У входа в шатёр уже столпились зрители. Среди них были и те, кто хулил Змея, хотя делали это они едва слышно: могут ведь и доложить! Но большинство, те, кто ходил в войске не первый год, ожидали с жадной голодностью.
Змей швырнул девку вперёд. Рубаха сползла с неё, и теперь она стояла на коленях по пояс голая. Сначала рабыня прикрывала худенькими руками крошечную грудь, но после гордо распрямилась.
– Рожаница нэ оставит своих дочэрэй! Она видит, что вы творитэ, и накажэт каждого! – срывающимся голосом крикнула она.
Змей хохотнул:
– Слыхали? Рожаница видит, что здесь делается, и никак не помогает! Что же, пускай полюбуется…
Он опустил ногу в сапоге на загривок рабыне и придавил к земле. Та распласталась. Женщин, как, впрочем, и всех, кто покорился новому властителю, не морили голодом. Но эта отказывалась от пищи и лишь изредка пила воду, оттого сил сопротивляться не осталось – все ушли на глупую попытку побега. Смуглую спину делила надвое кровавая полоса. Змей указал на неё и проговорил:
– Рабыня пыталась сбежать и поплатилась за это. Я милостив, и я простил бы её, будь она покорной. Но рабыня не желала признать мою власть. – Он нагнулся, нежно убрал с лица девки налипшие грязные волосы. – Не я делаю это с тобой. Ты сама виновна.
Девка прохрипела:
– Рожаница накажэт тэбя…
– Добром либо худом, но Рожаница ляжет под меня так же, как и ты.
Все знали, что случится дальше. Быть может, кто-то надеялся, что земля разверзнется под ногами злодея, а может попросту ждали, что, натешившись, Змей отдаст девку воинам. Но не случилось ни того, ни другого.
Разорвав пропитанные потом и кровью тряпки, он овладел рабыней, прижимая её голову к земле. Словно самой богине бросал вызов, словно чаял надругаться не над глупой девкой, а над всей Степью. Он раз за разом пронзал её, и девка, поначалу скулящая, как собачонка, скоро затихла. Тело её жило, но разум покинул его, и то, что творилось дальше, не тревожило несчастную.
Когда Змей закончил, она так и осталась с нелепо выставленным задом, и насильник не преминул пихнуть его коленом. Девка упала, и он пнул её снова, переворачивая на спину. Рабыня ещё дышала, безучастно глядя в небо широко распахнутыми глазами.
– Копайте яму, – приказал Змей.
Никто не посмел спорить, и скоро в иссушенной земле продолбили углубление. Места было немного, но рабыня была худа, и её скрюченное тельце легко вместилось. Змей стоял на краю ямины и глядел на рабыню с сожалением. Она не была самой красивой из женщин, но непокорность восхищала его. Теперь же от яростной кошки осталась лишь пустая шкура.
– Я слыхал, что, если женщина шляхов оказывалась виновна в преступлении, её казнили особо. Никто не желал касаться… – Змей хохотнул. – Дочери Рожаницы. И, дабы не осквернять себя грехом, её заживо закапывали в землю. Что же, девка, гордись. Ты умрёшь как настоящая шляшенка. – Он пнул ком земли в могилу, но пленница не шелохнулась. Тогда Змей приказал: – Голову оставьте на поверхности. Смрадникам.
***
В ту ночь впервые за долгие годы в Степи пошёл дождь. Кое-кто счёл его предзнаменованием, но доброе оно или злое, так и не договорились. Поэтому никто не удивился, когда наутро к лагерю приблизился всадник. Он назвался Бруном и сказал, что хочет говорить с тем, кто ведёт войско. Змей для порядка заставил его обождать, но не прогнал.
Ливень всё не заканчивался, хочешь-не хочешь, пришлось ставить навес. Змей сидел под ним и, водя пальцем по блёклому рисунку, разбирал карту. Читать он умел ровно настолько, чтобы не спутать верх и низ у букв, зато не забывал отмечать угольком свои владения. Степь на карте была почти сплошь в чёрных штрихах.
Шал дружелюбием никогда не отличался, а на приезжего косился и вовсе брезгливо – равнялся на командира. За это Змей и ценил ближника: учился быстро.
– Господинэ, с тобой хочэт говорить шлях из плэмэни Иссохшэго дуба.
Имени своего племени Брун не скрывал, всё одно прознали бы. Он ждал, что Большой Вождь вспомнит, кто иссушил Дуб, но Змей уже давно не вёл счёт жертвам, а в степи не осталось никого, кто не имел бы на него зуба. Брун отчаянно скрывал испуг и подошёл на негнущихся ногах.
– Свэжэго…
Змей прервал его жестом. Быстрого взгляда хватило, чтобы понять – не вождь явился на поклон и даже не ближник. Мальчишка трясся что ковыль на ветру, конь его не ел досыта, а меч ковал не великий мастер.
– Передай пришельцу, Шал, что я не говорю с младшими.
При виде Змея Брун сбледнул, а глаза его выпучились, как плошки, но тут покраснел от злости.
– Я сижу у старшэго костра! И я принёс тэбэ весть от моего вождя!
Змей насмешливо зыркнул на шляха и повернулся к ближнику.
– Шал, передай хэльгэ, что я буду говорить только с вождём их ничтожного племени.
Брун открыл рот возразить, но Змей опередил его.
– А если будет упрямиться, отрежь ему язык.
