Влас подполз к ней и осторожно погладил ступню.
– Молитва, говоришь? Что же, так молиться я могу денно и нощно.
Ладонь поднялась к колену, а с него попыталась проскользнуть меж бёдер, но Крапива решительно отпихнула княжича.
– Я сказала, что не жалею. А о том, что теперь буду ложиться под тебя не говорила. Ты мне никто!
Ноздри княжича раздулись от ярости, но заговорил вместо него Шатай.
– Это нэ так. Мы тэпэрь твои мужья.
Крапива рассердилась:
– С чего это вдруг?
– Я рассказывал тэбэ об обычаях шляхов. Раньше жэнщину можно было украсть и, если она согласится… соединиться с мужем в горячэм источникэ, этот брак становится нэрушим даже для вождэй, ибо благословлён богами. А я украл тэбя у Иссохшэго дуба…
От изумления рот травознайки открылся сам собою. Влас же захохотал:
– Ну что, девка, не хотела идти ко мне в молодшие? А я всё ж своего добился! Слышь, шлях! Я только не понял, кто из нас теперь ей муж?
– Мы… оба, – процедил Шатай, и Влас сразу прекратил веселие.
– Как это… оба? Крапива же не шляшенка.
– Но обряд свэршился в наших зэмлях. И аэрдын сама сказала, что никто нэ принуждал её. Тэбя, как я могу судить, нэ принуждали тожэ.
Влас сказал без тени улыбки:
– Насмешил. Крапива не из ваших земель, и два мужа ей точно без надобности. Верно, девка?
– Верно. По правде, мне и один-то… – Крапива озиралась в поисках одёжи, но никак не могла отыскать хоть что-то прикрыться. На… мужей она старалась не глядеть. – Я дала слово Шатаю. И, если он пожелает, исполню его.
– Конэчно, пожэлаю! – не преминул вставить шлях.
– А тебя, Влас, мы вернём отцу живым и здоровым. И на том закончим.
Отчего-то Влас не обрадовался. Он молча вышел из укрытия под дождь и потянулся. Струи воды катились по его поджарому телу, очерчивая мышцы, и Крапива незаметно для себя залюбовалась. Влас постоял, уперев ладони в бёдра, ничуть не смущаясь своего вида, и весело крикнул:
– Совсем недавно ты умереть готова была, лишь бы не возлечь со мною. А сегодня ночью просила держать тебя крепче. Так вот, девка, теперь я тебя не отпущу! Напросилась.
Сложил ладони лодочкой и прыгнул вперёд, в воду. Шатай мрачно наблюдал, как скользит на глубине источника гибкое тело.
– До твоей дэрэвни нэ так уж долго ехать, вэрно? – задумчиво протянул он. – Я постараюсь нэ убить его до этого срока. Но обэщать нэ стану.
***
Прежде Крапива следила за младшими братьями и считала, что те непоседливы, как лягушата. Теперь же ей предстояло уследить за взрослыми мужами, вздумавшими соревноваться, и это оказалось в разы сложнее. Влас и Шатай носились наперегонки, загоняя несчастных звероптиц. Влас в этом деле побеждал, и вскоре Шатай прекратил ввязываться в гонку, а предпочитал ехать ближе к Крапиве и радовать её шляховскими песнями. Песни были красивы и, слушая их, Крапива думала, что не так уж плохо сплела Рожаница ей судьбу, если привела девку к такому мужу. Одно плохо: дома шляха навряд примут с распростёртыми объятиями, да и сама травознайка нет-нет, а вздрагивала, если Шатай касался навершия меча. Но со временем она привыкнет и к этому. Как привыкнет брать его за руку на людях, целовать и… и делить с ним ложе.
Когда шлях считал, что никто не глядит, его чело расчерчивала морщинами тоска. Он прощался с родной степью, как прежде попрощался с племенем. Издревле так повелось, что муж остаётся с родом, а жена, покидая отчий дом, присоединяется к нему. Шатай же ради Крапивы свой род отринул. Неслыханное дело! Разве можно выбирать меж ним, отказавшимся от всего, что имел, и Власом – нахальным, рисующимся, заносчивым… и целующим так сладко, что сердце ухает из груди к коленям.
Поравнявшись с Шатаем, травознайка коснулась его плеча. Звероптицы тут же сцепились меж собою, но всадники уже поняли, что ругаются они больше для виду, а серьёзного вреда не причиняют. Так и вышло: выклевав несколько чешуек из шеи соперника, девкин птиц успокоился и заурчал. А рука Крапивы скользнула по плечу шляха вниз, пока не достигла ладони. Они глядели не друг на друга, а вперёд, на темнеющий горизонт: чем сильнее приближалась граница, тем больше становилось зелени, а хилый кустарник превращался в тонкоствольные деревца. Они переплели пальцы, и каждый боялся, что второй отдёрнет руку.
– Спасибо, Шатай, – тихонько проговорила Крапива.
– За что жэ?
– За всё, что ты оставил ради меня. Надеюсь, я стану тебе хорошей женой и сумею отплатить…
Он стиснул её ладонь так крепко, что впору вскрикнуть, но травознайка стерпела, а Шатай ответил:
– Ради тэбя я отдал бы большэ. Но большэ у мэня ничэго нэт.
Сердце затрепыхалось пойманной птичкой. Не то плакать, не то смеяться хотелось девке.
– Ты возьмёшь мэня в мужья по вашим обычаям? – спросил Шатай. – Чтобы… никто нэ смэл говорить, будто ты нэ шляшенка, и наш союз внэ закона.
