– Бэрон, стой, – сказала Коллингсвуд.
– В этом никогда не было логики, – сказала Сайра Билли. Они уставились друг на друга. – Какими бы ни были сильными чернила кракена, не может быть, чтобы они могли… положить конец всему. Огнем. Даже если бы Гризамент захотел, а зачем?..
– Босс, – сказала Коллингсвуд. – Дай им секунду.
– Из-за чего все остановится? – говорила Сайра. – Огонь, спрут и…
Билли уставился, и задумался, и вспомнил. То, что он видел и слышал, моменты из давних и давних недель.
– Заканчиваешь, чтобы начать заново, – сказал он. – Начать с начала. Так что сжигаешь в обратную сторону. Это не конец… Это перезагрузка.
– На выход, – сказал Бэрон. – Шевелись, Хэрроу.
– Как? – спросила Сайра у Билли.
– Надо сжечь то, что сподвигло мир пойти в ложном направлении. Если хочешь включить другую программу. О боже мой, спрут вообще был ни при чем… он случайная жертва. Все началось с нас. С вас. Фитч повторял, что оно все ближе, чем сильнее вы пытались защитить кракена. Вы привлекли к кракену внимание. – Раздался напряженный звук. Все подняли взгляд. Натягивалось небо, готовое прорваться пламенем.
– Сколько до Центра Дарвина? – спросил Билли. – Сколько до музея?
– Шесть-семь километров, – сказала Коллингсвуд.
– На выход, – бестолково сказал Бэрон.
– Слишком далеко… Бэрон, ты можешь связаться… Надо кого-нибудь послать…
– Заткнись, а то применю перцовый баллончик, – сказал Бэрон. – Меня это уже достало.
– Босс, завали, – сказала Коллингсвуд. Покачала головой. Показала на Билли, и Бэрон возмущенно заморгал, вдруг потеряв дар речи. – Что ты хочешь сказать, Хэрроу?
Когда лондонманты узнали о плане Гризамента, когда Эл Адлер, почитая традиции и правила, к которым его приучил босс, пошел за предположительно бесполезным прочтением будущего, появилось что-то новое. Новое окрепло, когда украли кракена и альтернативы сузились. Но уже после того, как на охоту за этим новым вышли ангелы памяти, его разум, метасуть, стала достаточно великой.
– Почему ангела памяти здесь нет? – спросил Билли. – Он же, типа, мой ангел-хранитель, так? Он хочет меня защитить, так, и победить это чертово пророчество, так? Тогда почему его здесь нет? Что у него за дела поважнее?
Билли точно знал, где находился и что и кому показывал, когда началась последняя фаза. Он понял, что это было за конкатенатное развитие, которое сделало море – бульон жизни – тем, что оно есть, и почему оно чувствовало себе угрозу. Он знал, что происходит и почему и от чьей руки, и не мог доставить других туда, где нужно оказаться, и не мог объяснить быстро.
Ему нужно было в Центр Дарвина, сейчас. «О боже», – выдохнул он и обмяк и опять выпрямился. Удильщик перестал двигаться. Билли мысленно распрощался со всем.
– Саймон, – сказал он. – Саймон! – приказал он. – Ты знаешь координаты Центра Дарвина. Его сердца. Отправь меня туда – сейчас. Сейчас.
Саймон заколебался. Бэрон вскинулся и не смог сказать ни слова.
– Но ты же знаешь, что это значит. От этого я и…
– Отправь. Меня. Туда. – Этому голосу Саймон не перечил. Билли попытался быстро поймать взгляд всех. Сайра – начинающая понимать, пораженная. Саймон – несчастный из-за совершения нового убийства. Бэрон – откровенно кричащий, но совершенно неслышно. Коллингсвуд ему кивала, словно прощаясь с солдатом на войне.
Переливающийся звук помех, приглушенный возглас Билли – последнее, что он сделает в жизни, – и свет окутал его изнутри, поблек, и он пропал, и вот Бэрон уже хватал пустоту.
80
И запах моря (как будто) развеялся, вдруг сменившись на химический. Перед глазами Билли переливался свет, отличавшийся от того, каким (не) был в глазах моментом ранее. Он знал, что ничего не помнит, что с этими образами он родился. Но сейчас он об этом думать не будет.
Он был в аквариумном зале, в Центре Дарвина. Напротив него, за двумя рядами стальных аквариумов, стоял Варди. И он повернулся.
Билли успел заметить, что рабочая поверхность перед Варди заставлена флаконами, пробирками и мензурками, булькающей жидкостью, гальваническими элементами. Успел заметить, что Варди целится в него из пистолета, и упал. Пуля прошла над ним, разбив бутыль высотой по пояс с консервированными обезьянами. Они опали, расплескался вонючий консервант. Билли подергался в наручниках, которые до сих пор (так сказать) его сковывали. Он оставался ниже уровня стали и полз. Еще выстрел. Пол перед ним забрызгали стекло и формалин, и на пути шлепнулся препарированный дельфиненок.
– Билли, – сказал Варди голосом мрачным, отрывистым – своим обычным. Это могло быть утверждение, приветствие, проклятье. Когда Билли попытался подползти ближе, пуля испортила еще один экспонат. – Я тебя убью, – сказал Варди. – Ангел памяти меня не остановил – ты не сможешь и подавно.
