Девица сжалась в комок, когда он встал над нею. И уж подавно она не обратила внимания на то, как второй силуэт – Оро – покачнулся и медленно завалился на бок.
– Чего тэбе? – рыкнул Драг.
Крапива тихонько попросила:
– Пить… И верёвка… давит.
– Нэ нравится сидэть на привязи? Вождь принял тэбя в плэмя, а ты отплатила ему прэдательством! Тэбя стоило бы закопать в зэмлю за это!
– Я не хотела ему зла. Никому не хотела…
– Ты жива лишь для того, чтобы поднэсти дар Змэю. И может нэплохо, что он нэ чтит обычаев.
На этих словах горло его перечеркнула чёрная улыбка, а голова запрокинулась. Драг тяжело осел на землю, а позади него, еле держась на нетвёрдых ногах, стоял Шатай. В руках он сжимал окровавленный нож.
– Цела, аэрдын?
Уж что Шатай умел, так это красться незамеченным. И пусть убить соплеменника исподтишка, подло пырнув ножом было великим позором. Он хлебнул позора уже тогда, когда позволил срединному ублюдку напасть на вождя. Он отказался от всего, что связывало его с Иссохшим дубом, когда принял решение. Страшное, но единственно верное.
И тут бы кинуться на шею к спасителю, но вместо того Крапива, как в бреду, подползла к Драгу на коленях.
– Он умер…
– Он стоял у мэня на пути, – отрезал Шатай, и голос его почти не дрожал.
– А второй?
Шлях пожал плечами. Верно, думал, что равнодушно, но тело выдало обман, судорожно дёрнувшись.
– Я выбрал тэбя.
Глаза его сияли в темноте. Безжалостные. Пустые. И как Крапива прежде не замечала этого? Шатай был так же страшен, как Влас. Девка ахнула.
– Как Влас? Живой?
Шлях одеревенел и процедил:
– Надэюсь, нэт.
Он опустился на колени, чтобы распустить узел, и руки его были так же холодны как лезвие ножа, которым он оборвал две жизни.
Когда дело было сделано, он сказал:
– Ты будэшь тиха, как мышь. Многие уже спят, а тэ, кто бодр, стэрегут вождя. Конь ждёт нас. В сумках вода и крупа. Если… Случись что, уезжай без мэня и двигайся на запад.
Как тяжело дались ему эти слова, мог бы понять лишь тот, кто предавал собственное племя.
– Шатай…
– Я выбрал тэбя, аэрдын. Отнынэ ты – моё плэмя. И я должен тэбя защитить.
Она робко потянулась к спасителю, но пальцы замерли, не коснувшись щеки. Страх сковал её. Крапива закусила губу.
– Шатай… Я не могу бросить Власа.
– Аэрдын…
– Он умирает. Он из моего народа.
– Конь нэ выдэржит троих.
– Значит возьмём ещё одного. Шатай, пожалуйста!
– Нэт. Я желаю ему смэрти.
Уж это она своими глазами видела, когда Шатай жестоко избивал пленника! Бил так, как бьют не преступника, а соперника.
– Прошу тебя! Медлить нельзя! Он… он нужен мне!
Искушение оказалось сильнее рассудка. Шатай поймал её ладонь в свою, но тут же отпустил: Крапива обожглась.
– Ты любишь его? Его, нэ меня?
Крапива вспыхнула.
– Да как тебе… – Шатай был страшен, но участь родной деревни могла быть куда страшнее. Крапива проглотила ком в горле и зачастила: – Шатай, миленький, я стану тебе женой! И княжича терпеть не могу! Но я должна его спасти, иначе от моего дома ничего не останется! Его отец…
Степняка словно ледяной водой окатили.
– Так ты поэтому сэла ко мнэ в сэдло. Ты хотэла. спасти. его.
Он отстранился.
– Прости меня пожалуйста… Там моя семья… Они всё, что у меня есть!
Шлях горько усмехнулся.
– А у мэня нэ осталось и этого.
Он медленно повёл Крапиву через лагерь. Рожаница благоволила им, и мало кто встречался на пути, а встреченные проходили мимо лазутчика.
Когда же беглецы оказались возле валуна, на котором умирал Влас, Крапива остановилась.
– Я не уйду без него. Мне без него некуда идти!
Он тихонько болезненно рассмеялся.
– А я повэрил, что ты и правда… Будь по-твоему, аэрдын.
С одной здоровой рукой Шатай забрался на камень ловчее, чем Крапива с двумя. Наперво лекарка проверила, дышит ли княжич, и на миг показалось, что нет. Сердце сжалось, когда пальцы не нащупали бьющейся жилки. Подумалось, как дорого травознайка дала бы лишь за то, чтобы ещё раз услышать насмешливый голос. Но Влас тяжело вдохнул и поднял веки.
– Что, ни одной ночи без меня не можешь? – выдавил он.
Она и не поняла, почему кинулась Власу на грудь. Слёзы покатились по щекам, а горячую кожу княжича хотелось покрывать поцелуями, залечивая раны.
– Дышать… – прохрипел Влас, и Крапива, опомнившись, разомкнула объятия. – Что же это, ты меня только умирающего ласкаешь? Я эдак недолго протяну…
Крапива и без его насмешки покраснела хуже бурака, благо в темноте никто не разберёт. А уж о том, кого и почему её проклятье жалит, и вовсе решила не думать.
– Шатай, дай нож!
Шлях словно ото сна очнулся. Протянул оружие и неотрывно следил, как лекарка бережно срезает путы.
