– Зато не трус.
Тур сощурился.
– Подумай, мальчик. Хорошо подумай. Ты княжич, твоё дело в тереме сидеть да баб лапать, а никак не в битве кровь проливать!
– Нет!
– Тогда лишишься разом всего! Ни тебе имени, ни княжества, ни терема!
– Грозишь меня наследства лишить? Так вот, дядюшка, не выйдет. Я и сам его не приму!
– Все, кто останется здесь, погибнут!
Княжич сбросил ладонь Несмеяныча с плеча. Он стиснул зубы, глубоко вдохнул и сказал:
– Значит я погибну с ними вместе.
***
По рождению Шатай был дикарём. Вырос в жестоком племени, сражался и убивал, и многие в Тяпенках запомнили его не как спасителя деревни, а как того, кто с Иссохшим Дубом вместе резал невинных. Но Крапива знала и иного Шатая: поющего нежные песни, гребнем расчёсывающего ей волосы, робкого и заботливого. Оттого не ждала от него беды. Зря, наверное…
Он вёл её на задний двор. Крапива и слепой бы не упала на знакомых тропинках, но шлях всё равно завязал ей глаза платком.
– Удумал тоже, – бормотала она недовольно. – О чём думаешь, глупый? К битве готовиться надобно, а ты что?
– А я, можэт, и готовлюсь, – таинственно отвечал Шатай. – Нэ дам тэбя в обиду. Вэришь, аэрдын?
Крапива вздохнула. Верить-то она верила, да вот к добру ли? Прохладные ладони шляха придерживали её маленько ниже пояса. Вроде и неприлично, а выворачиваться не хочется… Забегавшись со всеми вместе, девка и не заметила, как взопрела. Дождь не оканчивался, стоял сырой пеленой в воздухе, потому делалось ещё жарче. Шатай же успокаивающе поглаживал её по бедру, и девка не противилась – сладко!
Ну как в последний раз касается её Шатай? Что Влас боле к ней не подступится, Крапива знала точно и, хоть горьким было это знание, радовалась. Княжич выживет. Вернётся в терем да выбросит из головы упрямую травознайку. А там, глядишь, найдёт себе ровню да заживёт счастливо. Глупая-глупая лекарка! Откуда ж ей знать, что в обозе, что отъезжал от Тяпенок, Власа не было. Хмурый Тур и брат его Несмеяныч, многие из селян, Ласса, мать с отцом и братишки были… Но не княжич.
Сама Крапива пожелала остаться вопреки воле родичей.
– Рожаница не зря наделила меня даром, – сказала аэрдын. – Я буду помогать раненым.
Остался Шатай, мужики, что всех лучше владели оружием, Матка Свея. А вот о том, что с ними вместе к бою готовился княжич, Крапива не ведала.
– Прэшли.
Крапива потянулась снять платок, но прохладные руки перехватили её.
– Аэрдын, отвэть, – голос шляха дрогнул, – отвэть правду…
– О чём?
– Ты сказала, что дэржишь слово и станэшь моей жэной по срэдинным обычаям.
– Да…
Шатай обвил её руками и прижался всем телом к спине. Лихорадочные то были объятия, сулящие дурное.
– Но нэ сказала… любишь ли.
Он убрал выбившиеся из пшеничной косы пряди и несмело коснулся шеи губами. Крапива охнула, ажно колени подогнулись от лёгкого поцелуя! Краска залила её лицо, Крапива вновь потянулась снять повязку, и вновь шлях не позволил.
– Отвэчай, – потребовал он.
Сердце затрепетало в груди. Не так надобно говорить с женихом! Не перед сражением, не мучаясь страхом, что его жизнь унесёт чей-то клинок. И уж точно не тогда, когда каждое слово из тебя щипцами тянут. Крапива сжала руки в кулаки.
– Я отвечу. Но лишь после битвы.
Шатай прижался теменем к её затылку и не то засмеялся, не то заскулил.
– Значэт нэт…
– Зачем говоришь так? Шатай!
Она рванулась. Нырнуть в его серые глаза, как в омуты, зарыться пальцами в жёсткие соломенные волосы, утонуть в ласках… Телом объяснить то, что не поворачивается сказать язык.
Но Шатай не позволял вывернуться.
– Пусти! Да что с тобой?! Шатай, дай хоть посмотреть…
– А его? – перебил шлях. – Его ты любишь?
– Отпусти!
Нет. Хоть шлях и был худощав, а в племени и вовсе слыл слабейшим, но то ли успел возмужать за время, проведённое с аэрдын, то ли сама Рожаница наделила его силой. Он сжимал её крепко – не шелохнуться.
– Шатай, пусти. Мне страшно. Я не стану говорить… о нём.
А и что сказать? Что тошно делается всякий раз, как она вспоминает, как прогнала княжича? Как кричала, что ненавидит? А и верно, ненавидела. За то, что наравне с Шатаем не шёл из её мыслей, за то, как жарко ласкал и за то, как хорошо ей было, когда оба, шлях и княжич, были с нею вместе. В таком ни одна девка не то что жениху, себе самой не признается!
И тогда её уста обжёг поцелуй. Будто пламенем обдало. А Шатай всё так же стоял позади и то ли обнимал, то ли держал насильно…
Горячие руки распутали узел и сняли повязку. Влас стоял пред нею и ухмылялся, да только счастья в той ухмылке не было нисколько.
– Молчишь, значит?
Горло перехватило. Ни Власа ни Шатая лекарка уже не боялась, да и вместе взятых их тоже. А вот себя с ними рядом…
– Влас… Ты зачем здесь?