Речь шляха так и осталась неуслышанной. Брун, трясясь от ярости, поклонился и пошёл обратно к мерину. Своим воинам Змей приказал не трогать гонца, но смеяться над ним не воспрещал. Поэтому, когда Брун ошалело оглядывался на вождя, они улюлюкали ему вослед и советовали поскорее убраться. Но того словно не заботили насмешки. Он всё глядел на Змея. Змей широко улыбнулся на прощание.
Скоро, как и ожидалось, они вернулись: назвавшийся Бруном и его вождь. Быстро стало ясно, отчего глава племени не приехал сам сразу. Он с трудом держался в седле, Змей намётанным глазом определил глубокую рану, а может и не одну, под рёбрами. Однако вождь был горд и виду старался не подавать.
Он спустился наземь, отказавшись от помощи, и двинулся к Большому Вождю. Брун же всё шептал ему что-то на ухо.
Приблизившись, старший в Иссохшем дубе стиснул зубы. Что-то в облике Змея обеспокоило его так же, как обеспокоило гонца. Но говорил он твёрдо.
– Нэ стану жэлать тэбэ свэжэго вэтра, Змэй. Вижу, ты нэ из наших краёв, и наши обычаи тэбэ не по нраву.
Змей иначе взглянул на гостя – с уважением. Много кто по глупости пытался дерзить ему, много кто сразу падал ниц. Этот же не терял достоинства, хоть оба и понимали, для чего он явился. Не будь воин тяжело ранен, Змей, пожалуй, сразился с ним и наверняка получил бы удовольствие. Он сказал:
– Это так. Я чту силу, а не богов. Присядь рядом и скажи, для чего ты здесь.
Змей повёл ладонью, приглашая гостя под навес. Убранство под ним было небогатое, но полог защищал от проливного дождя, что насквозь промочил пришельцу спутанные волосы и бороду. Тот хрипло ответил:
– Моё имя Стрэпэт, и я принимаю твоё приглашэние.
Каждый шаг давался ему тяжело, и вовсе не из-за раны. Скорее, и такое Змей видел не впервые, гонор велел шляху наброситься на чужака и освободить Мёртвые земли от его власти. Но, как и многие предыдущие, он не сделает этого. Стрепет опустился на землю рядом со шкурой, на которой восседал Большой Вождь. Он подогнул под себя ноги, как делали все жители степи, и Змей в который раз подивился, как это у них выходит.
– Под тобой ходит племя Иссохшего дуба.
– Да.
Вода стекала с одежды Стрепета и впитывалась в почву, не успевая собраться в лужи. Жажда мучала степь, и Змею подобная жажда была знакома.
– Мне донесли, что в твоём племени нет и двух десятков мужей.
Лицо Стрепета потемнело.
– И это правда, – ответил он, погодя.
– Знаю, для чего приходят ко мне такие племена, как твоё. Вы слишком слабы, чтобы сражаться, и вам больше некуда бежать, потому что вся степь принадлежит мне. Вы пришли сдаться миром, пока я не взял вас войной.
Когда Змей был моложе, а в Мёртвых землях жило множество своевольных племён, подобные слова могли начать драку. Но нынче те времена прошли, а Стрепет лишь стиснул кулаки и процедил:
– Долг вождя – защитить плэмя.
– Если ты приведёшь своих людей ко мне, племя уже не будет твоим.
– Зато оно будет жить. Не станэт вождя Стрэпэта, но в памяти сыновэй останэтся имя Иссохшэго дуба.
– И ради этого ты готов поклониться мне?
Ох и тяжко было Стрепету! Ничего не осталось у старого вождя: ни жены, ни сыновей, ни гордости. Лишь племя, защитить которое можно лишь через великое унижение. Стрепет коснулся ладонями земли, прося совета и поддержки у Степи. Не раз и не два обращался он к ней в отчаянной молитве, но Степь давно перестала отвечать…
–Прэждэ, чэм я сдэлаю это, отвэть на вопрос, – глухо проговорил будущий бывший вождь.
– Да будет так. Я не солгу.
– Дочэри Рожаницы, которых ты уводил с собой, приносили тэбэ сыновэй?
– Нет. Моё семя не даёт всходов. Мои дети – это мои воины.
Стрепет вздрогнул, а Змей усмехнулся. Ещё бы: ни один шлях не признался бы в подобном, а Большой Вождь прямо говорил, что не способен зачать. И говорил о том равнодушно.
– И ты готов бэрэчь их так, как бэрэгу их я?
– Лучшэ.
– И, если кто-то нанёс плэмэни оскорблэние…
Змей хохотнул и скрестил руки на груди.
– Не ходи вокруг да около, вождь. Ты ведь с кем-то повздорил, и потому пришёл ко мне, а не убегал до последнего?
– Жители срединной границы нарушили закон гостэприимства и устроили засаду. Я хочу вырэзать их до послэднэго. Если ты и твоё войско сдэлаетэ это, я поклонюсь тэбэ, а моё плэмя присягнёт на вэрность.
Змей погладил заросший щетиной подбородок. Шляхи обыкновенно растили бороду и заплетали её в косы, если не случилось какого горя, как у этого вот Стрепета. Тогда они носили бороду и волосы распущенными до тех пор, пока те не сваляются в паклю. Либо пока не завершат дело, заставившее принести обет. Змею эта традиция не нравилась тоже, и он бороду брил. Да и росла она плохо, если уж по-честному.
– Ты не можешь торговаться со мной. Тебе нечего предложить. Твои воины станут моими так или иначе, а тебя я могу убить, а могу миловать, если будешь благоразумен.
Стрепет ухмыльнулся в спутанную бороду: он тоже был неглупым вождём.
– Но ты всё равно согласишься, – сказал он. – Потому что любишь сражаться.