взгляд и поприветствовал знакомого. Тот спрашивал о направлении у полицейской в форме, Сьюзан Грининг, которая отвечала с ухмылкой, взбудораженная ощущением, что недавно они с ним флиртовали, наверняка. Снаружи помещений ОПФС три человека обменивались мнениями о футбольном матче, хотя один из них его не смотрел, а только притворялся. Они расступились перед новоприбывшим, кивнули и поздоровались, бормоча фонемы, когда не смогли вспомнить его имя, и тот, который врал, в приливе гиперкомпенсации даже спросил, что он думает о матче. Человек присвистнул и восхищенно покачал головой, и все трое с энтузиазмом согласились, хотя так и не могли вспомнить его имя, – но помнили, что он фанат какой-то из игравших команд.
Он вошел в офис ОПФС. Единственным человеком в помещении была Коллингсвуд, которая лениво и наугад тыкала в клавиатуру. Она глянула на него, и он кивнул, подошел к картотеке у противоположной стены.
– Привет, Кэт, – сказал он. – Зашел тут за парой файлов. – Он открыл ящик. Услышал, как Кэт встает. И тишину. Обернулся. Она в экспертном хвате держала пистолет, нацеленный ему в грудь.
– А ты еще, сука, – сказала она, – что за черт?
51
– Я хочу поговорить с тем, кто разбирается в ангелах, – сказал Билли, и посредник сделал несколько звонков, отправил несколько имейлов, зашел в мессенджер и раскидал вопросы по чатам. Наконец он ответил Билли, куда идти.
– Ладно, там знают, что ты придешь. Иначе было бы сложно.
– Что я ищу? – спросил Билли. – Кто меня встретит?
– Пф. Бывший ангел.
Это было больше, чем ожидал Билли. Не специалист или фанат ангелов, а получлен самого племени склянки, с которым можно как бы пообщаться. Смотрителей музеев едва ли можно понять: их мир – мир памяти, а не человеческий. Говорили они не на языках. Но после отставки они задерживались на несколько последних лет и тогда из-за какого-то одиночества становились больше похожи на людей.
Корпус Института Содружества был размашистым шлемом конкистадора на южной окраине Холланд-Парк. Закрылся он в начале 2000-х. Несуразная коллекция экспонатов в честь стран – членов содружества, этого странного и тактичного наследника империи