В чёрных глазах вспыхнул уголь. Княжич снова накрыл её уста своими, а потом обнял. Да не так, как делал всё это время. Не вызывая постыдные мысли и не обжигая. Не горячо. Тепло. Они стояли подле неё: пламень и лёд. Княжич и шлях. И обнимали ту, кого ни один не мог отпустить.
– Не любишь, – сказал княжич. – Ни одного из нас не любишь, так ведь?
Крапива хотела ударить его. Крикнуть «да как же так?! Неужто мало я отдала вам?! Неужто ещё что-то надо, чтобы показать… доказать…»
Но Влас наклонился, поднимая с земли пустой мешок.
– Тогда запомни, – прошептал он, едва касаясь её волос, – что я люблю. Потому и…
Не договорив, он накинул мешок ей на голову. Грубая ткань накрыла плечи и торс, разве что ноги маленько торчали. Крапива взвизгнула, но поздно. Вот уж не ждала она беды от своих мужчин, а зря. Запоздало встопорщились листья крапивы на её теле, запоздало встрепенулось колдовство. Но куда там жечься сквозь холщу, которую и шилом не сразу проткнёшь?
Крапива пиналась и визжала, но кто-то, то ли Влас, то ли Шатай, поднял ей с земли. Второй подхватил брыкающиеся ноги, и понесли. Скоро стало ясно, куда: животом девку уложили на седло, а после надежно привязали верёвкой. Тяжёлая ладонь легла на бедро.
– Запомни, шлях, – хмуро сказал княжич, – если обидишь её… словом или делом…
– Знаю, – ответил Шатай.
Крапива извивалась змеёй и ругалась на чём свет стоит. Она не видала, как мужчины, свирепо поглядели друг на друга, раздули ноздри… и обнялись.
– Прощай, – сказал Влас.
– Прощай, – кивнул Шатай и вспрыгнул на зверо-птица.
Княжич глядел на жеребца со связанной девкой и чудного зверя Байгаль, догоняющих удаляющийся обоз. Всего больше хотел он бегом помчаться следом. Но не все тяпенцы пожелали покинуть родные края. Многие, очень многие решили принять смерть там, где провели жизнь.
А долг вождя – защитить своё племя.
Глава 23
Много дурного люди говаривали про Змея, и лишь одно хорошее: тех, кто миром признавал его власть, Большой Вождь миловал. Обыкновенно. На том и решил обхитрить его Влас.
В деревне людей осталось – по пальцам сосчитать. С полтора десятка мужей, что согласились с княжичем: не дело отдавать врагу родную землю! Лучше на этой самой земле костьми и лечь. У этих нашлись охотничьи луки, ножи, пики да рогатины. Ещё столько же стариков со старухами, тоже, впрочем, не сидящих без дела. Влас всё ждал, когда дзяды начнут причитать и лить горючие слёзы, но они оказались едва ли не проворнее молодых. Старухи накипятили воды да повтыкали в уголья ухваты со сковородками. Нагреются добела – станут страшным оружием супротив недруга, а бурлящей водой можно окатить подступающий к воротам отряд. Несколько баб тоже осталось во главе со Свеей. Матка вооружилась подобно мужику и в том, что до последнего она будет оборонять Тяпенки, княжич не сомневался.
Всего набралось почти четыре десятка людей в отряде Власа. И назвать их добрыми бойцами не поворачивался язык. Зато и думать о том, что кто-то, подобно княжьим дружникам, отступится, не приходилось.
Первым делом Влас стал кумекать, как бы избежать сражения, но отстоять деревню. Прежде он сам бы себя за подобные мысли корил, но то прежде. Были времена, когда княжича не волновало, сколько людей навсегда останется на поле боя. Те времена минули.
Но и воинскому ремеслу нашлось применение. Влас расставил селян так, чтоб всего сподручнее было обороняться. Баб – на сторожевые башенки у ворот, на вершинах которых обыкновенно возжигали пламень, приветствующий гостей. Нынче на этом пламени стояли котлы с водою. Стрелять бабы оказались не мастерицы, зато среди стариков нашлось несколько добрых охотников. Их княжич тоже посадил повыше, вооружив луками. Крепких мужей поделил надвое и спрятал в высокой траве. Да наказал, чтоб ни звуком себя не выдали, покуда не услышат условный сигнал. Остальных же во главе со Свеей отправил в деревню. Хоть и тревожно было княжичу за них, однако ясно, что в пустое селение Змей не сунется. Стало быть, нужна приманка.
Сам же Влас встал перед запертыми воротами, словно единолично собрался отстоять Тяпенки, оперся о сигнальный столб плечом и скрестил руки на груди.
– Ждэшь кого?
Княжич взрогнул. Ливень хлестал всё сильнее, и Влас не расслышал мягких шагов звероптицы, пожалованной троице путников степной ведьмой. Шатай подкрался незаметно.
– Какого лешего ты тут забыл?!
Шлях спешился и почесал в затылке.
– Да есть здэсь один… Дурэнь, каких поискать.
– Ты ополоумел никак! Уезжай скорее!
– Ещё я от битвы нэ бэгал, – насупился Шатай.
Влас закрыл лицо ладонями и засмеялся.
– Ну ты… И меня ещё дурнем зовёшь?! Я тебя с Крапивой отправил! Спасался бы сам и её спасал, а ты…
– А я и нэ говорил, что сам умный, – осклабился шлях. – Её защитят. Я попросил. А мы…
– А мы подохнем тут!
– Да, думаю, подохнэм. Зато, – шлях сорвал былинку и сунул в рот. Вид у него был шальной и весёлый, – зато с чэстью!
Поди пойми, благодарить его или влепить хорошенько!