«Змэй бэрёт жэнщин силой», – всплыла в памяти ругань Шатая.
А проклятье боле не защищает аэрдын. И ничто не защитит. Никто.
– Я бросил тэбе вызов, вождь, и я нэ отзываю его. – Шатай покачивался на ветру, как иссохшее деревце – вот-вот сломается! – и сам не верил тому, что произнёс. – Я стану лучшим вождём, а Змэй достоин лишь смэрти, но никак нэ наших даров.
Диво, но не все шляхи освистали его. Кто-то робко, а там и во весь голос поддержал Шатая. И таковых было не двое и не трое.
– Найдёныш говорит вэрно!
– Змэй не заслужил наших мэчей!
– Змёй нэ чтит законов!
– Пусть боги рассудят!
Так уж повелось, что круг равнял меж собой всех. Сильных и слабых, наученных опытом и тех, кто едва взялся за меч. Круг всех делил так, как делят боги: на правых и виноватых. Так и судил. Победи Шатай в борьбе, и никто не посмеет пойти против воли богов, а русоволосого найдёныша станут почитать как предводителя.
Если он победит.
И не мешать бы девке своему нечаянному защитнику… Но вместо того она закричала:
– Да вы одурели! Это не бой, а бойня! Разве не видите, что силы неравны!
Кривой, прислонившийся к дереву поблизости, поморщился.
– В круге равны всэ.
Тогда Крапива попробовала прорваться вперёд, но широкоплечие мужи заступили ей путь.
– Шатай!
Он стоял там. Напуганный и гордый, светлоглазый и ошалевший от собственного безрассудства, и солнце перебирало его соломенные волосы. Он приблизился к черте, но не переступил её.
– Я стану вождём, аэрдын.
– Он тебя убьёт…
– Тогда я умру с чэстью.
Будто Лихо вдарило под колено, толкая девку. Дай миг подумать – и нипочём она не свершила бы подобной глупости. Но мига не было, и Крапива, растолкав мешающих шляхов, вцепившись в ворот рубахи Шатая. Потянула его к себе и прильнула губами к губам.
Сухие и горячие, они растерянно дрогнули, а после обрушились на неё жарким влажным вихрем. Шатай целовал неумело, ударяясь зубами о её зубы, нетерпеливо рыча. Вкус железа появился на языке – из порезов вокруг рта шла кровь. Но хвороба, мучавшая аэрдын многие годы, не тронула шляха.
Отстранившись, Крапива прошептала:
– Выживи. Пожалуйста…
У Власа заострились скулы, но мало кого это заботило.
Стрепет вошёл в круг, и начался бой. Вождь двигался лениво, как заспанный кот. Потянулся, и дыхание ветра прижало к мощному торсу рубаху. Против худощавого парня вождь был что скала. Но, и теперь Шатай то ясно подметил, неприятель действительно берёг левую ногу. В другой раз юный степняк с честью принял бы смерть. Разве может быть смерть достойней, чем от рук вождя? Но за кругом стояла аэрдын, и навряд кто-то ныне возьмёт её в седло.
Снаряжение противника лежало за освящённым лоскутом земли и, если по правде, то Шатаю тоже следовало разоружиться. Но сразу не докумекал, а теперь поздно, и он обнажил меч.
– Десяток ударов сердца, не больше, – процедил Влас.
Уж до чего противен был княжич, а всё ж от того, что рядом оставался хоть один срединник, Крапиве легчало. Всё переменилось этим утром: шляхи, у которых она мстила себя защищённой, вдруг оказались врагами, а гости – пленом. Вот и вышло, что с Власом у неё куда как больше общего, чем хотелось.
– До чего?
Княжич удивлённо изломил брови.
– Ну ты, чать, не совсем дремучая. До того, как вождь его уложит.
– Но ты же… учил его…
– Угу, и обучил воинскому ремеслу от начала до конца, пока ты спала, – едко хмыкнул Влас. – Лучше начинай думать, как будем торговаться со старым вождём, а не надейся на нового.
В то, что всякому дуралею боги могут внезапно отмерить везения, Влас верил, но пустыми надеждами себя не тешил. Не задумай Стрепет расплатиться его и Крапивиной жизнями с тем, кого назвал Змеем, Шатай и впрямь пригодился бы. Взял бы травознайку женою, а в качестве подарка к свадьбе преподнёс бы пленника. Но главарь Иссохшего дуба оказался непрост, и играл свою игру.
– Я помолюсь за него, – пролепетала девка, а Влас брезгливо скривился.
– От молитвы проку немного.
– Я хоть что-то делаю!
– Угу. Лихо к нам приманиваешь.
Она хотела ещё что-то сказать, злое и резкое. А как иначе выразить ужас? Щёки алели от ярости, глаза сияли ярче восходящего светила, губы налились кровью.
«Свезло же поганому шляху перед смертью девку приласкать!» – подумал Влас, но тут же одёрнул себя и резко выдохнул: нашёл, кого разглядывать!
Куда важнее было то, что творилось в круге, и там взаправду было, на что поглядеть.
Шатай обходил врага по большей дуге, низко пригнувшись. Остриё меча его клонилось книзу, но ладонь сжимала рукоять не крепко, а как учил Влас – чтобы единым взмахом изменить положение клинка. Стрепет же, не то издеваясь, не то жалея мальчишку, стоял, уперев кулаки в бёдра, даже не поворачивал головы. Ему и не требовалось: восход нарисовал на земле длинные тени, отражающие каждое движение.
Шатай боялся моргнуть, чтобы не пропустить удар, Стрепет, напротив, прикрыл веки. Не на поединок вышел, а нерадивого сына приструнить, право слово!
