[69], давно рассеялась. Но здание не опустело совсем. Когда стемнело, Билли в него проник – теперь, с его новыми навыками, это было просто. Он прислушивался к собственным гулким шагам.
Пыль лежала слоем всего в несколько миллиметров, но заметным. Ему казалось, что он в ней бредет, как в болоте, к последним сохранившимся экспозициям. Во многих залах темнота должна была быть абсолютной, и Билли задавался вопросом, благодаря какому слабому свету их видит. Один раз он слышал охранника – охранника-человека на халтурном обходе. Тогда Билли просто спокойно постоял в шкафу и подождал, пока в зале не стихнет эхо.
Осталось всего несколько экспонатов – забытые, недостойные нового дома или сперва затерявшиеся, а позже возникшие на фоне одиночества. Билли вошел в зал, где, хотя не имелось окон, был не просто свет, а падали с потолка целые его столбы – каждый начинался в случайном месте на цельной поверхности и непредсказуемо рушился в перекрестных направлениях, словно зал ностальгировал по лунным лучам, которых никогда не видел и потому отрастил их симулякры. Билли прошел под и через переплетенные жирные пальцы выдуманного света к ожидающему его существу.
«Боже, – подумал он, приближаясь. – Боже. Я тебя помню».
Отставной ангел памяти Музея Содружества сопровождал его взглядом.
– И снова здравствуй, – сказал Билли. Он видел ангела на его дневной работе, когда еще был ребенком, и при свете дня это был экспонат.
Пластмасса в форме маленькой коровы. Она смотрела на него, повернув голову, демонстрируя свой стеклянный бок. Внутри были четыре желудка, которые загорались один за другим, помнил Билли, и которые загорались до сих пор, по одному. Рубец, сетка, книжка и сычуг, пищеварение блестело в них по очереди навстречу лактозному телосу – столп какой-то из экономик Содружества. Из зала Новой Зеландии, подумал Билли.
Билли чувствовал его внимание, его убывающую сущность. Когда институт был открыт, этот мнемофилакс после часов работы топотал по коридорам с походкой, основанной на мифе о Минотавре. Он защищал этот причудливый дворец памяти от сил злого времени и постколониальной магии ненависти. Наконец его прикончили общественные интересы и оставили в одиночестве и после смерти, полного историй.
– Я слышал, что ты придешь. – Его голос звучал издалека. Он пытался рассказать Билли о своих схватках. Отсылки были нечеловеческими. Он пытался поведать истории, но они не имели смысла и угасали в ничто, так что Билли оставалось только вежливо кивать после каждого пустого анекдота. С кашлем – тактичным, как на чаепитии, – Билли вернулся к насущному вопросу.
– Мне сказали, ты можешь объяснить, что происходит, – сказал он. – Один из вас следовал за мной. Приглядывал за мной. Из Музея естествознания. Можешь ответить почему?
– Могу, – сказал ангел. Он отвечал с охотой. – Ты то, что он ждал.
– Банка? Ангел Музея естествознания? Откуда ты знаешь?
– Они рассказывали. Остальные. Мы говорили. – Может, он и мертв, но он поддерживал связь со все еще активными родственниками. – Он потерпел поражение, – сказало существо. Сзади обдавало воздухом, когда открывались и закрывались распашные двери, помогая ангелу говорить. Его голос строился из звуков. – Кракен пропал. Он сплоховал. Его переполняет вина.
– Он ушел из музея, – сказал Билли.
– Все они ушли. Все мы. На битву с концом. Нет смысла оставаться. Они бьются с конечностью. Но он. Вышел на улицы первым. Хочет исправиться. Всегда пытается найти тебя. Присмотреть.
– Зачем?
Билли попятился и уперся в открывающуюся-закрывающуюся дверь. Отошел от нее, чтобы филакс мог ответить скрипом петель:
– Помнит тебя. Ты избран.
– Что? Я не… Как? Почему он избрал меня?
– Ангелы ждут своих христосов.
«Ангелы ждут своих христосов?»
– И ты пришел, рожденный не женщиной, но стеклом.
– Я не понимаю.
– Дает тебе силу – ты христос его памяти.
– Вот это управление временем? Это он мне дал? А Дейн сказал, это из-за кракена… А, погоди-погоди. Ты?..
Билли засмеялся. Сперва медленно, потом сильнее. Сел на пол. Заставил себя смеяться про себя. Он знал, что впал в истерику. Смех не был облегчением. Корова приблизилась. В один момент она была в конце зала, в другой – в метре-двух, глядела на него искоса стеклянным глазом.
– Я в порядке, в порядке, – сказал Билли угасающей памяти. – Знаешь, почему все это происходит, по мнению Дейна? – спросил он. Улыбнулся, как собутыльнику. – Он думает, это из-за кракена. Он думает, я какой-то Иоанн Креститель или еще кто. Но получается, вот в какую неправильную сторону мы смотрели. Спрут тут ни при чем. Все это не имеет никакого отношения к спруту. Только к долбаному аквариуму. Ну брось, – сказал Билли. – Признай, это смешно. Знаешь, что еще смешнее? Самое лучшее? Что я прикалывался.
