– Тебе Посадник дал бы землю в столице. А Крапива стала бы женой. И вы жили бы с нею вдвоём и…
– И она нэ смогла бы забыть погибшэго гэроя, а его тэнь вечно стояла бы мэж нами, – закончил за княжича Шатай. – Нэт уж. Я нэ дам тэбэ остаться для нэе героем. Я тожэ хочу!
Много ли племён поклонилось Змею? Много ли воинов признало его власть? И сколько погибло, не желая менять гордость на набитое брюхо?
Точного числа не знал никто, но, когда вершина дальнего холма потемнела, словно облитая смолою, лишь одно слово шло на ум: несметное. Несметное войско было у Змея в сравнении с кучкой людей, надеявшихся защитить Тяпенки.
Влас видал войска больше. Что уж, где-то в столице и вовсе сытно ели да сладко пили целые сотни бойцов, готовых выступить под его командованием. Но бойцы остались в столице, а княжич стоял один пред воротами маленькой беззащитной деревеньки. Хотя…
Княжич покосился на Шатая. Шлях сурово сдвинул брови, и мальчишеское лицо его от этого выглядело ещё моложе. Ему бы девкам степные песни петь да вышивать, а не с мечом супротив целого войска… Но отчего-то княжич порадовался, что охраняет ворота не один.
– Если кто-то из нас выживет, – сказал Влас, – пусть рассказывает Крапиве, как смело бился второй.
– Вот ещё, – фыркнул Шатай. – Я скажу ей, что ты обмочился.
– Тогда я скажу, что ты звал мамочку.
– Добро.
– Добро…
Войско неотвратимой тучей двигалось к ним. Ни дождю было не под силу смыть его чёрное пятно с зелёных склонов, ни ветру сдуть. Пока враг ещё не мог расслышать, княжич прокричал:
– Стоять тихо, покуда не услышите сигнал!
А после повернулся к Шатаю.
– Если станет совсем худо, свисти.
– Нэ буду, – насупился шлях. – Нэ к добру.
– Конечно не к добру, – усмехнулся княжич. – Змея ведь положим!
– Всё равно нэ буду. У нас говорят: нэ свисти…
– А то что?
– А то жэна любить пэрэстанэт.
Княжич и шлях расхохотались. Да так, что, когда войско приблизилось к ним, остались необыкновенно веселы. Однако веселье пропало, стоило одному из воинов выехать вперёд.
Много как можно сказать, мол, под моим началом идут бойцы, у меня власть. Можно седлать коня редкой масти, можно носить нагрудник, вышитый золотом, можно пригнать рабов, чтоб держали над головой полог от солнца или дождя. Ничего из этого у Змея не было. Однако любой бы понял, кому надобно поклониться.
Держался он спокойно, если не сказать, дружелюбно. Лёгкая полуулыбка кривила рот, а ливень промочил его одежду не меньше, чем платья остальных шляхов. Но глаз на Змея никто не поднимал. Только Влас с Шатаем рассматривали пришельца с наглым любопытством. Главарь степных бойцов на степняка походил всего меньше. Высокий, худощавый, светлоглазый… Борода и усы его не отличались густотой и чернотой, а соломенные волосы, стянутые в низкий хвост, выделялись в толпе сынов Мёртвых земель как ярко-белый кончик лисьего хвоста.
У Власа свело глотку. Да что уж! Все затаили дыхание: на утоптанном пятачке земли перед воротами Тяпенок стояли два Змея. Один постарше, второй помоложе. И один годился другому в отцы. Да что уж! Отцом он ему и был.
Змей задумчиво пощипал редкие светлые усы, точно такие же, какие росли и у Шатая. Спешился. На его лике стоило бы смениться тысяче чувств, но даже ближники сумели определить лишь одно – досаду.
– Интересно как вышло, – негромко проговорил Змей вместо приветствия. – Вот же ведьма…
Другое дело Шатай. Он походил на отца по-колдовски сильно, однако каждая из мыслей, суетящихся в его голове, отражалась на лице. Удивление, страх, радость, снова страх, ненависть, обида… Надежда.
Стрепет ехал по левую руку Большого Вождя. Он тоже ступил на землю, но оглядываться не спешил, словно провинился в чём. Уж кто-кто, а он хорошенько рассмотрел Змея и давно уразумел, от кого ведёт род найдёныш, воспитанный Иссохшим Дубом. Уразумел, но смолчал. И всего меньше ему хотелось, чтобы кто-то из племени, а то и сам Шатай, выдал его тайну. Но Змею до Стрепета дела не было. Он спросил у Шатая:
– Как звать тебя?
– Шатай, – глухо выдавил тот.
– И откуда же ты взялся, Шатай?
Стрепет напрягся: того и гляди взлетит от натуги! Но Шатай и не подумал указать на него.
– Я найдэн в Пустых зэмлях. И воспитан Стэпью.
– А кем рождён?
– Нэ знаю. Но даже слэпой увидэт, что ты к тому приложил руку.
Змей самодовольно разгладил редкую короткую бороду.
– Я овладел многими женщинами. Но не думал, что хотя бы одна из них сумеет зачать. И уж точно ты не рождён от моих братьев или от отца, потому что я убил их всех. Стало быть… буду звать тебя сыном.
– Нэ будэшь.
– Почему же?
Шатай сжал кулаки.
– Потому что я убью тэбя.
Змей ядовито усмехнулся.
– Когда-то давно степная ведьма сказала, как я умру. Иногда я думаю, что она не соврала, потому что многие с тех пор пытались отправить меня в Тень. Те из них, кому достало ума передумать, сейчас несут моё знамя. А упрямцы досыта накормили смрадников. Тебя ждёт либо одно, либо другое.
