У них не было дружков. Они казались самодостаточными, веселыми и невинными, как племя Амазонки. Правда, сестра Шарля Демоля говорила, будто видела, как Крис целовалась с седеющим плейбоем на паркинге «Шетзерона» в июльский день, когда она шла с урока тенниса («Его рука была под ее блузкой, он ее лапал», – утверждала она), но мы знали, что сестра Шарля Демоля лжет. Это была хмурая брюнетка с зубами грызуна, чье имя мы регулярно забывали – Каролина? Селина? Сандрина? – и ее единственным реальным удовольствием было портить репутацию девушек с курорта. Были какие-то слухи, ходившие по деревне, и она пересказывала их снова и снова, уверенно или сокрушенно, покусывая свои тонкие губы и добавляя все больше точных деталей. Ева Куцевич тискалась в машинах у кинотеатра. Марина Куби уехала в Лозанну якобы проведать кузину из Америки, на самом же деле в аптеку Кунста – мадам Кунст славилась своим коммерческим чутьем и диафрагмами, которые она поставляла несовершеннолетним парижанкам, упаковывая их в бумажный пакетик с рассеянной улыбкой, словно пастилки от кашля или зубную пасту «Сигнал».
Кароль Кашен тайно встречалась с Моисеем Беллауи (она была католичкой, и семья Беллауи никогда не одобрила бы подобного романа) и исчезла на несколько дней, уехав в женевскую загородную клинику на аборт, – никто никогда не узнал, ни как они финансировали эту операцию, ни даже как удалось сохранить ее в тайне, знали только, что Кароль Кашен вернулась бледная, похудевшая, потеряв разом круглые щечки и невинность, казалось, какая-то обескровленная, словно светившаяся в ней жизнь осталась там, где-то в стерильной палате, в здании, похожем на противоатомное убежище.
У сестры Шарля Демоля – Сесиль? Или Сильвии? – имелось, разумеется, и досье на трех К, серия анекдотов и анализов, которые она высказывала с равнодушием судебного медика, поправляя заколки в волосах. Крис, оказывается, не только целовалась со «старым красавцем, загорелым, как обожженная глина», но и назначала свидания респектабельным отцам семейств в сумерках на мини-гольфе в Монтане (этакая амазонка или оголодавшая женщина-вамп, расставлявшая западни на зрелых мужчин, которые и вовсе были ни при чем, просто шагали вдоль шоссе, вроде как шли, немного даже нехотя, на выручку молодой девушке, у которой «неприятности»). Эти сплетни сводили с ума Сержа Шубовска, который записывал уходы и возвращения Крис в свою черную тетрадь и мог таким образом предоставить доказательства ее невинности (в тот год только дважды можно было встретить Крис на мини-гольфе, это было в апреле, между 15 и 17 часами с братьями 15-го и между 16 и 18:30 в обществе Карли и Клаудии 23-го, в тот день на ней, кстати, были красные брюки, оранжевая тенниска, а волосы завязаны в два хвостика).
Вечером в «Четырехстах ударах» он изрыгал ругательства в адрес сестры Шарля, угрожая попортить ей мордашку, щеки у него горели от спиртного и возмущения, и чувствовалось, что он бы это сделал – встряхнул бы ее, надавал пощечин, расцарапал бы ее худые руки и лицо больного грызуна, – имей она несчастье оказаться тогда поблизости. Но Селина, или Сандрина, или Каролина никуда не выходила по вечерам, ее встречали только днем, в чайных салонах, в компании девчонок с кудряшками, или в «Сувенир-Сувенире», магазине на главной улице, где можно было видеть сквозь стекло, как она играется с фарфоровыми зверушками: котятами, оленятами, зайчатами, расписанными вручную и хрупкими, как репутация ее жертв.
Говорили еще, что Карли, за своей наружностью недотроги, была потаскушкой. Она удирала, вылезая из окна своей комнаты на втором этаже к мальчикам, которые ждали ее в машинах, припаркованных в темноте, с погашенными фарами, в нескольких метрах от шале ее родителей. Перед такой глупостью и злобой мы только диву давались и злились. Карли была так абсолютно элегантна и независима, что казалось абсурдным – невыносимым – вообразить ее на заднем сиденье с растрепанными волосами – о, ее прекрасные волосы, – в приспущенных джинсах под руками парня, у которого из всех достоинств только водительские права. В тот год Патрик Сенсер был так деморализован, что вылетел с первого матча юношеского турнира в Теннисном клубе, побежденный в трех сетах толстым бельгийцем в оранжевых шортах. Патрик Сенсер! Это он-то, владевший лучшей подачей в своей категории, посылавший мяч в дальний угол корта с силой и точностью, удивительными для такого небрежного движения, он, которого обожали все девушки за азарт и трепетали на трибунах, когда он, вскрикивая, бил слева, теперь выглядел потерянным, неловким и угрюмым, потерпевшим тайное поражение.
Только Франко удавалось утихомирить нашу ярость. Слухи не проникали в его внутренний мир, они обтекали его, как дождь в конце лета, когда роскошные машины уезжали, очень медленно, по горной дороге – узкой, извилистой, опасной, где серая стела, вырезанная в скале над Сьоном, напоминала о смертельном падении пары в спортивном купе в 1961-м. Он смотрел, как кортеж «остинов», «альфа ромео», серых «рено», черных «мерседесов» скрывается в утреннем тумане, и думал без печали о закрытии летних счетов, прикидывая цифру доходов.