Билли сохранял непробиваемое выражение во время всех своих заявлений, что он-де первый человек, родившийся благодаря экстракорпоральному оплодотворению. Эту нелепую, незначительную шутку, которой он придерживался только из-за юмористической дисциплины, в том месте подслушал гений места, дух музея. Может, он настроен улавливать любые разговоры о банках, бутылках и их силе. Может, он не понимал концепцию шутки или лжи.
– Это неправда, – сказал Билли. Коровий ангел памяти ничего не ответил. Щелк-щелк-щелк-щелк, говорили четыре его желудка, зажигаясь по очереди.
Билли придвинулся.
– Я не пророк кракена, я не мессия склянок. – Он снова рассмеялся. – Ну просто – нет. Нет.
Ангел-бутылка уменьшался и ежедневно терял силы из-за блужданий за пределами владений, из-за поражения, из-за усилий, из-за той разбитой итерации стекла, фиксатора и костей. Впрочем, он снова будет искать Билли, соберет еще одно «я» из мелочовки в своих чертогах, вынюхивая ту долю себя, которую вложил в Билли. Вот что давало Билли незаслуженные силы. Пока ангел не исчезнет совсем, он будет стремиться найти Билли, а с его помощью – утраченного архитевтиса.
– Вот бы он вернулся, – сказал Билли.
– Вернется.
– Да, но я про сейчас. Мой напарник пропал. Мне не помешает любая помощь.
– Ты христос памяти.
– Да, вот только нет. – Он медленно поднял глаза. Медленно встал и улыбнулся: – Но знаешь что? И на этом спасибо. Я за все благодарен. – Он внутренне сжался, и ему показалось, что, может, время снова запнулось. Может. – Ты выйдешь? Наружу? – Корова промолчала. У мертвого ангела не было сил биться в войне, объявленной его живой родней. – Ладно, – сказал Билли. – Ладно, неважно. Оставайся здесь, присматривай за этим местом. Ты ему нужен. – Он чувствовал себя утешителем.
Из какой-то другой части здания раздался звук, который не был голосом коровы. Билли уже был у двери, с оружием наготове, слушал, весь подобрался, сам не зная, как туда попал. Ангел-корова попыталась заговорить, но Билли придержал дверь, и ей нечем было подать голос. «Цыц», – прошептал он. Помыкает ангелом. Но ангел уже пропал – в серии этих своих потусторонних шагов. Билли на миг подумал, что он побежал за охранником, который скоро примчится в ужасе от увиденного. (Билли не знал, что они все догадывались, что в здании бродит что-то старое и меланхоличное, и старались его не тревожить.)
– Черт возьми, – сказал он и пошел за мертвым ангелом, не убирая фазер. Следовал за скрежетом петель и падающими с верхних полок вещами. Вдруг вышел в зал без окон, где пластмассовая корова закричала голосом здания на высокого человека.
Билли пригнулся и выстрелил, но тот двигался быстрее, и луч фазера перескочил через бесполезную корову и рассеялся вдоль стены.
– Билли Хэрроу! – кричал человек. Он сам был вооружен, но не стрелял. – Билли! – Имя раздалось и из-за спины, как показалось Билли, но тут он понял, что второй, крошечный голос находился в его кармане. Это был Вати.
– Я пришел не сражаться! – прокричал человек.
– Стой, Билли, – сказал Вати. Ангел чихнул окнами. – Он пришел помочь, – добавил Вати.
– Билли Хэрроу, – сказал человек. – Я из Братства Благословленного Потопа. Я пришел не сражаться. К нам обращалась Мардж.
– Что? Что? Мардж? О господи, что она делает, чего она хочет? Ей же нельзя в это лезть…
– Дело не в ней. Я пришел помочь. У меня послание от моря. Оно хочет с тобой встретиться.
52
Море – нейтрально. Море не вмешивается в интриги, не занимает стороны в делах Лондона. Ему не интересно. Кто вообще разберет мотивы моря? И кому взбредет в голову бросать ему вызов? Его не победить. Никто не объявляет войну горам, свету, морю. Оно себе на уме, и просители иногда могут посетить его посольство, но только ради своего блага, не его. Море ничто не заботит: это отправная точка.
То же самое с посольством огня (вечно жарком кафе в Крауч-Энде), посольством земли (заваленный склеп в Гринвиче), посольством стекла, проволоки и других, более вычурных стихий. Те же отчужденность и добродушно-равнодушная мощь. Но в этот раз… в этот раз у моря было мнение. И ему пригодилось Братство Благословленного Потопа.
Они были самостоятельной верой, не подчиненной и не созданной морем. Но море, насколько могли судить лондонцы, принимало поклонение Братства с некоторыми иронией и благосклонностью. Их отношения всегда были неискренними. Теперь Братство служило правдоподобным отрицанием: само море, конечно же, ничего не делало; это Братство Благословленного Потопа искало Билли Хэрроу, а если они приведут его в посольство моря, то при чем тут оно?
Путешествие было торопливым. Шел дождь, от которого Билли в чем-то полегчало, – будто вода хотела защитить Билли.
– Что там с Мардж? – снова спросил Билли.
– Не знаю, – ответил Селлар. – Она приходила со мной встретиться. Думала, это мы забрали кракена. А мы думали, что это вы с Дейном. Так что, когда она сказала, что это не так, я переговорил с морем и…