Украинские власти имели и упустили уникальный шанс. Мне кажется, что если бы они вместо того, чтобы ставить ящики для доносов и преследовать инакомыслящих, сразу же, в первый же день, объявили поголовную амнистию для ополченцев и придерживались её не на словах, а в действительности, если бы они не ходили по улицам с отмороженным видом и автоматами наперевес с видом понаехавших хозяев жизни – нашей жизни, – а проявили бы хоть какую-то доброжелательность, если бы они своими силами восстановили хоть один разрушенный дом или вставили хоть одно выбитое взрывом стекло, а не занялись поголовно преследованием и мародёрством – им могли бы поверить. Может быть. Просто потому, что люди устали от войны. Потому что многим было уже всё равно, в каком государстве жить – лишь бы не стреляли. Шанс был. Но для этого нужно было принести с собой спокойную мирную жизнь. Безотлагательно. Этого не произошло. Сегодня не случилось, а завтра было поздно. И я считаю, что именно поэтому война продолжается. Именно поэтому по сей день ни в Краматорске, ни в Славянске каратели спокойно не спят. Никогда. И не будут спокойно спать.
А ещё в тот день я понял, что пора уезжать. Я никогда не скрывал своих симпатий, никогда не скрывал своих политических взглядов, и volens nolens сложилось так, что я у себя дома был вынужден жить спокойно до первого стукача. Напишут ли донос и на меня и насколько быстро его напишут – вопрос теоретический, и проверять его на практике у меня не было ни малейшего желания. Так что оставалось одно – вздохнуть и собрать свой дорожный рюкзак.
Уезжать из дома было не впервой. Дело привычное. Но ещё никогда не приходилось выходить в дорогу с таким омерзительным чувством!
Когда я буду изгнан из Эллады —
За что? Не знаю. Может быть, за то,
Что строчку написал не так, как надо,
Иль не подал правителю пальто,
За то, что я, зациклясь на обиде,
Воткнул нахалу точно в почку нож
И спьяну на гражданской панихиде
Устроил безобразнейший дебош,
За то, что я, оставшись непокорным
И чести ни на йоту не поправ,
Сказать сумел нечеловеку в форме,
Что он во всяком случае неправ,
За женщину, за книгу, за идею,
За истину, за родину, за суть,
За то, что приковали к батарее
И долго били, только толку – чуть,
За всё, что мне припишут и предъявят,
Присочинят, приладят, подберут
За то, что объяснят, что я не вправе
Протестовать, и в несколько минут
Состряпают указ – уйти в изгнанье,
В чужбину, в неизвестность и в беду —
То, отплевавшись матерною бранью,
Я соберусь, побреюсь – и уйду.
Но куда ж мне идти, если юг – за водой,
Если запад хвалёный по-прежнему дик,
Если я не прельстился Полярной звездой
Но востока коснулся хотя бы на миг?
А придя на восток, я пойму – не моё,
Там чужая страна, там чужое житьё,
Только юг – за водой, а на западе – дрянь,
И на север уйду через Тьмутаракань
По степи, по лесам, по болотам, по мхам,
Через Днепр, через Сож, озираясь назад,
Улыбаясь во сне приходящим стихам,
Добреду от востока до северных врат,
Там настигнет тоска, там накатит запой,
Там любовь потихоньку задует в дуду,
И потянет в дорогу, но юг – за водой,
А на запад, на запад – убей – не пойду,
И опять по степи, и опять по лесам,
По дорогам пустым, через грязь, через грусть,
И – растаяв от ветра, шепнуть небесам,
Что когда-нибудь я непременно вернусь —
Облачком, деревцем, чёрною кошкою,
Лаем собачьим, ночною гармошкою,
Скрипом калитки, огнями за окнами,
Рыбьей икринкой и лужей глубокою,
Камнем в ногах, огоньком на пожарище,
Хлебною коркой, надёжным товаришем,
Яблоком, вереском, бледною птицею,
Кем-то придуманною небылицею,
Всем, что увидится, всем, что услышится,
Всем, что расскажется, всем, что напишется,
Всем, что ценой дорогою достанется —
Всюду частица моя да оста…
Вот и всё. Поманила в дорогу беда.
Нет на запад пути, а на юге – вода.
Только знайте, что я отовсюду вернусь,
Ибо ждёт меня Питер и ждёт меня… Русь.
Короче говоря, в одно утро, которое язык не повернётся назвать прекрасным, я пришёл на автовокзал, сел в автобус и поехал. Через юг уезжать было очень опасно, война перекинулась туда, ближе к границам с Россией, ближе к Ростовской области. Но мы-то, местные жители, знали, что даже в самый разгар блокады некоторые водители, герои-одиночки, водили автобусы из Краматорска на Харьков. Водили не по трассе, ехали окольными путями в объезд блокпостов. О каком-то графике движения не могло быть и речи, люди, выезжая из Краматорска, даже не предполагали, в котором часу они прибудут в Харьков. Да и прибудут ли – кто мог сказать?
Во многом благодаря этим героям и не было голода в блокаду. Люди ездили в Харьков не от нечего делать – они закупали там продукты. Или уезжали от войны. Увозили стариков, увозили детей. На свой страх и риск.
