Она снова поднесла бинокль к глазам и навела на группу, за которой наблюдала еще до краба. Та не перемещалась, но не была и статичной — пауки там находились в состоянии непрерывной активности, как и те, что кишели над крабом.
— Может, там у них другой краб, — предположил я.
Время близилось к одиннадцати часам. После раннего старта я порядком проголодался и достал из рюкзака сэндвичи. Мы поели, не переставая следить за происходящим на пляже.
День был теплый — слишком теплый для наших костюмов, но я не испытывал искушения что-то снять: паучья банда могла материализоваться в любой момент. Завернул только кверху сетку на шляпе, чтобы в случае чего сразу ее опустить. Сама шляпа пришлась как раз кстати, ведь солнце палило вовсю. Я мечтал о бризе, но в воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения. Камилла, перенесшая внимание на большое полотнище паутины чуть дальше от берега, вдруг снова вскрикнула и схватила бинокль. Взглянув туда же, я не сразу различил встающую над белой пеленой призрачную колонну — она виднелась только на синеве неба, да и то еле-еле.
Камилла запрокинула голову, я сделал то же самое. Колонна уходила в неоглядные выси. Может, это пар от горячего источника? Нет, пар расселся бы на высоте сотни футов. Чуть дальше я разглядел такую же колонну. Эта отклонялась в сторону, поднявшись примерно на тысячу футов, а потом уходила дальше. Водя биноклем, я насчитал еще три, а вдали смутно маячили другие.
— Мы, вероятно, ошиблись, — сказал я. — Это вещество — не паутина. Оно испаряется.
— Самая настоящая паутина, — возразила Камилла, — а эти столбы — эмиграция. Пауки на экспорт. Нашли термальный поток и поднимаются вместе с ним. Миллионы паучат улетают в широкий мир.
— Пауки летать не умеют.
— Детеныши умеют, если условия подходящие. Паутина — замечательная субстанция. Не читали «Путешествие на корабле „Бигль“»? Как они там просыпаются утром в ста милях от суши и видят, что вся палуба и рангоут покрыты множеством паучков? В тихий и теплый день вроде этого паучата забираются на дерево, на куст, даже на травинку, выпускают наружу несколько дюймов шелка и ждут. Рано или поздно восходящий поток воздуха подхватит паутинку и потянет их вверх, как планеры. Тысяч на двадцать футов, если не больше. Это самое мы и видим.
Я попытался представить, как миллионы паучат летят по ветру, который может принести их к новой земле.
— Но ведь они все окажутся в море.
— Девяносто девять целых девяносто девять десятых, — согласилась Камилла, — но что это значит при их плодовитости? Какая-то доля процента выживет и начнет размножаться. — Она внимательно разглядывала колонны. — К счастью, поднимаются они высоко, а ветер в верхних слоях восточный — преобладающий здесь, я думаю. Он уносит их от нашей лагуны, иначе пауки весь остров заполонили бы.
В этот момент мы с ней увидели, как отряд пауков вышел из травы и направляется к нам. Я хотел встать, но Камилла меня удержала.
— Не шевелитесь, и они вас не заметят. Вспомните краба.
Я ее уверенности не разделял, однако послушался.
В группе было, наверно, триста-четыреста особей. Мы впервые получили шанс понаблюдать за ними вблизи, когда они движутся и при этом не нападают, но различить отдельных пауков все равно было трудно. Они шли таким тесным строем, что вроде бы даже не всегда касались ногами земли и выглядели как единое целое. Мы сидели прямо у них на дороге. Будь я один, определенно бы пересел, но Камилла, бывшая к ним ближе, чем я, не двигалась с места.
Дюймах в четырех от ее ноги вся группа остановилась, как взвод хорошо вышколенных солдат по команде «стой». Передовые, как видно, уловили запах инсектицида и нашли его неприятным. После секундной паузы пауки повернули влево, прошли параллельно ноге Камиллы, миновали сапог, повернули направо и продолжили путь.
— Надо же, какие дисциплинированные солдатики, — сказала Камилла, когда они скрылись под кустами на другой стороне. Взяв бинокль, она возобновила наблюдение за группой на пляже, где продолжались непонятные активные действия, и через пару минут сообщила: — Они яму роют.
Я тоже посмотрел; Камилла, похоже, была права. В песке образовался склон, которого я раньше не видел, но цель раскопок я не мог разглядеть из-за множества пауков. Камилла, отложив бинокль, повторила со вздохом:
— Надо же.
— Что? Я не вижу.
— Черепашьи яйца. — Она задумалась ненадолго и стала разглядывать затянутый паутиной лес. — Интересно, что у них там. Сначала, наверно, они прикончили птичьи яйца, потом самих птиц. Популяцию насекомых свели к нулю. Слопали, вероятно, всё, что ходило здесь или ползало. Осталось только друг друга пожирать, больше некого. Вот уж где выживают сильнейшие. Они вынуждены охотиться на самом берегу моря — хотела бы я знать, скоро ли они научатся ловить рыбу.
— И строить лодки, — подхватил я.
