Но всего страннее было то, что чашу у губ Крапивы придерживала совсем юная девчушка с задорной улыбкой. Девчушка невозможно походила на Крапиву: крепенькая, но тонкокостная, невысокая, с зацелованной загаром кожей. Золотые волосы её рассыпались по плечам, а в многочисленных тонких косах звенели вплетённые амулеты. И только глаза были не синими, как у аэрдын, а ярко-зелёными. В полумраке шатра они сияли как драгоценные камни… или как глаза степной кошки.
– Кто ты?
После пережитого горло не слушалось Крапиву, она спросила, но не расслышала собственных слов. Зато расслышала та, что сидела с нею рядом.
– Я не враг, девочка. Моё имя Байгаль.
Крапива и сама была молода, многие в деревне величали её внученькой, а кто построже, то и малявкой. Но Байгаль в сравнении с нею могла бы считаться ребёнком. Однако Крапива не привыкла начинать беседу с укора. Она кивнула и представилась:
– А я…
– Аэрдын, – угадала девчушка.
– Меня Крапивой кличут… Где ты услышала это слово? От Шатая? Он здесь? А Влас?
Байгаль отбросила волосы за плечи, и амулеты в них задребезжали громче.
– Они оба здесь, девочка. Оба живы. Пока что. Вот диво: ты боишься их, но ты их оберегаешь.
– Я… не боюсь. Пока что?!
Нет, всё же сходство причудилось. Байгаль была… иной. И не только потому, что не походила на Крапиву, но и потому, что вовсе не имела ничего сродни человеческому. Она склонила голову на бок, и в том движении было больше звериной резкости.
– Пока что, – спокойно повторила она, как мурлыкнула. – И лишь от тебя зависит, кто из них одолеет свою Тьму.
В шатре с низкой крышей и стенами из кож животных неоткуда было взяться ветру, но Крапива могла поклясться, что именно он пробежался по золотым волосам Байгаль, как по струнам, заставляя амулеты вновь затрещать. Словно костяные птичьи клювы, они загремели, а меж бледных губ мелькнули острые клыки.
– Ты ведьма? – спросила Крапива.
Байгаль ответила, усмехнувшись:
– Нет. Но ты можешь называть меня так.
– Чем ты поила меня?
Полукруглая чаша покоилась в ладонях девочки, и та отхлебнула через край.
– Листовик, орясник, крепец, огнецвет… – перечислила она, смакуя. – Тебе ли не знать.
И верно, вкус у зелья бел знакомым. Не раз и не два травознайка сама лечила больных схожим отваром. Но от ведьмы несло опасностью, как от медведя мокрой шерстью.
Не отводя взгляда от девчушки, Крапива заворочалась. Тело не слушалось, кожа горела от ожогов. Сколько они пролежали на солнце прежде, чем оказаться в логове Байгаль?
– Это твой дом?
Ведьма показала мелкие острые зубы.
– Это всё мой дом, да.
– А мы… гости или пленники?
– А разве это мне решать?
В Тяпенках никогда не ходили работать в полдень. Дневное светило на южной границе Срединных земель было коварно и могло, разморив, хорошенько стукнуть по темени. Так и сделалось с Власом, Шатаем и Крапивой, и наверняка именно в этом причина облика ведьмы. Крапива с силой сжала виски, но в голове не прояснилось.
– Ты говоришь загадками, а я не настолько умна, чтобы разгадать их… Это ты спасла нас, Байгаль?
– Вы, все трое, оказались здесь благодаря мне. И я дала каждому из вас зелье. Если хочешь называть это спасением, пусть будет так.
– Спасибо. – Травознайка заворочалась, показывая, что хочет встать, но Байгаль не двинулась с места, тем самым загораживая путь. – Чем я могу отплатить тебе за услугу? Увы, мы потеряли коней и с ними вместе припасы. У нас нет ничего ценного…
Ведьма отставила чашу и подалась вперёд, уперевшись руками по обе стороны от тела Крапивы. Она наклонила голову в одну сторону, в другую. Облик её расплывался, словно в воде. Амулеты затрещали, о чём-то договариваясь на колдовском языке.
– Вы не уйдёте, – сказала Байгаль, но губы её не пошевелились. – Вам рано уходить.
– Ты сказала, что не враг мне.
– Но и не говорила, что друг. Не косись на чашу, девочка. Ты всё равно не сумеешь огреть меня ею. И не ищи подвоха. Вы не уйдёте лишь потому, что ты очнулась первой. Твои мужчины ещё слишком больны. Их нужно вылечить.
Всё в ведьмином шатре было неправильным: тлеющие в очаге угли, зависшая над ними лента дыма, складывающаяся в причудливые узоры, горьковатый дух травяного варева, сама Байгаль. Вроде юрта как юрта, но, стоило отвести взгляд, и картина неуловимо менялась. Кожаные стены вздувались и снова опадали, словно шатёр был живым существом и тяжко дышал. Пол застилали тканые ковры, а меж разбросанных по ним подушек шмыгали тени.
Крапива заставила себя отвернуться от завораживающе покачивающегося ловца снов. Стоило сделать это, и привязанный к нему колокольчик, дразнясь, звякнул.
– Где Шатай и Влас? Ты отведёшь меня к ним?
– Если ты способна идти.
В её словах не сквозила угроза, но отчего-то Крапива с содроганием подтянула одну из штанин. Ноги её плотно оплела зелёная поросль. Девица лихорадочно рассмеялась, узнав резные листья: от колена до кончиков пальцев её кожу покрывала крапива.