В сезон мы иногда набивались в его грузовичок, где воняло кожзамом и сквозняки врывались со всех сторон. Сидя на переднем сиденье, в курточках с бархатными воротниками, мы ждали его, пока он снабжал продовольствием семьи – наши семьи, – как послушные дети. Мы были счастливы в этом грузовичке, жизнь казалась простой, и, когда Франко вел и его руки уверенно и по-мужски переключали скорости, мы чувствовали себя на своем месте. Он успокаивал нас иногда парой слов, и мы сидели неподвижно, затаив дыхание, как будто запоминали тайные директивы, которых не повторяют дважды.
Крис не интересовали парни, она сама ему это сказала в боулинге, сразу после того, как на их глазах ее брат Ален оттолкнул Анн-Софи Уттерли, которая вешалась на него, – лицо ее было искажено от боли, слезы рисовали бороздки на щеках.
«Я никогда не влюблюсь!» – заявила Крис, и Франко помнил ее гримаску и непонимание, с которым она отнеслась к самой идее горя. «Она парней в гробу видала. Так что о старперах и думать забудь». Что касается Карли, Франко объяснил нам, что иногда заезжает за ней на своем грузовичке, чтобы она могла пойти потанцевать, – при этих словах Серж Шубовска уставился на горизонт, щуря глаза, как будто увидел малиновку или белку на ветке лиственницы. «Она живет в Блюше, в пяти километрах от Крана, и возвращается иногда пешком, но я сказал ей прекратить это. Сказал, что в лесу водятся волки». Он смеялся, закуривал «Житан», и дым стелился по кабине и проникал в наши легкие и в наши сердца.
Единственный, поистине единственный секрет был у Клаудии.
Франко Росетти открыл его нам, когда мы вышли из «Четырехсот ударов» на рассвете, он шел нетвердой походкой вдоль озера в мокрой от росы куртке, а солнце уже залило поверхность воды, и она блестела и переливалась, как стекло. Мы вышли из темноты ночного клуба, как выходят из пещеры – потертый ковер, черный бархат, пыль, пот, дым, – и внезапно свежий утренний воздух ударил нам в лица, озеро было неподвижно, по берегам колыхались камыши, горизонт розовел, и мы возвращались к нашей пустой суете. Патрик Сенсер, который провел много часов на танцполе, неуклюже танцуя и тиская попки девушек, сел на траву, как маленький мальчик, и мы молча последовали его примеру. Вот тогда-то Франко и рассказал нам секрет.
Накануне он увел Джованни в лес у пруда Мубра в надежде найти волшебные грибы, которые он собирал на пастбище, у коровьих лепешек, и на опушке леса, маленькими белыми гроздьями лепившиеся к пням. Мы оставались невозмутимы, погруженные в созерцание природы, как будто это был самый обычный разговор; никто из нас прежде никогда не слышал о «волшебных грибах». Роберто Алацраки, который ходил в научный кружок и стал потом кардиологом в Болонье – «худшая из специальностей, Tutti moribondi»[6], – повторял он, – принес нам следующим летом левую книжонку, где было написано Atlante dei pianti allucinogeni[7], но никто из нас не понял, о чем речь.
Апрель случился теплый, потом температура внезапно упала, и это вроде как были идеальные условия для их появления. Они, получается, расцветали в страдании, в этой термической травме, «чертовы растения-мазохисты», как объяснил нам позже Роберто. Но Psylos нигде не было, и им пришлось уйти в лес по походной тропе, неслышно ступая по ковру из сосновых иголок. Джованни нервничал и пил джин (судя по всему, у него была склонность к алкогольному забвению, что поразило нас), а Франко шел себе вперед, чуть ошалевший от запаха леса, он ведь проводил все время в грузовичке или в подсобке супермаркета с неоновым освещением. Было трудно потом вспомнить, то ли Франко действительно приводил подробности, то ли мы их выдумали, но спустя годы мы все еще чувствовали запах мха и сцена представала с удивительной точностью, декорации – дикие малинники, лишайник, ломоносы, вереск, – запечатлелись в нашей памяти, хоть мы никогда не имели ни малейшей склонности к ботанике (позже мы просили флористов составлять за нас букеты, которые дарили нашим женам).
Франко не знал, сколько он шел за Джованни по пятам, – или, может быть, это мы вообразили, что время растянулось, – когда вдруг перед ними явилось видение. В темно-синем платье со школьным воротничком там стояла Клаудия, застыв, как изваяние, на краю тропы. Она забралась на земляной холмик, подняв глаза к деревьям, вытянув левую руку перед собой. Ее волосы, распущенные по плечам, тихонько колыхались, как будто кто-то дул ей в шею. Она была так сосредоточена, что не увидела их, и они тоже замерли, оцепенев, как будто застали ее – Джованни! его сестру! – в компрометирующей ситуации, голой или того хуже. На ней были лакированные босоножки с квадратными каблуками, совершенно неподходящие для прогулки по лесу.