– Клянусь, клянусь, клянусь, – повторял Джейсон, и она ему верила. Он не знал. Все, что он знал, – номер, который ему дал Билли; который Джейсон сдал моментально. На этом все. Коллингсвуд глянула в зеркало и покачала головой. Вышла из комнаты и присоединилась к коллегам.
– Ну, что у нас? – спросил Бэрон. – Какие-то чудеса в решете, да?
– И ты ему веришь, – сказал Варди.
– Ага, – ответила Коллингсвуд. – Ага. Итак…
– Итак, – сказал Бэрон. – Итак, наш Билли – не похититель. Более того, сотрудничает с известным членом, ныне изгнанным, Церкви Бога-Кракена. Оказывается, наш простак не так уж прост.
– Что у них там за гребаный стокгольмский синдром? – спросила Коллингсвуд. – Этот Билли что, эта, как ее, Патти Херст?[70] – Она посмотрела на Варди.
– Возможно, – сказал он. – От этого дела так и разит верой. Я так понимаю, номер, который он назвал, ничего не дал?
– Не-а. Верой во что?
– Во что-то.
– Ну-ка, детишки, ну-ка, – сказал Бэрон. – В общем, мы думали, что искали пленника, но оказалось, мы ищем беглеца. Варди, лучше познакомь Коллингсвуд с новым именем в деле – Коул.
– Это кто? – спросила она. – Что он сделал? Или она. Это она? Мне можно поиграть?
– Пиромант, – ответил Бэрон. – Бывший сообщник Гриза.
– Пиро? – Коллингсвуд сузила глаза. – А ведь все постоянно видят огонь? Варди?
– Да, именно. Простите, я просто… я… – Он жевал костяшки. Бэрон и Коллингсвуд моргнули из-за его необычных колебаний. – Пиромант, кальмар из музея, конец всего… Мы уже близко. Мне только осталось вычленить из этого веру.
Ну, а что там с Мардж? Ее лучшая зацепка привела в тупик.
У нее был новый приоритет. Она поверила незнакомцам, которые твердили, что она в опасности, что она привлекает к себе опасное внимание, что ей нужна защита.
«Знаешь, что такое улица-ловушка?» – спросил ее коллекционер культов, и нет, она не знала, но секунда в Сети решила эту проблему. Выдуманные улицы, размещенные на картах, чтобы исправить бесправие с авторскими правами, чтобы доказать, что изображение украдено. Трудно было найти исчерпывающие списки подобных подложных картографических локаций, но некоторые намеки имелись. Одной из них, конечно же, была улица, где стояла «Старая королева».
Итак. Значит, эти конкретные оккультные улицы построили, а потом скрыли? Их названия просочились в виде ловушек в изощренном двойном блефе, чтобы никто туда не попал, кроме знающих, что эти ловушки – легитимные направления? Или когда расставлялись ловушки, никаких улиц действительно еще не было? Возможно, эти тупички – остатки, проскользнувшие в незаконное бытие, когда атласы рисовались лжецами.
Ну, как бы то ни было, очевидно, эти улицы и нужно обследовать. Мардж искала новые названия.
54
Хаос-нацисты не прятались в каком-нибудь особенном месте. Просто пустое строение. В его местоположении не было никакой метафорической логики, космических каламбуров: просто достаточно уединенное, достаточно пустое, легко взломать и переделать изнутри – звукоизоляция и тому подобное, – а потом защитить. Штаб находился на краю восточной окраины Лондона, в такой депрессивной зоне, что здесь мало кто обращал на что-то внимание. Был здесь глубокий подвал, где пытали Дейна и где скрипели и вертелись свастики Хаоса. Рядом имелся гараж.
Нацисты работали одни и без присмотра. Ресурс аутсорсинга – в преступном мире подрядчики были не менее популярны, чем в руинах фордизма. Тату только неопределенно попросил продолжать то, что они делали, и извлечь из Дейна хоть что-нибудь, любой намек, где Билли и кракен.
Внутри все украшалось сувенирами из рейха, со своим сертификатом подлинности – заплеванные и забрызганные настоящими кровью, мозгами, спермой гауляйтеров. Свечи в нишах с иконами всякого мракобесия, закопченные плакаты нацистских групп и фотографии из концлагерей. Все, как и можно ожидать.
Хаос-нацисты выстроились – разношерстные фашистские франты, сплошь блеск, спандекс, кожа да орлы. Они вперились в Дейна. Он был привязан рядом со стойкой с окровавленными инструментами. Его еще раз колесовали, чтобы вложить в него новую злокачественную жизнь, так что к нему вернулись глаза и зубы – хотя зубы не все, – и он мог дышать через нос – хотя и сломанный. Вернули его всего пару часов назад и еще не успели приступить по-настоящему. Он смотрел на них, попеременно плевался и бушевал, и обмякал, и пытался уйти в себя.
– Смотрите, – сказал один. – Губы двигаются. Опять молится своему слизню.
– Тупая жидоулиточная мразь, – сказал другой.
– Гав, – сказал нацист-пес.
– Где Билли, мразь?
– Где спрут?
– Твой дохлый спрут тебя не спасет.
Все рассмеялись. Они стояли в комнате без окон. Они медлили.
– Тупой жидяра, – сказал один. Все снова посмеялись.