– На левую… – едва слышно прошептал Влас. Неужто взаправду болеет за юнца?!
Крапива села на землю у его ног, зажмурилась и сложила под носом сцепленные в замок руки.
– Матушка Рожаница, помоги! Не допусти убийства, сбереги! Это из-за меня всё, я не хотела… Матушка, меня накажи, а не невинного!
Влас закатил глаза. Ишь, невинного нашла! Ни один степняк не ушёл из Тяпенок, не замаравшись кровью. Этот тоже наверняка кого-то зарезал. Может этой самой девки отца или брата, а то и жениха. А она молится за него! И целовать полезла, гульня! Право, все бабы одинаковы!
Напряжение кинуло мальчишку вперёд, солнце поцеловало клинок, но Стрепета там, куда обрушился удар, уже не было. Он сдвинулся самую малость, но хватило, чтобы глупец проскочил мимо и упал, ведомый собственной силой, вложенной в замах. Стрепет ткнул его пониже затылка основанием раскрытой ладони. Влас зашипел: сколько раз его самого так же учил уму-разуму Дубрава Несмеяныч!
– Матушка, убереги, сохрани…
Лепет травознайки беспричинно гневил княжича. Эка невидаль – девка молится! Но почему о чужаке из дикого племени?! Влас прорычал:
– Толку с твоей молитвы… Рот закрой!
– Матушка Рожаница, ты милостива и добра, не оставь без помощи…
Шатай мог бы сразу войти в круг безоружным: ровно через десять ударов сердца он лишился меча, а чуть погодя ножей и булавы. Ему доставало вёрткости, чтобы не попасть в захват, но нападать он больше не чаял – свой бы живот сберечь. Скоро мальчишка растерял и бесполезную гордость: начал теснить врага на левую ногу, а раз даже ухитрился и заставил на неё прыгнуть, от чего вождь теперь заметно хромал.
Лекарка шевелила обветренными губами, и Влас подумал, что о нём так горячо никто никогда не молился. Властный отец сам верил и сына учил, что надобно не богов просить о подмоге, а самому делать дело; мать, выскочив замуж за великого Посадника, больше заботилась о тряпках да драгоценных уборах; дружина же… те, с кем Влас вместе вырос, с кем постигал воинское ремесло… они набивали и без того полные карманы, когда степняки увозили княжича в Мёртвые земли. Девка слезливая, и та храбрее их оказалась!
– Замолчи, ты ему не поможешь, – выплюнул он и добавил: – Закрой рот, или я заставлю тебя!
А травознайка как не слышала. Что же… Только что девка целовала грязного шляха, значит не так нерушимо её проклятье, как думалось Власу. Он сжал её плечо, вздёрнул и повернул к себе лицом.
– Замолчи, сказал!
Пальцы жёстко стиснули подбородок, мазнули по губам и чувство, вспыхнувшее под сердцем, ошарашило княжича: зависть! Шляха она целовала по доброй воле, а от него, княжича, защитника и красавца, отбивалась! И почти сразу после пришла боль. На сей раз, наученный горьким опытом, княжич не стал упорствовать и отпустил аэрдын. Но проклятье успело цапнуть его за руку – не тронь!
В глазах травознайки загорелось торжество.
– Не смей ко мне прикасаться! – рявкнула она. – Иначе следующее зелье, которое ты выпьешь, будет ядом!
Ожидала ли она сама от себя подобной дерзости? Во всяком случае, знатно покраснела.
– Ах ты ж… ведьма!
Раньше стоило додумкать: никакое проклятье девку не мучает. Лишь самое обычное колдовство течёт в её жилах и кого ранить, а кого ласкать, решает она сама.
Когда же она вновь вернулась взором к бою, случилось то, во что княжич нипочём не поверил бы. Редкие жёлтые островки трав на иссушённой земле зашевелились, как живые. Быть может, их побеспокоил ветер, а может от пережитых в плену тревог зрение обмануло Власа. Но сухостой пустил зелёный побег и зацепил ногу Стрепета. Тот запнулся, дав Шатаю лишнее мгновение, и парень не упустил его. Быстрый и бесшумный, здесь он не мог проиграть. Ударил Стрепета под колено, аккурат туда, куда указывал Влас, добавил по уху кулаком… Ещё один удар в шею – и противник пал бы. Любой степняк, кряжистый и тяжелокостный, приложил бы достаточно силы, Влас и сам справился бы, но Шатаю не хватило веса. Вот где подвела смешанная кровь да кость, по-птичьи тонкая!
Тычок в шею не лишил Стрепета воздуха, а лишь оставил после себя пятно, грозящее превратиться в синяк. Он поймал руку противника в запястье и сломал, как сухую ветку. Шатай позеленел, но Стрепет не выпустил руки до тех пор, пока противник не опустился на колени. И тогда только громко, чтобы услышал каждый, сказал:
– Боги за мной. Срэдинный выродок и аэрдын станут данью для Змэя.
Никто не посмел выступить против.
Глава 10
После Круга было так: шляхи собрались споро и ни слова не говоря. На Крапиву старались не глядеть, однако и отойти не давали. Только Шатай всё норовил прорваться к ней, но Стрепет крепко держал его за плечо и что-то втолковывал. Когда же вся поклажа оказалась притороченной к сёдлам, вождь мотнул головой в сторону пленников, и им подвели коня.
– Рабам вэлено ехать возлэ ближников, – процедил шлях, неотрывно следующий за вождём. Он носил имя Оро и всего меньше желал отдавать своего скакуна, но и ослушаться приказа не смел.