– Да! Да, я раб своего господина! Нэ я убил Стрэпэта, это всё Змэй! Он заставил мэня!
– Ты жалок.
Шатай поднял меч для последнего удара. Брун взвыл:
– Пощади-и-и-и!
Будучи шляхом, Шатай и не задумался бы. Нет смысла жалеть слабых, Степь заберёт их так или иначе. Но остался ли шлях шляхом, породнившись с вражьим народом?
Шатай опустил оружие.
– Ты жалок. Мараться ещё…
Он отвернулся, будто тут же забыв о побеждённом. Но потерявший честь однажды уже не отыщет её вновь… Ладонь Бруна метнулась к сапогу за ножом. Тем самым, что он вонзил в того, кому клялся когда-то в верности. Мгновение – и жало стремительно метнулось к колену Шатая. Перерезать сухожилие и добить упавшего, как собаку…
Если бы Брун заметил, как ухмыльнулся Шатай, он не довершил бы удара. Уж очень улыбка походила на ту, что блуждала на губах Змея. Шатай подпрыгнул и провернулся прежде, чем ступни вновь коснулись земли. Из-под подошв брызнула грязь, клинок свистнул, прочертив широкую дугу, а голова предателя Бруна, отделённая от тела, потонула в орущем человеческом стаде.
Шатай плюнул на землю. Имел ли он право казнить предателя, если сам нагрешил не меньше? Того шлях не ведал. Однако точно знал, что Стрепет, будь он ещё жив, самодовольно хмыкнул бы в густую бороду: не зря всё же взял к себе приблудыша.
Она носила имя Нардын и была слишком юна, чтобы брать себе мужей. А может попросту не встретила ещё того, кто стал бы достойным её любви. В Племени Дуба, тогда ещё многолюдном, каждый был бы рад омыть ей ноги после дня в пути, хоть Нардын и не слыла красавицей. Кости её были тонки, а колючий ветер часто приносил с собой кашель, и тогда впалая грудь Нардын краснела и шелушилась. Все берегли Нардын и жалели лишь о том, что навряд Рожаница подарит ей дочерей. Нардын усыхала, как и всё вокруг. Желтела трава, замыкались родники, синие очи озёр навеки закрывались. Степь превращалась в Мёртвые земли, и Нардын умирала с нею вместе.
Но случилось чудо. На границе Пустых земель молодой вождь поймал и приволок в лагерь мальчишку, дикого, как волчонок. Он отказывался говорить, хотя уже должен бы, не брал еды и лишь изредка пил. Всё изменила Нардын. Сначала она просто сидела рядом, выплетая из обрывков кожи наручи, после стала приносить пищу. Всё ближе подпускал её к себе с каждым днём найдёныш, пока, наконец, однажды не позволил коснуться. Она расчесала соломенные волосы и стала звать его Шатаем. Сам ли мальчишка открыл, как нарекла его мать, или Нардын придумала прозвание, того никто не ведал. Зато все видели, что дочь Рожаницы вроде кормит приблудыша, а крепчает сама. Степной ветер уже не награждал её недугами, сухая кожа стала лосниться, как шерсть сытой кошки, а в вечно печальных глазах вновь зажглись смешливые искры.
Шатай признал в ней мать, хотя по возрасту, скорее, мог быть ей братом. Нардын же обрела счастье, на которое и не надеялась, – сына.
Тогда Стрепет подумал, что из мальчишки выйдет толк – Драг и Оро задирали его с первого дня, но, если рядом была Нардын, Шатай отказывался молча сносить обиды. Недокормыш был слабее каждого из них по отдельности, зато сражался яростнее, чем сыновья вождя вместе.
А потом племя Дуба встретило Змея, и Дуб Иссох.
В племени было всего три женщины, и ни одна из них не пережила той встречи.
Жена вождя билась наравне со всеми. Ни одному из мужей не пришлось видеть, как Змей берёт её. Она вонзила нож себе в живот, когда поняла, что проиграла.
Жену Кривого враги увели с собой, но уже к следующей ночи её тело нашли в степи. Господин не пожелал тратить еду и воду на старуху, не способную ублажить его или его воинов.
Нардын умерла на глазах у Шатая. Она спряталась с ним в обрывках шатра и умоляла сидеть недвижимо. Но мальчишка не пожелал отсиживаться, пока умирали те, кто кормил его. Он выскочил из укрытия, и Нардын бросилась за ним. Когда Змей заметил её, она едва успела отпихнуть сына.
Шатай не запомнил его лица. Лишь тяжёлые шаги и смех, с которым он завалил женщину наземь. Но Нардын была слаба: приложи посильнее – и выбьешь дух. Когда Змей порвал платье на её груди, Нардын уже не дышала, и Большой вождь брезгливо отбросил её худое тельце.
До самого конца битвы Шатай лежал подле неё, не отрывая взгляда. Казалось, – моргни, – и навсегда Хозяйка Тени укроет материнский лик чёрным пологом. Шатай глядел только на неё, и по сей день не мог забыть навек опустевших тёмных глаз.
Казалось, с тех пор холодные ветра не приходили тринадцать раз. Змей не изменился. Лишь поступь его не казалась больше такой тяжёлой, каковой запомнил её беззащитный найдёныш. Зато лицо… Шатай всегда знал, что это он сгубил Нардын. Не пожелал сидеть тихо, не смог защитить, не успел… А теперь он это видел. Нардын убил тот, чьё лицо он, Шатай, носил все эти годы.