Есть не так уж много способов испытать боль. Способов ее причинять – почти безграничное количество, но сама боль, изначально разнообразная во всех своих ярких нюансах, неизбежно становится просто болью. Не то чтобы Дейн был безразличен к идее о добавке: он содрогался, когда его дразнили. Но его самого удивило, что они дважды довели его своими ножевыми вмешательствами до момента смерти, а он так и не рассказал, ни где кракен, ни у кого он, ни где Билли. Последнее он не знал и сам, но все-таки мог бы выдать зацепки, и не выдал, и они растерялись.
И все же Дейн едва не плакал. Продолжал молиться.
– Прекращай ныть, – сказал один нацист. – Ты один. Никто не знает, где ты. Никто не поможет. Никто тебя не спасет.
Неужели море поджидало именно этого момента? Неужели оно явилось театрально, задержавшись в трубах – кишащих в стенах, как в любом доме, – выслушивая именно такое заявление, чтобы его опровергнуть? Не суть: звезды сошлись, все было готово для идеального появления, и чуть ли не реально в ответ трубопровод лопнул от соленой воды и здание стало истекать морем.
Соленая вода порывала стены. Выгнула пол. Любовно позолоченные безделушки Второй мировой уносило в новые дыры.
Нацисты рассеялись, бежали, не зная, куда бежать. Дейн кричал без слов. Гнев, восторг, надежда и злоба. Вода хлебала нацистов; по-морскому морозная и по-лондонски мутная, она всасывала и тащила их в стремнинах и омутах, импортированными из самого открытого океана. Кто-то добирался до лестницы, но не один пал под принесенными волнами и там брутально удерживался – и, как ни поразительно, начинал тонуть в сантиметрах от города.
Вода дошла Дейну до подбородка. Он спросил себя, убьет ли она и его. Он против, осознал он; очень даже. «Кракен, позволь мне дышать».
На лестнице поднимающихся нацистов ждали. Их срезал фазер Билли. Никакого оглушения. Он спускался, стреляя на ходу. Опалил раскаленным лучом мех псоглавого гитлеропоклонника. Врываясь в пыточную, Билли рычал, как чертов зверь, и без конца стрелял, пока море ревело, колотило нацистской мишурой о стены и топило, как на дне мира.
– Дейн, – сказал он. – Дейн, Дейн, Дейн, – присел в бурунах. Дейн хрипел и улыбался. Билли взялся за его узы пилой. – Ты в порядке, – сказал Билли. – Ты живой. Мы успели вовремя. Пока они ничего не сделали.
И на это Дейн даже рассмеялся, вырываясь со своей кривой дыбы в форме звезды.
– Нет, приятель, – прошептал он. – Вы опоздали. Два раза. Но это ничего, а? – Он снова рассмеялся, и ему самому не понравился смех. – Но это ничего. Рад тебя видеть, друг. – Он оперся на Билли, как человек с более тяжелыми увечьями, чем казалось, и Билли смешался.
– Они перекрыли выход, – сказал Билли. Нацисты из других комнат скопились наверху лестницы и стреляли из оружия Третьего рейха. – На, – сказал Билли и отдал Дейну его пистолет. Тот немного распрямился. – Ты со мной, Дейн? – спросил Билли. Тот что-то сделал с оружием, прицелился и выстрелил. Их там было многовато.
– С тобой, – ответил он. Взглянул на оружие. Голос из надтреснутого склеивался к чему-то вроде нормального. – Работает.
– Так нам не выйти, – сказал Билли.
Словно в ответ – явно в ответ – море покачнулось и очень быстро удалилось – так быстро, что прихватило с собой здоровенный кусок пола. Посреди комнаты осталась дыра – липкое скользкое отверстие размером с еще одну комнату, зазубренное из-за кусков труб и обломков кладки. Море свирепо вылилось и прорвало за собой выход, вытекая из ямы в какой-то полузаброшенный конец канализации или старого речного русла, выходящего в лабиринт.
– Справишься? – спросил Билли и подпер его. Дейн кивнул. Они приготовились и скатились по холодной опасной горке в ил и уходящую морскую воду – и в пещеру.
Они уставились вверх, через пальцы труб и кашу кирпичей, через грязный каскад в сумрак комнаты. Из-за края выглядывали лица. Билли и Дейн дали под улюлюканье залп, выбив перекошенные физиономии из поля зрения. В последовавшую секунду тишины они побежали в слизь подо всем и оттуда – обтекая, как свежевылепленные големы, – в темные туннели Лондона.
Часть пятаяПодъем к спуску
55
Было очень поздно. Уже прошло много времени с тех пор, как кто-нибудь допрашивал Джейсона, не говоря уже о том, чтобы его вздрючить. Время от времени в камеру заходила Коллингсвуд с зацикленными вопросами, как в кошмаре, но и ее он уже не видел несколько часов.
Еду и питье задвигали через щель. Его крики и просьбы позвонить, обратить внимание, принести бутерброды с беконом оставались без ответа. В углу камеры стоял биотуалет, насчет которого он уже устал грозить жалобами в «Амнести Интернешнл». Без Коллингсвуд или любого другого реальнодела, которые бы ослабили его фишку, тюремщики полупризнавали Джейсона, знали, что знали его, и, учитывая, что он не коллега – и не мог им быть, слушайте, он же в камере, – приходили к выводу, что он профессиональный преступник, и их отношение резко ухудшалось.
Когда Джейсон услышал шаги, эхо шепота в коридоре, он не ожидал, что они замедлятся или остановятся. Но так и случилось, прямо перед его камерой, и дверь отперлась.