***
Легко и свободно было телу! Словно не княжич пережил плен у Иссохшего дуба, словно не его отравил подземный жор, не его мучал сухой жар Пустых земель. Гибкий, сильный, здоровый, он лежал в шатре на мягких подушках, а на груди его покоилась… А вот кем была девица, Влас не помнил.
Он нахмурился. Неужто пир так затянулся, что всё минувшее привиделось в пьяной горячке? Вроде нет: шатёр, где спал княжич, точно был шляховским. Кожаные стены раздувались под порывами ветра, вышивка на коврах повторяла узор, привычный для степи. Быть может, умирающий разум наградил его этим видением?
От смоляной макушки девицы, что прильнула к нему, пахло дымом и сеном. Она тихонько посапывала, и от её дыхания коже было жарко и влажно. Вроде всё въяве…
Влас осторожно приподнялся на локтях, ожидая боли, ставшей уже привычной, но ни один шрам не напомнил о себе.
– Эй, чаровница, – позвал княжич.
Девка лишь теснее прижалась к его груди, а руку положила на живот.
Власу стало не по себе: был он нагой, а как раздевался не помнил.
Кончики тонких пальцев касались волос в паху, а длинные острые ногти царапали кожу.
– Эй, просыпайся!
Девица захныкала сквозь сон, но Влас не унимался.
– Ну? Чего разлеглась? Кто такая, спрашиваю?
Чаровница плавно потянулась. Тонкое покрывало, что Влас сначала принял за одёжу, соскользнуло с её смуглой груди, но девка не смутилась. Она растянула в улыбке сочные губы и легла поверх тела Власа, подложив ладони под подбородок.
– Что не спится, княжич? Неужто остались в тебе силы колобродить?
К немалому удивлению Власа, сил в нём и правда было вдосталь. Больше, чем когда-либо. Мужское естество мигом отозвалось на близость красавицы. А уж иначе, чем красавицей, чаровницу и назвать было нельзя. Чем-то смутно знакомая, черноволосая, с высокими скулами и тлеющими углями в ярко-зелёных, как у степной кошки, глазах. Много женщин повидал Влас, но таких, как эта, по-колдовски притягательных, с лоснящейся кожей, играющими в волосах украшениями, статных… Будто само желание приняло человеческий облик.
– Как звать тебя? – только и спросил княжич.
В голове стало пусто и дурно, все мысли крутились вокруг пухлых губ, касающихся его ключиц.
Ведьма мурлыкнула:
– Байгаль. Моё имя Байгаль, княжич. Хочешь, заставлю прокричать его?
Она сползла ниже, и дыхание опалило живот Власа, оставила дорожку поцелуев на границе изуродованной проклятьем кожи. Дрожь прошла по телу от ступней до ушей. Кому есть дело до того, как оказался он в шатре, коли оказался рядом с такой вот прелестницей?
Влас вскрикнул, и уже не мог разобрать, от касания мокрого языка или от досады. Ни один муж в целом мире не простил бы княжичу того, что тот сотворил. А сотворил он вот что: протянул руку, собрал в кулак волосы на макушке Байгаль да дёрнул, отрывая её от себя.
– Кто ты такая, ведьма? – рыкнул Влас. – И как заманила меня сюда?
Байгаль улыбнулась, и стали видны мелкие острые зубы, какие встречаются у хищных рыб.
– Как только не называли меня, княжич. Ведьма? Что ж, такое прозвание я получала чаще прочих. Пусть будет ведьма. И я не заманивала тебя. Ты сам выбрал оказаться здесь. Разве я держу?
И верно: никто не связал княжича, не пытал голодом или жаждой, полотно у входа в шатёр также свободно развевалось. Вставай да иди!
– Где… остальные?
Влас отпустил её волосы, и Байгаль извернулась, чтобы достать стоящую на низком столике бутыль с вином. Отпила, набрала в рот ещё терпкого напитка и прильнула к губам Власа. Тот от неожиданности глотнул, а захмелел, кажется, и того раньше. Ведьма собрала кончиком языка сбегающие по подбородку капли и принялась вылизывать его грудь, как кошка чашу со сметаной.
– Остальные?
– Девка со мной была… И… Ох! И шлях…
Всё поплыло перед взором. Влас и не ведал, как соскучился по ласке, а Байгаль (и верно ведьма!) касалась его там и так, как никто прежде.
– Неужто меня мало? – мурлыкнула она. – Не противься, княжич. Позволь утешить тебя. Она никогда так не сможет, а я – да. Не осужу и не обижу. Не брошу и не отвернусь, как та, по ком ты тоскуешь. Останься со мною, княжич…
Сладкие речи её заползали в уши. И не высвободиться из паутины желанных слов, не оторвать от себя горячего тела… В глазах её горел пламень, острые зубы оставляли после себя крошечные капли крови, а юркий язык тут же зализывал ранки.
Влас откинул голову на подушки и размяк.
***
От широкой улыбки уже болели щёки, и эта боль малость отрезвила Шатая. В руках он сжимал пиалу с травяным отваром, а на низком столике рядом стояли кушанья, каковые он видел так редко, что уж и названий не вспомнил бы. Шатёр был схож с далёким образом из детства, как и старуха, сидящая перед ним.
Седая, худощавая, слишком светлокожая для степи… Она смутно походила на самого шляха. Лишь глаза её были ярко-зелёными, как у степной кошки. Таких не встречается у людей…