– Помоги поднять его. – Влас, хоть и знатно отощал за дни в степи, да и до того не был излишне в теле, оказался на диво тяжёлым. Крапива едва приподняла его торс, а о том, чтобы доволочь до коня не могло быть и речи. Шлях не шелохнулся, и пришлось позвать его снова: – Шатай!
О том, как добирались беглецы до края лагеря, говорить стыдно. Не иначе сами боги скрывали их от дозорных. К счастью, поднялся ветер, едва не сорвавший навес Стрепета, и многие кинулись его укреплять. Шатай взвалил княжича на закорки, и, поймай его кто за эдаким непотребством, предпочёл бы живым уйти под землю. Но с одной рукой иначе было не управиться, и он шёл, проклиная собственную глупость и ту ночь, когда заглянул в окно тяпенской избы.
Ковыль мягко шуршал, пряча их следы, а сверчки заливались особенно громко, будто нарочно заглушая тихий шелест шагов. Сама степь вдруг перестала быть мёртвой: она переливалась серебром звёзд и порхала мотыльками у рыжих костров, скреблась мышами и хлопала крыльями сов. Громкой была её песнь, куда там за ней услышать побег!
Крапива понадеялась, что и правда скинула Лихо с шеи, да не тут-то было! Когда ночь очертила тёмный силуэт навьюченного коня, Шатай замер.
– Что случилось?
– Конь нэ один.
И верно: силуэт раздвоился.
– Так хорошо ведь. Нам нужен был второй!
Шатай, в отличии от травознайки, в подобную удачу не верил. Даже своим любимцам боги не подносили подарки на ложке к самому рту, что уж говорить об их троице… Поэтому, когда из ковыля вырос человек, Шатай мало не обрадовался. Вот теперь-то всё худо! Вот теперь всё идёт как он и предсказывал!
Кривой, а это был именно он, недобро посмотрел единственным глазом на соплеменника. Шатай едва не скинул свою бездыханную ношу наземь, чтобы не позориться, но отчего-то не стал. Честь он уже потерял, так к чему теперь держаться за гордость?
Вот и всё. Краткий миг радости, когда травознайка поверила в спасение, минул. Сейчас шлях свистнет, сбегутся дозорные… Убьют ли их на месте или оставят на солнцепёке, как Власа? И продолжат ли чтить обычай или жизнь Крапивы тоже оборвётся здесь?
Кривой цокнул языком и заговорил так тихо, что речь терялась в шуме ветра.
– В былые времена, – сказал он, – я их помню, но ты, Шатай, уже нэ застал… В былые времена, если в плэмени случался раздор из-за женщины, могла начаться бойня. Чтобы избежать её, стэпи оставляли подарок. Никто нэ приказался к жэнщинэ, но копали яму. И вэлели ей спуститься на дно. А послэ закидывали зэмлёй. На повэрхности оставалась лишь голова, и смрадники могли клэвать её. Тэх, кто учинил раздор, заставляли смотрэть.
У Крапивы горло перехватило, словно уже сейчас душили её Мёртвые земли. В ушах звенело, ноги подрагивали: беги, не стой! Но она лишь шагнула ближе к Шатаю с Власом. И верно, принесла она раздор в племя, но, случись пережить последнюю ночь в Тяпенках вдругорядь, снова села бы на шляховского коня.
– Ты нэ тронэшь её, – прорычал Шатай, и Кривой хмыкнул почти одобрительно.
Крапива облизала пересохшие губы.
– Пропусти нас. Мы не хотим никому чинить зла.
– Драгу и Оро тоже?
Шатай вздрогнул.
– Они стояли у мэня на пути. Как и ты сэйчас, старик.
Кривой поднял безоружные руки, но не обманул этим никого: хоть и старый, а выхватить клинок он мог быстрее, чем иной юнец.
– Мнэ они нэ нравились, – сказал он. – А ты нравишься. И твоя жэнщина тоже.
Кривой безразлично повернулся к ним спиной и двинулся к своему коню. Взял его под уздцы и подвёл к Шатаю.
– Корми его досыта, – велел он и передал поводья.
Княжича удалось худо-бедно закрепить в седле, и к нему подсадили Крапиву. После Кривой отошёл в сторонку и стал смотреть, как Шатай вспрыгивает на своего скакуна.
Сначала кони пошли тихим шагом, дабы не поднимать шум, и Шатай успел оглянуться на лагерь в последний раз. Кривой стоял, скрестив руки на груди. Он коротко кивнул Шатаю, и тот склонил голову в ответ.
Глава 11
Едва ли Влас мог вспомнить, что привело к первому унижению в его жизни. Кажется он сам, взбешённый, кричал что-то отцу. Возможно про то, что тот видеть не желал супругу, не то что прикасаться к ней. Или про то, что воинство насмехается над Посадником, не способным приструнить собственную жену. А может про то, что Влас надеялся… нет, молился всем богам о том, чтобы Тур не был с ним одной крови.
Он не помнил, за что получил, но зато никогда не мог забыть её – звонкую хлёсткую пощёчину. Не столько боль унизила юного княжича, сколько то, что удар видел весь двор. И никто, даже матушка, не вступился. Она и прежде старалась не глядеть на сына, словно отдав его Посаднику в откуп. Чуяло сердце, что не заменить ей Туру первую покойную жену, принесшую трёх дочерей. Сумей соперница, наконец, выносить мальчика, и ей, Прекрасе, вовсе не нашлось бы места в княжьем тереме. Но Тур ждал наследника, и ради него женился вдругорядь.
Долгожданный сын не принёс счастья в дом. Тур был холоден с ним, не брал на охоту, не учил держать меч. Лишь на людях улыбался и деловито басил, как передаст Власу всё, что имеет.