Крапива помрачнела.
– По нашим обычаям надобно просить благословения у матушки с батюшкой. А они навряд согласятся…
– Потому что я шлях?
– Потому что ты мужчина. – Крапива потянулась и заставила наклониться Шатая. Едва со спины звероптицы не свалилась, но всё ж сумела звонко чмокнуть мужа в угол рта. – К чему нам благословение людей, когда сами боги присутствовали на свадьбе? Мёртвые земли омыты дождём! Что это, если не доброе предзнаменование?
Шатай ухмыльнулся, на миг став похожим на Власа, и ехидно протянул:
– Или ты просто боишься, что родичи отлупят тэбя за распутство!
– Боюсь? – удивилась Крапива. – Боятся неизведанного. А меня точно отлупят!
Оба засмеялись. Ливень, сменившийся с утра моросью, опять потихоньку усиливался, и крупные капли сверкали на ресницах и в волосах. Крапива придержала поводья, сплетённые Байгаль из тесёмок, Шатай сделал то же. Звероптицы встали вплотную друг к дружке и вдруг вместо того, чтобы препираться, ласково потёрлись клювами. Но шлях и травознайка того не заметили, потому что их поцелуй длился куда как дольше.
Когда они снова двинулись в путь, Шатай затянул песню. В ней слышался и весёлый перестук бусин дождя, и трепет кружевных листьев шалфея на ветру, и победоносный крик сайгака. А всего громче звучало ликование мужчины, заслужившего любовь.
Одного Власа не радовала степная песнь. Когда он вернулся к отставшим спутникам, сразу заметил, что те маленько покраснели, а их звери, прежде не ладящие, шли бок о бок.
– Что, опять воет? – презрительно бросил княжич, поравнявшись с ними.
Он петь не умел и, сказать по правде, вовсе не знал, как порадовать бабу, если не дарить ей цацки. Зато, когда случался привал, тут уже был его черёд красоваться. Шлях боялся лишний раз коснуться аэрдын, княжич легко обходил его в ласках.
Когда дождь усилился настолько, что стало сложно двигаться дальше, троица остановилась. Рябая стена воды преградила путь, да и птицы, непривычные к дальним переходам, ещё и с грузом, устали и проголодались. Травознайка хозяйственно устроила лагерь: связала тряпицы, которыми прежде они закрывали лица, в одну и натянула над головами. Граница была совсем близко, появилась дорога, а вдоль неё низкие деревца, под которыми они и спрятались. Звери выклёвывали из почвы повылезавших на поверхность грызунов, а Крапива с интересом наблюдала за их диковинными повадками. Она и не заметила, как Влас пристроился позади, расставив ноги, и заставил опереться спиной о его грудь. Когда Крапива обнаружила на плечах его ладони и встрепенулась, он зашептал:
– Ш-ш-ш… Гляди, как занемели плечи. Непривычно верхом?
Шея, плечи и спина взаправду болели неимоверно. Никогда травознайка не проводила в седле так много времени. Она дала себе мгновение насладиться тем, как опытные пальцы давят на сведённые мышцы и скоро непотребно застонала от удовольствия. Сама испугалась развратного звука, но и тут княжич легко её успокоил.
– Не шевелись. Хорошо же? Знаю, что хорошо. Дай-ка…
Ладони, некогда оставившие на её теле синяки, оглаживали и дарили блаженство, и скоро у девицы не осталось сил противиться неге.
Недовольным оставался только шлях.
– Ты что творишь?!
– У Крапивы спина болит, – нахально ответил Влас. – Помогаю жене.
Шёпот стёк по её шее горячим мёдом и пробрался под одежду, а следом за шёпотом последовали и ладони. Когда в движения рук вплелись поцелуи, Крапива вовсе не уследила. Княжич всё настойчивее ласкал её, а Шатай сидел рядом, не говоря ни слова, и следил за каждым его движением. Влас точно издевался над шляхом: оставлял языком влажную дорожку на ключице девки, а смотрел на соперника.
«Ей хорошо со мной, видишь? – говорил его взгляд. – Уйди!»
Шатай стискивал челюсть так, что становился похож на хищную птицу. Случись у них ночлег, не сдержался бы и зарезал мерзавца. Но спорить с аэрдын он не смел, а она, разомлевшая, лежала в объятиях дрянного срединника, и уста её алели. Тогда он набрался решимости и приблизился. Глаза Крапивы были закрыты, а брови нахмурены: она собиралась с духом, чтобы остановить действо, но всякий раз тушевалась, позволяя себе ещё мгновение удовольствия.
Скоро, совсем скоро, они доберутся до Срединных земель, и княжич уберётся восвояси. А вместе с ним пропадут тревога и бесстыдные желания.
Потом стало так хорошо, что Крапива и вовсе забыла, как мыслить. И только недовольный рык Власа вырвал её из небытия. Они ласкали её вдвоём. Шатай, раздираемый ревностью, несвойственной шляхам, целовал плечи и гладил бёдра, всё сильнее задирая платье; Влас прижимал Крапиву к себе и пытался отгородиться от шляха, но тот и не думал отступать.
– Ты тут лишний, – процедил княжич.
– Нэ я, а ты.
Сколько ещё они пререкались бы и к чему могло привести срамное соревнование, Крапива выяснять не пожелала. Она отпихнула обоих.
– Что я вам, корова какая?! Вы бы ещё кости бросили, кто на меня первый взберётся! Руки убрали, говорю!
Обида вспыхнула колдовством, листья крапивы проступили по всему телу, и мужчины шарахнулись, ожёгшись.