– Дядька!
Чуть не плача, он рухнул подле кровати раненого, но даже не поморщился от удара. Схватил морщинистую ладонь, прижал к губам.
– Дядька Несмеяныч! Я уж решил, больше на этом свете не свидимся…
Дубрава Несмеяныч, изувеченный самим вождём Иссохшего Дуба, с трудом приподнимал отяжелевшую грудь. В полудрёме-полубреду он то бормотал приказы дружинникам, то ругался, то сетовал, что не защитил родную кровь. Заслышав знакомый голос, он словно дышать прекратил. Его ресницы дрогнули, веки с трудом разлепились.
– Влас…
– Я, дядька, я!
– Сынок…
Княжич засмеялся и заплакал одновременно. Уронил голову на грудь Несмеяныча, и одеяло, укрывающее того, мигом намокло. Дубрава закашлялся.
– Лихорадка мучает, – пробормотал он, – видится… всякое. Эй, кто там? Воды…
– Нет, дядька, это я!
Ласса метнулась за чашей, но напоить больного Влас ей не дал, отнял посудину и сам прислонил её к пересохшим губам.
– Кто лечил его? – тихонько спросила Крапива.
– Я и лечила… Больше ж некому. Что ты мне порассказала про травы, то и в дело пошло, – ответила Ласса.
– Чем?
Подруга загибала пальцы:
– Огнецветом кровь запирала, орясник варила, из крепеца примочки. И чистотел, чтоб раны не загноились.
– И как?
Ласса покачала головой.
– Плохо. Ночами не сплю, слежу. А всё одно жизнь из тела утекает.
– Ничего, – Крапива хмыкнула, покосившись на княжича, – и не таких на ноги ставили.
Пока лекарка суетилась, пока перебирала травы, топила печь и мешала варево, пока меняла засохшие повязки на животе воина, а Влас держал дядьку, чтоб не дёргался, Ласса кликнула мальчишку с соседнего двора.
– Сбегай до поля, да чтоб мухой! Кликни Матку. Передай, беды нет – радость великая.
Малец понятливо кивнул и был таков. В другое время он затребовал бы за услугу пряник или леденцового петушка, но нынче в деревне вся снедь была на вес золота, и гонец не заикнулся о награде. Метнулся, меж тем, воистину споро. Да и Свея не заставила себя ждать, бегом примчалась к избе. Запыхавшаяся и взмокшая, она с грохотом распахнула дверь. Нечаянной радости Матка не доверяла: уж больно много бед этим летом свалилось на Тяпенки. Так она и осталась стоять на пороге, уронив челюсть и выпучив глаза. Кого первым хватать: дочь, травознайку, княжича или шляха, сидящего в её кухне как у себя в степи, да ещё и нахально уплетающего простоквашу?
– Свежего ветра в твои окна, – растерянно пробормотала Свея, сама не зная, к кому обращается.
Крапива и её кинулась обнимать. Матку обхватить что кряжистый дуб – двух человек не хватит, куда там одной травознайке! И ну реветь! Свея поглаживала девку по волосам, ничего не понимая, и тогда вперёд вышел Влас и буркнул:
– Уцелеет твоя деревня. Я пред Посадником за Тяпенки вступлюсь.
Матка оцепенела. Под грубой рабочей рубахой налились мышцы, едва не вспарывая швы. Свея, вздрогнув, подцепила подбородок лекарки и пытливо заглянула ей в глаза.
– Сняла, стало быть, проклятье.
– Сняла…
– Обидел кто?
Крапива пожала плечами. Обижали её в Мёртвых землях многие, но теперь не всё ли равно?
Тогда Матка отстранилась от неё и молча пошла на княжича. Каждый шаг звучал приближающейся грозой, но Влас был слишком горд, чтобы пасовать пред нею.
Крупнее иного мужика, мощная, хмурая, она возвышалась над Власом горою, но тот не робел. И тогда Свея гаркнула:
– Щенок!
Опосля размахнулась и залепила такую затрещину, что княжич отлетел к стене.
– Вступишься за Тяпенки, значит? А из-за кого беда нагрянула? Кто бой устроил?! Ты, паршивец мелкий! Да я тебя на лоскуты порву и твоему папаше в туеске отправлю!
Шатай допил простоквашу и рукавом вытер белые усы, после чего заключил:
– Мудры люди, которые дали власть жэнщинэ.
Крапива и Ласса с визгом бросились останавливать Матку, Влас же взвился на ноги и ощерился.
– Так-то ты своего княжича приветствуешь?!
Девки повисли на мощных руках Свеи, но та без труда наступала на Власа, волоча их за собой.
– Да какой ты княжич?! Дерьмо на подошве, и то лучше тебя!
Княжич процедил:
– Я женщин бью редко. Но ты на бабу похожа меньше, чем корова, и язык тебе не мешало бы укоротить!
И как знать, чем кончилось бы противостояние, но тут подал голос Дубрава Несмеяныч. Тихонько застонав, он приподнялся и позвал:
– Влас…
Тот кинулся к больному, мигом позабыв о Матке.
– Здесь я, дядька!
– Где… Плохо… вижу…
– Да здесь!
Влас прижал к своей щеке морщинистую ладонь, а Несмеяныч, успокоившись, выдохнул:
– Хорошо…
А затем отжалел от себя ещё одну оплеуху, насколько хватило сил.
Влас так и сел на задницу. К лицу его прилила кровь, но не полезешь же в драку к раненому старику?
– Дядька! За что?!
Несмеяныч прохрипел:
– Для ума. Авось появится… Поклонись Матке да прощения проси! Верно она тебя: щенок и есть!
Влас поднялся. Весь он трясся от злости, но говорил ровно.