Так же поехал и я.
Из города мы вышли в направлении, противоположном выезду на харьковскую трассу, и пошли по сельской местности, по грунтовым дорогам, в дальний объезд. Таким манером мы прошли всего лишь через две проверки на блокпостах. Там требовалось мужчинам раздеться до пояса – смотрели, нет ли на теле следов от оружия, ну и, кроме того, у всех поголовно проверяли документы и сличали их со своими списками. Я до сих пор не знаю, было ли моё имя в тех списках. Проверять это на практике у меня не было ни малейшего желания, и я умудрился проехать через все проверки, нигде не показав паспорта. Как это у меня получилось, описывать не стану. Это трюк, который можно показывать в кино и цирке, но пытаться повторить в жизни не рекомендую никому. Тем не менее только в городе Харькове, увидев друзей, встречающих меня на автовокзале, я сумел облегчённо вздохнуть.
А дальше всё было спокойно. Меня привезли в дом, напоили коньяком, уложили спать, а утром отвезли на автовокзал и усадили в другой автобус – на Воронеж. Граница Украины с Россией прошла уже без всяких лишних проверок – обычная таможенная процедура, что и понятно, ибо Харьков считается уже мирной зоной.
А ещё через два дня я сел в поезд и приехал в Ростов.
Я не стал ходить по присутственным местам и позиционировать себя как беженец из зоны военных действий. Я надеялся и до сих пор надеюсь на то, что ещё до завершения всей этой катавасии из Краматорска выгонят карателей, и тогда я обязательно вернусь. И вернусь немедленно. Если же у меня на руках будут документы беженца, то уже русские пограничники могут меня спросить: «Мужик, а зачем ты едешь назад? Ты беженец, а война ещё не кончилась». Чтобы этого избежать, я предпочёл на какое-то время стать нелегальным мигрантом.
А сейчас я нахожусь в своём любимом городе Питере, дописываю книгу и на следующей неделе буду встречаться с издателем. Жизнь продолжается.
Вот на этом мою военную эпопею можно считать законченной. С момента моего перехода через границу я утрачиваю статус очевидца и о дальнейших событиях, произошедших на Донбассе, говорить уже не могу.
Некоторое время я приходил в себя в доме у своих старых друзей в тихой местности между Ростовом и Таганрогом, ровно на полпути. Там не было ни радио, ни телевизора, а интернет хоть и был, но в весьма ограниченных количествах. Там-то и началась работа над этой книгой. И это было хорошо – ничего не отвлекало.
Время от времени в дом заглядывали добрые соседи и пересказывали мне последние новости – об обстрелах Донецка, о боях на русской границе, всего-то километрах в шестидесяти от нас, об Иловайском котле, в который крепко угодили каратели, и многие получили там полный расчёт за убийства и мародёрство на чужой земле. О многом рассказывали. И меня это радовало. А когда я выезжал оттуда либо в Ростов, либо в Таганрог, то видел стоящую вдоль трассы военную технику.
И я готов ещё раз плюнуть в глаза тем, кто утверждает, что на Донбассе воюет российская армия. Можно ещё раз повторить, что в Краматорске я не видел ни одного русского военного. Видел нескольких добровольцев-казаков во главе с Бабаем, но это – добровольцы, пришедшие к нам сами по себе. К регулярной армии они не имеют никакого отношения. И могу сказать, что та техника, которая стояла под Ростовом, именно стояла. Она никуда не шла. Она не стремилась пересечь границу и с ходу ринуться в бой. Она стояла. В ожидании. И это было правильно. Война – мало управляемый процесс, и бой, идущий в районе границы, легко может перекинуться через границу. Вот потому-то и стояла техника – чтобы в этом случае оттеснить бой обратно, туда, где ему и положено идти. Так что да, Россия на войну не явилась.
Да и утверждения о том, что Россия уж так сильно помогает ополчению оружием, вызывают у меня сомнения. Украина ещё с советских времён была хорошо вооружена, недаром одним из самых сильных соединений считался Киевский военный округ. Да и на Донбассе всегда было достаточно промышленных и стратегических объектов, нуждающихся в вооружённой защите. Поэтому уж чего-чего, а военных частей и оружейных хранилищ у нас было более чем достаточно. Чем воевать, нашлось. А если бы имела место ещё и военная помощь из России, то не было бы такой нехватки современного оружия в самом начале, не было бы нехватки именно того оружия, которое ополченцы брали в бою, ремонтировали по мере необходимости и только потом применяли против его бывших хозяев. Слишком многое было бы по-другому. Впрочем, это очевидно. Для меня, по крайней мере. А для тех, кто, находясь за тысячи вёрст от места событий, называет Россию агрессором и непонятно за что проклинает Путина, вообще не существует ничего очевидного. Для них всё подряд – Божья роса. И я им не доктор.
Ну а уж о тех, кто лично, своими глазами, видел на Донбассе псковских десантников, кто упоённо рассказывает обо всяческих безымянных захоронениях то в Ростовской области, то почему-то в Выборге, то чуть ли не на Сахалине, я просто говорить не хочу. Для них доктор – патологоанатом.