Послышался лепет, тонкие писклявые ругательства. В щелях между мебелью Билли увидел маленькую буйную фигурку на боку. Это был мнемофилакс: тело – бутылка с формалином, костяные руки и когти, голова-череп, щелкающая зубами, как сторожевой пес. Он был под стеклянным колпаком. Варди даже не потрудился его убить. Ангел столько раз приходил и уходил, так часто появлялся и распылялся, что стал крошечным. Пробирка размером с палец годилась на одно насекомое, а конечности были чем? Мышиными лапками? Венчавший череп – от какой-то карликовой игрунки. Шутка, крошечный одушевленный неудачник, как из мультика.
– Что ты сделал с пиро? – окликнул Билли.
– Коул цел и невредим, – ответил Варди. – Сделал все, как я сказал, – а ты бы не сделал, если бы тебе терпеливо объяснили, что твоя дочь под моей опекой?
– Значит, ты получил, что хотел. Временной огонь.
– Благодаря им двоим – да. – Варди снова выстрелил и испортил восьмилетнего карликового крокодила. – Я пробовал разные версии, и кажется, все готово. Оставайся на месте, Билли, я слышу каждое твое движение.
– Ката…
– Катахронофлогистон. Заткнись, Билли. Я скоро закончу.
Билли съежился. Это он подкинул Варди идею. Пророчество родило само себя. Оно зацепило Билли, Дейна и его друзей потому, что они обратили на него внимание, – словно болезнь, патологическая машина. Он безмолвно обругал пророчество. Вот с чем боролся ангел памяти – с этой несомненностью, стремящейся к состоянию факта. Если что-то напророчено, то року все равно, что именно. Звон – филакс подскочил и ударился черепком о внутренность заточившей его банки.
Снова раздался звук портирования. Тени и отражения изменились. На свое законное место, откуда его украли, вернулся архитевтис в аквариуме. Билли уставился. И снова безглазая штуковина как будто смотрела на него. Корчила свои свивающиеся зомби-конечности. «Какого хрена?» – подумал Билли.
– Ты его оживил? – спросил Варди. – Для чего?
– Варди, пожалуйста, не надо, – сказал Билли. – У тебя не получится, это не может получиться. Все кончено, Варди, ты уже продолбал своего старого бога.
– Возможно, и… – сказал Варди; от его верстака раздался звук возгорания, – не получится. Возможно. А возможно, получится. Ты не прав – продолбал, как ты выражаешься, не я, а бог, и я не могу простить за это трусливого ублюдка. Попытка, черт подери, не пытка, считаю я.
– Ты правда думаешь, что они настолько могущественные? Насколько символические? – Билли продолжал ползти.
– Все это вопрос убеждения – насколько тебе, полагаю, уже известно. Все это вопрос обоснования аргумента. Вот почему меня не слишком заботил Гриз. Ты сейчас оттуда, от него? При такой-то категориальной ошибке в его плане… – Варди покачал головой. Билли спросил себя, как давно тот догадался, что задумал Гризамент и как именно догадался. – Но началось все с них. Вот начало всех споров.
Билли подкрался к реальным целям временно́го огня, к реальному субъекту хищного пророчества. Не кальмар – и никогда не кальмар, который был лишь случайной жертвой, пострадавшей из-за близости. А другие обитатели зала, в непримечательном шкафу, как и любой другой экспонат, образцовые и парадигматичные. Консервированные животные из путешествия Дарвина на «Бигле».
Вот пламенная перезагрузка. Установка нового мирового обеспечения.
Он вспомнил меланхолию Варди, его гнев и то, что однажды сказала Коллингсвуд. Она была права. Трагедия Варди заключалась в том, что его веру победили факты, и он не мог не тосковать по этой вере. Он не был креационистом – уже давно, много лет. И для него это стало невыносимо. Ему оставалось только мечтать, чтобы его прежняя ошибка была истиной.
Варди не хотел изничтожить идею эволюции: он хотел отмотать сам ее факт. А за эволюцией – этим ключом, клином, истоком, – последует и все остальное: пресно вульгарное, условное, слабое безбожие, за которым не стояло абсолютно ничего, кроме – как это ни раздражало – правды.
И Варди убедился – и пытался убедить город и историю, – что в этих-то созерцаемых экспонатах, в этих поблекших животных в старинном консерванте и явилась на свет эволюция. Чем была бы эволюция, не заметь ее люди? Ничем. Даже не деталькой. Разглядев ее, Дарвин сделал так, что она есть – и была всегда. Эти штучки с «Бигля» раздуты.
Варди сжег бы их до небыльности, размотал бы сплетенные Дарвином нити, испепелил бы факты. Вот стратегия Варди, чтобы помочь своему нерожденному богу – карающему и милосердному буквалистскому богу, о котором он читал. Он не мог сделать так, что тот победит, – битва уже была проиграна, – но он мог сделать так, что тот победил. Жечь эволюцию, пока ее никогда и не было, – и перезагруженная Вселенная и населяющие ее люди могут оказаться созданными, как всегда и полагалось.
Эта ночь стала той самой ночью только потому, что такой ее назначили Билли и его товарищи, когда спровоцировали войну конца, эти хаос и кризис. Так что Варди знал, когда действовать.
– Не получится, – снова сказал Билли, но сам чувствовал надрыв времени и неба, и казалось, что очень даже получится. Чертова Вселенная пластична. Варди занес «коктейль Молотова».