– Ещё я бабе в ноженьки не кланялся. Да и ты, старик, не забывай, кто пред тобою! Я тебе княжич, а не выученник!
Тогда Дубрава закряхтел. Свежие повязки его почернели от крови, но он отмахнулся от лекарки, метнувшейся помочь. Сел, широко расставив ноги и упираясь локтями в колени. Тяжело ему было даже дышать, не то что говорить. Помолчал. Наконец, поднял голову и твёрдо произнёс:
– Ты мне сын родной, а я тебе отец. И позор мне, что прежде уму не научил да разбаловал. Хоть теперь попытаюсь.
Княжич попятился.
– Ты, старик, никак, из ума выжил? Я ведь не посмотрю, что ты мне дядька. Могу и казнить!
– Я тебе отец, – повторил Дубрава. – А тот, кого ты отцом величаешь, дядька. Так что преклони колено, щенок, и послушай, что старшие говорят!
Если до того княжич был красный от ярости, то теперь весь побледнел. Он перевёл ошалелый взгляд с Несмеяныча на Матку и обратно. Хотел что-то сказать, но заместо того плюнул на пол да вышел, хлопнув дверью.
Крапива метнулась было за ним, но Дубрава окликнул:
– А ты куда, егоза?
– Так за Власом… Не ровен час, случится что…
– Всё, что могло сделаться плохого, уже сделалось. Пусть ему. Выпустит пар и вернётся, не впервой.
Перевязь на животе у него промокла насквозь, и Крапива подчинилась лекарскому долгу: первое дело раненому помочь, а там уж разбирать, кто кого обидел. Она уложила упрямого старика на кровать и в который раз поставила на колени кулёк с выстиранными повязками.
Матка тем временем, недобро зыркая на Шатая, позвала дочку.
– Ласса, ты грамотная. Накалякай-ка письмецо. Надобно Посадника известить…
– Не надо, – подал голос Несмеяныч. – После боя уж сколько времени минуло. Кто-нибудь из дружины да успел добраться до столицы. Теперь лучше здесь братца встретить хлебом-солью, всё одно с гонцом он разминётся. Авось и от меня будет прок при встрече… А на коня я всё одно теперь долго не сяду. Постой, дочка, – обратился он к Крапиве, – сядь.
– Некогда рассиживаться, – нахмурилась та.
Несмеяныч по-доброму хмыкнул:
– И верно, егоза. Ты, что ли, княжича из плена вызволила?
Лекарка потупилась.
– С меня проку мало было бы. Нас Шатай выручил.
Все разом повернулись к шляху. Тот сидел, будто бы безучастный к происходящему, но Крапива, что неплохо успела узнать мужа, заметила, как сильно сжимает он зубы.
– А ты чей будешь, сынок?
Шатай гордо вскинулся.
– Ты называл этого… сыном. Если назовёшь сыном и мэня, выйдэт, будто мы братья. А мнэ такого счастья нэ надо.
Дубрава хохотнул.
– Ликом, вроде, с островов, а говором шлях… Как же так вышло, что ты спас срединников?
– Я спас нэ срэдинников, – был ответ. – Я спас жэну. И спас ублюдка, который отчэго-то ей приглянулся.
Свея ударила кулаком по бедру.
– Жену?! Ишь, какой шустрый! Слышишь, Крапива, тебя уже в жёны взяли!
Лекарка зарделась и всего больше радовалась, что, возясь с лекарствами, может спрятать лицо. Она пролепетала:
– Это правда. Шатай мне муж. Пред богами…
Ласса охнула.
– Крапива! Правду ли молвишь?!
Тогда аэрдын выпрямилась и повторила во всеуслышанье:
– Правду. Шатай мне муж, и наш союз благословлён богами. И, кабы не он, лежать бы и мне, и княжичу, в степи мёртвыми, на радость смрадникам. – Она подошла к шляху и взяла его за руку, а после поклонилась Свее. – Боги наш союз одобрили, так одобри и ты, Матка!
Шатай пробурчал:
– Наш союз Рожаницей принят. Нэ людям спорить с богами.
Пробурчать пробурчал, однако встал с Крапивой рядом и тоже поклонился.
– Ишь! Союз у них! – За ядом Свея прятала растерянность. – Что мне-то кланяешься? Это у матери и отца благословения просить надобно! А они, думается, шляху в доме не обрадуются.
– Надобно, – согласилась девка. – И я попрошу. Но прежде прошу тебя за нас поручиться. Шатай вернул в Тяпенки меня и спас жизнь Власу. Теперь Посадник не прогневается на нас. Шатай спас деревню.
Шлях расправил плечи, а смотреть стал увереннее. И правда, он не побираться в Тяпенки явился, а спасение принёс.
– Вот значит как… – Матка пожевала губами. – Ну, будь по-твоему. Только, мой тебе совет. Ты дома-то была?
– Нет…
– Так, наперво, сходи одна. Тебя родня уже похоронила, не след на них разом столько вестей валить. А после уже вместе идите кланяться. И я с вами схожу.
Но прежде Крапива вернулась к Несмеянычу и стала объяснять Лассе, когда давать какое снадобье и отчего нельзя мешать одно с другим. Улучив время, Свея окликнула шляха.
– Эй, малый. Идём-ка. Помочь надобно.
Шатай вышел с Маткой на крыльцо, но та к делу его пристраивать не стала, а вместо того ткнула пальцем в грудь так, что шлях покачнулся.
– Скажи-ка, женишок, как это так вышло, что ты на нашей недотроге женился? Небось дождался, пока проклятье спадёт, и подол ей задрал?
У Шатая ажно волосы вздыбились, как шерсть у злющего пса. Рыкун отозвался из будки согласным ворчанием.