– Жэнщину, что воспитала мэня как родного, звали Нардын. Ты помнишь это имя?
– Я не запоминаю имён.
Шатай деловито кивнул. Таких слов он и ждал.
– Её убил тот, кто называл сэбя Змеем. Её убил ты, и тэперь я убью тэбя. И мнэ нэт дэла до того, что напророчила тэбэ ведьма.
К Власу вернулся дар речи как раз вовремя, чтобы цыкнуть:
– Молчал бы!
Но Шатай плюнул на землю перед собой, тем самым нанося оскорбление врагу. Змей не обиделся:
– Всё же ты не безродный щенок. Ты достойный сын своего отца.
– У мэня нэт отца. Нэт плэмэни. И нэт сэмьи. Но у мэня есть мэсть.
Прежде, чем слова сорвались с языка, сорвался с пальцев нож и стальной стрекозой полетел к Большому Вождю. Но прозвания не дают просто так – Змей ушёл в сторону, рукоятью меча отбив клинок.
Влас едва в голос не застонал. Пропали мирные переговоры, пропала деревня! Но Змея выходка нежданного сына порадовала. Он рассмеялся:
– Теперь вижу, что не только лицом ты похож на меня, но и нравом. Что же, моя кровь не могла породить труса. Умеешь ли ты сражаться как мужчина или только бьёшь исподтишка?
– Ты нэ достоин того, чтобы сражаться с тобой чэстно. Ты нэ чтишь обычаев. Ты бэрёшь жэнщин силой!
– Я беру силой всё, что пожелаю. Женщин. Воинов. Земли. А ты выглядишь так, словно побираешься у помойной кучи. Разве это лучше? Разве достойно сыну Великого Вождя стоять с горсткой земледелов и молить о пощаде?
Тут уж вступил Влас.
– Разве мы молили о пощаде?
Змей равнодушно пожал плечами.
– Сейчас или к закату, но вы падёте на колени. Если станете упрямиться, то на брюхе ко мне приползут лишь немногие. Но приползут. Я видел это не раз в Степи.
– Но ты не в Степи сейчас. Ты пересёк границу и ступил на Срединные земли, и здесь правят иные законы.
– А ты знаешь закон? – Змей вскинул над головой меч, крупные капли застучали по лезвию. – Вот единственный Закон, который я чту. Кто ты такой, чтобы перечить ему?
– Я княжич Срединных земель. Начиная с границы и до Севера моя власть и власть моего отца. Уходи с миром, Вождь из Степи. Иначе объявишь войну не только этой деревне, но и всему Срединному княжеству. Тебе не совладать с нашими воинами.
Змей добродушно пихнул Стрепета локтем, но тот не улыбнулся в ответ, а лишь сильнее сдвинул к переносице лохматые брови.
– И где же ваши воины? Что-то не вижу никого, кто готов был бы пролить за тебя кровь. Я убью всех, кто встанет на моём пути. Сначала в этой деревне, потом в следующей и так до самой столицы. Срединные земли покорятся Змею, как покорилась Степь.
– Стэпь нэ принадлэжит никому! – влез Шатай.
– Ошибаешься. Степь принадлежит тому, у кого достанет сил удержать её.
– Довольно! – Влас приосанился и вышел вперёд. – Я знаю, для чего ты явился в наши края. Тебе нет дела до этой деревни, как и до всех Срединных земель. Тебя привёл он, верно? – Княжич перевёл взгляд на Стрепета. – Что стоишь, вождь? Да и вождь ли ты теперь, если поклонился тому, кого так ненавидел?
Стрепет оторвал от земли тяжёлый взгляд.
– Я защищал своё плэмя.
– Не ври хотя бы себе самому. Ты хотел отплатить мне за обиду. Верно? Такова цена твоей гордости? Что же…
Влас отстегнул ножны и отбросил в сторону, а после бесстрашно пошёл вперёд.
– Стой, ты! Они тэбя исполосуют мэчами!
Шатай ухватил его за рукав, но Влас обернулся и ободряюще подмигнул шляху.
– Меня – может быть. Но после этого, дадут боги, битвы не будет. Теперь ты за главного, – сказал он.
Наконечники вражеских стрел глядели княжичу в живот, но он не дрогнул. Остановился грудь в грудь с бывшим вождём Иссохшего Дуба и сказал:
– Слушай же моё слово, Стрепет… – Лицо княжича закаменело. Он опустился на колени, и руки его подрагивали так, словно силились стянуть огромную открытую рану. – Вот моя голова. Руби. Я был глуп и совершил ошибку. Я прошу прощения пред ликом Рожаницы, – он махнул на нависающий над ними холм, – у тебя и у твоего племени. Я и только я повинен в том, что мы не заключили мир, а стали врагами. И я готов кровью смыть этот позор. Возьми мою жизнь как залог мира. И пусть граница останется нетронутой.
Гордый высокомерный княжич. Своевольный и упрямый. Надменный, непреклонный. Он стоял на коленях пред тем, кто протащил его на аркане через полстепи и молил… нет, выторговывал мир ценою своей жизни.
Рожаница глядела на него сверху из морщин коры священной липы. Сколько стоит жизнь твоя, княжич? Не землю предков ведь спасаешь, не целое войско, не родичей. Лишь кучку упрямцев, таких же, как ты.
– Что же, – сказал Змей, – парень прав. Ты привёл нас сюда. Руби.
Он подкинул меч в воздухе, поймал за лезвие и подал Стрепету. Тот, помедлив, сжал рукоять.
– Эти люди чужие тэбэ.
Княжич покачал головой.
– Они моё племя. И я должен их защищать. Пришлось попасть к тебе в рабство, чтобы уразуметь это. Об одном лишь жалею.