Змей упивался битвой. Дай волю – убивал бы своих и чужих без разбору. Рубил, топтал останки, хохотал, купаясь в восторге. Он был жесток тогда, много лет назад. Но нынче на человека не походил вовсе. Чудище, нелюдь – вот кто стоял пред Шатаем. И Шатай поднял меч, чтобы, наконец, избавить Степь от его власти.
– Куда?!
Влас вырос как из-под земли.
– Я убью его.
За шкирку дёрнув друга назад, чудом избавил от встречи с остриём вражеского клинка.
– Ты его и поцарапать не сможешь!
Верно говорил княжич. Пока Шатай бился с Бруном, Влас успел встретиться один на один со Змеем, и о той встрече долго будет напоминать располосованный бок. Влас зажимал его ладонью, а когда отпускал, руда стекала полноводной рекой и чернила штанину. А уж княжич куда как лучший боец, чем шлях, сидящий у младшего костра! Даже если этот шлях всем сердцем ненавидит убийцу матери.
Высоко в небе громыхнуло, да так сильно, что на мгновение холмы накрыло тишиной. То ли оглушило людей, то ли напугало так, что никто дышать не решался. После низкие тучи изрыгнули длинную золотую змею, и ударило вдругорядь, аккурат в корни священного Древа на холме.
– Богиня гнэвается! – прокричал кто-то.
У Змея ажно слюна брызнула изо рта.
– Я здесь бог! Бейтесь!
И кинулся в самую гущу, подавая пример. Уж кем-кем, а трусом Змей не слыл. Только благородства в его храбрости не было ни на птичий клюв. Одна лишь жажда… Мало что радовало большого вождя так, как льющаяся кровь, и он проливал её столько, сколько никто не мог.
Влас теснил шляха прочь, но Шатай не желал спасаться. Он поймал княжича за плечо, срывая горло, закричал:
– Он убил мою мать!
Ливень обращался бурей. Воины оскальзывались и падали, сквозь грохочущую пелену не видать было не только врага, но и собственного меча. Небо опустилось так низко, что клинки раз за разом царапали его сизо-серое брюхо и выбивали жёлтые искры. Богиня гневалась на непослушных детей и готовилась раздавить их, как суетящихся мошек. Но те не слушали предупреждений…
– Заходи слева! – смирился княжич.
Приказ потонул в ударе грома, но шлях прочитал по губам. Вдвоём они направились к Змею.
Ударили так, что никто не выстоял бы. Да, подло и со спины. Но разве есть место чести в бою? Где там сражаться лицом к лицу, когда каждый миг падает замертво один из тех, кто доверил княжичу жизнь?
У Большого Вождя словно на затылке глаза появились. Он вслепую выставил клинок, разом отбрасывая обоих противников, как щенят. Мечи ещё не довершили рисунка, а кулак Власа, испачканный в крови, уже нёсся к боку противника. Змей увернулся, рука лишь оставила алую полосу на его рубахе. Шатай поднял ногу пнуть врага, но тот пихнул его в грудь и зарезал бы, не подоспей Влас. Ещё удар, и ещё, и снова. Трое плясали как один, и только богам известно, какой мукой отзывалось в телах каждое движение в этом смертельном танце.
– Ты сын своего отца, – рассмеялся Змей, едва не отрубив Шатаю кисть. – Но сражаться не умеешь.
– Зато я умею!
Влас напрыгнул злодею на спину и с ним вместе завалился в красно-бурое месиво, но и тут опытный воин одолел яростного мальчишку. Влас потерял меч и застонал, прикрывая вспоротый бок двумя руками. Пришёл черёд Шатаю вернуть долг. На сей раз он не позволил Большому Вождю обезглавить Малого.
– Твоя кровь – мой позор! – взревел шлях.
– Моя кровь – лучшее, что есть в тебе.
Мечи со звоном столкнулись, Змей играючи отбивал атаки. Первая, вторая, третья… Но ни одна из хитростей, которым Шатай успел обучиться у Срединного княжича, не брала Змея.
– Полно! Тебе не победить меня. Склонись. Склонись! Склонись!
Снова и снова Змей ударами добавлял веса словам. Уже не мастерством, а удачей и молитвами спасался Шатай от острия. Он завалился назад и едва успел приподняться на локтях.
– Ты слаб, – презрительно бросил ему отец. – Ты не должен был рождаться на свет.
– Но, как видэшь, я родился, – процедил шлях.
– Да… – Сталь прочертила борозду через его грудь, разрезая рубаху и вышивая по коже алой нитью. – Ты родился… Убить тебя или… Вот что, – Змей показал зубы, и Шатаю почудилось, что клыки его в самом деле полны яда. – Станешь моим воином. Я научу тебя держать меч.
Шатай плюнул в грязь.
– Да пошэл ты!
Змей провёл по зубам бледным языком.
– Да, так и будет, – задумчиво согласился он сам с собою. – Ты станешь моим воином. И, быть может, получишь кусок моей власти. И женщин. Ты ведь изголодался по женщинам, сын? Ну так сможешь брать их столько, сколько пожелаешь.
В памяти вспыхнул образ аэрдын. Синие очи, пшеничная коса, ноги, бесстыдно обвивающие бёдра срединного княжича…
Она будет принадлежать лишь ему. И никто не посмеет помыслить о жене сына вождя. Быть может только так и удастся защитить любимую? Уж чем-чем, а честью ради неё он пожертвовал давненько. А княжич… ему он отрежет то, чем так гордится срединный ублюдок. И вырвет глаз просто потому, что так захотелось.
Столь яркой и сладкой была картина, что Шатай вздрогнул, когда Влас, отчего-то с обоими глазами, напал на Змея. Отец играючи отбил атаку.