— Я серьезно. Научились же они плести паутину, чтобы ловить летающих насекомых. Паучий шелк — изумительный материал. Из него можно сплести и невод для рыбной ловли.
— Будет вам. Вспомните, с какой силой бьется рыба в сетях.
— А вы вспомните, как прочен шелковый трикотаж или шнур. Это практически то же самое. После всего, что мы сегодня видели, это вполне вероятно — как и многое другое. Думаю, вы не совсем понимаете, какие открытия мы с вами сделали, но поверьте мне на слово: революционные — это еще слабо сказано. Пауки, видите ли, очень древняя форма жизни. Они обитают на планете многие миллионы лет. Развились они так рано, что их происхождение до недавних пор оставалось неясным: можно подумать, что они существовали всегда в том же неизменном виде. Они плодовиты, но до того однообразны, что натуралисты их игнорировали. Зачем исследовать происхождение вида, который явно себя исчерпал и развиваться больше не будет. Пауки жили в стороне от главного течения эволюции — реликты прошлого, каким-то образом сохранившиеся. Пережив динозавров, они вступили в эру млекопитающих и продолжали выживать, несмотря на все перемены в окружающем мире. Самое любопытное, что они, как вид, не проявляют никаких признаков атрофии или старения. Почему, собственно, считалось, что они неспособны эволюционировать? Если они не делали этого раньше, может, им и не надо было? Они ведь так мало зависят от других видов — разве что от насекомых, с которыми легко до сих пор справлялись. Зачем им развиваться при отсутствии крупных угроз? Они так хорошо приспособлены, что им просто незачем развиваться. Им и так хорошо.
Большинство видов либо эволюционирует, чтобы выжить, либо дегенерирует. Но пауков дегенерация не коснулась. Не следует ли из этого, что они не утратили способности к эволюции и были просто слишком хорошо приспособлены, чтобы к ней прибегать? Что эта способность и теперь в них заложена?
— Я плохо в этом разбираюсь, — сказал я, — но ваши рассуждения кажутся мне логичными. Единственный аргумент против — это отсутствие доказательств, что наши пауки в самом деле эволюционировали. Вы сами говорите, что выглядят они совершенно нормально.
— Верно. Человек на секционном столе в морге тоже выглядит как нормальное млекопитающее. Только поведение отличает его от прочих млекопитающих, и только поведение отличает наших пауков от других.
— Вы о том, что они охотятся стаями?
— Именно. Нормальный, как вы говорите, паук, — существо необщительное. Полный индивидуалист. Его первейшая задача — защита от врагов, и он делает это, оставаясь незаметным. Вторая задача — добыть пропитание. Для этого он ловит насекомых, но с сородичами не делится. Поступает ровно наоборот: атакует всех пауков, которые к нему приближаются, а побежденных съедает. У многих видов самка съедает самца после спаривания, если он вовремя не унесет ноги. Нет, совсем не социальные существа, а посмотрите на наших. Здесь налицо радикальные поведенческие изменения.
Камилла поразмыслила и продолжила:
— Это очень важно — не знаю пока, насколько. Важнее, я сказала бы, чем внешние перемены вроде удлинения клыков или отрастания крыльев. Здесь один вид приобретает навыки, которые всегда ассоциировались с другими, в данном случае с муравьями или пчелами. Как если бы какое-то обезьянье семейство или порода собак обрели вдруг способность мыслить, которая только человеку считалась присущей.
— Ну, это уж вы хватили, — возразил я.
— Не думаю. Есть, наверно, паучий род, где один-два вида научились жить в социуме, но встречаются они редко и мало что значат. Ничего похожего на масштабы, которые мы наблюдаем здесь, в противном случае такое явление стало бы широко известным. Нет, это новый виток эволюции — и, насколько мы видим, очень успешный…
Мы опустили сетки, снова побрызгались инсектицидом и пошли обратно. К этому времени моя уверенность укрепилась, и я уже не стремился удрать от каждой паучьей банды, которая нам попадалась. Они каждый раз нападали, но отваливались, не доходя до колен.
Где-то через четверть мили мы наткнулись на расщелину, по которой бежал ручей, и пошли по ней вверх, подыскивая удобное место для перехода.
— Погодите, — сказала вдруг Камилла, — я хочу посмотреть.
Я навел бинокль туда же, куда она. На том берегу пауки сидели на кустах гроздьями и, похоже, ничего не делали, просто ждали. Шелковистая нить, повисшая в воздухе, вспыхнула искрой, и я разглядел еще несколько, завивавшихся в петли. Больше ничего не происходило, но вот один паук побежал по нити. Она, как видно, вела на наш берег ручья, и он бежал быстро и не колеблясь. Как только он (или она) переправился, за ним побежал другой. После того, как ручей перешло семь или восемь штук, стало видно, что «мост» стал намного толще. Теперь пауки шли через него по трое-четверо разом и укрепили его так, что он мог уже выдержать целую дюжину. Интервалы между переходящими группами делались все короче, а мост все крепче. Мы смотрели, пока не переправилась вся стая из четырехсот-пятисот пауков. Когда они собрались в кучу, Камилла сказала:
— Замечательный материал, шелк. Вот вам и непроходимая полоса Чарльза.