– Без неё ты б и вовсе дух уже испустил. Как и остальные, кого сюда приволокли.
– Неправда! Меня чуть задело…
Доказывая правоту, княжич попытался вскочить, но со стоном завалился обратно на лежак, устроенный для него у очага. Правду молвить, ранение на сей раз действительно было не таким уж и тяжёлым, но оттого не менее болезненным. Зато прочие увечные… Да уж, навряд без Крапивы хоть половина из них избежала бы встречи с Хозяйкой Тени.
Наконец, лекарка улучила время навестить мужей. Была она вся потная от беготни и жары, металась то к очагам, на которых её помощницы варили снадобья, то к больным, но не жаловалась. Того больше – улыбалась. Всё ж любимое дело мило сердцу даже в тёмные времена.
Она плюхнулась на лежак и ласково убрала упавшие на лоб Власу волосы. Тот победоносно покосился на Шатая: раненого или нет, а его она первым приголубила.
– Не кровит? – спросила она.
– Не знаю. Проверь.
Вздохнув, лекарка полезла смотреть повязки, Влас же нахально ухмылялся шляху в лицо и обнимал её. Когда же Крапива отстранилась, поймал за запястье и притянул обратно.
– Кто тебя просил возвращаться, а? Сказать, что с тобой сделаю, когда выберемся?
Прежде Крапива покраснела бы, нынче же оперлась локтем над головой княжича и склонилась над ним низко-низко. Выдохнула:
– Ну скажи.
– Подол задеру и бить стану по заднице! Пока скулить не начнёшь!
– Я?
– Ты!
– Это кто ещё скулить будет, – дерзко фыркнула Крапива и ткнула его пальцем в повязку. – Кабы тебя в бою не ранили, я бы постаралась! Это ж додуматься надо живого человека – и в мешок! Лечись пока. А как заживёт, поговорим!
Настал черёд Шатая ядовито ухмыляться, но лишь до тех пор, пока аэрдын не повернулась к нему.
– А ты что скалишься? Думаешь, твоей вины тут меньше?
– Я тэбя защищал!
– А я о том просила?! Один среди вас умный мужик, жаль, не за него я замуж пошла!
Дубрава Несмеяныч приосанился, седые усы его браво встопорщились.
– А что, я может, и не против…
– Нэт!
– Ты-то куда лезешь, дядька! – возмутились молодые.
Да так перепугались, что Несмеяныч с Крапивой хором прыснули.
– А что, где два мужа, там и третий не лишний! Так что смотрите у меня!
Лекарка погрозила мужьям пальцем и снова умчалась по своим лекарским делам, а Дубрава поглядел ей вслед как-то странно, отчего Влас с Шатаем неуютно поёжились. Невдомёк им было, что вояка вовсе не о том думал, о чём они. Старый хитрец лишь хвалил себя за то, что, вопреки воле княжича и просьбе шляха, развязал лекарку и сурово объяснил, что к чему. Она выслушала, сдвинула брови и отдала приказ с твёрдостью, каковая не у каждого Посадника имеется, а воевода подчинился и развернул коня.
***
Сначала буря грозила пробить крышу Старшего дома. А ведь общинная изба ставилась на совесть, крепче и основательнее прочих. Но лекарка на то не жаловалась, ведь только благодаря непогоде бойня прекратилась, а враги разделились надвое по разные стороны обвалившегося холма. Впрочем, можно ли величать их теперь вражьми народами? Те, кого Крапива помнила по племени Иссохшего Дуба, ютились в деревне вместе с недавними недругами. Шатай сказал, что они и сражались с ними вместе после того, как Брун зарезал вождя.
– Где же Брун теперь? – охнула лекарка.
– Тэпэрь он там, где ему и мэсто. В грязи, – ответил шлях.
Беда напомнила о себе, когда буря стала слабеть. Грохот, заглушающий иной раз голоса, стих, по стенам прекратила струиться вода, всё реже ударяли кулаками в громогласный бубен небесные жители. В другой день то было бы к счастью, но не нынче.
Крапива выскочила на крыльцо за котлом, нарочно поставленным под дождь. Воды набралось под самый обод, пришлось слить лишнее, и всё равно девка не без труда подняла ношу. Доволокла бы и сама, но тут за ней следом выглянул Шатай.
– Зачэм одна выходишь? – недовольно пробурчал он, отбирая котёл. – Мало ли…
Крапива кивнула на нахохлившегося дедка, наблюдающего за врагами с высоты. Дозорный спрятался в ветвях раскидистой яблони и укутался в плащ. Цепкий, что клещ: как бы дерево не ходило ходуном от ветра, оставался на месте и неотрывно следил за врагами.
– Крикнет, случись что. Да и не до нас им пока…
Собралась уж вернуться к раненым, но Шатай крепко сжал ей локоть.
– Постой, аэрдын.
Железное дно котла глухо стукнуло о ступеньку.
– Змэй выжил. Я видэл его.
Крапива помрачнела. Этого бы первым раздавить, а поглядите-ка, боги сберегли…
– Пока гроза не утихнет, он не нападёт. А после поговорим.
– Гроза ужэ утихает… И Змэй нэ станэт говорить. Он продолжит биться.
– Тебе почём знать? Змей тоже человек, небось, и ему тошно, что столько народу полегло.
– Нэт, – Шатай покачал головой. – Змэй нэ чэловэк. Он тварь.
Костяшками пальцев от стёр брызги воды с её щеки. Крапива лишь сильнее прижалась к руке Шатая.
– Уходи, аэрдын. Бэри жэнщин и спасайтэсь, пока ещё можно.
Известный лишь деревенским лаз, по которому Крапива с Дубравой пробрались обратно в Тяпенки, сгинул вместе с частоколом, окружавшим селение. Что же, тем проще будет уйти в лес. И навряд кто-то заметит беглянок, пока бушует гроза. Лекарка высоко вздёрнула нос.
– Вот ещё! Я не брошу раненых!
– В мэшок бы тэбя, – мечтательно проговорил Шатай.
– Пробовал уже. И что?
Шлях невесомо коснулся её губ своими.
– Я должен обэрэгать тэбя. Любой ценой.
– Не оберегать, – весело ответила она, – а слушаться. Так Рожаница завещала.
– Да…
Завещала. Много что Рожаница завещала из того, что Шатай уже нарушил. Шлях с отвращением посмотрел на курган, под которым остались погребёнными десятки, если не сотни воинов. Совсем юный, он к своим годам пережил куда как больше, чем Влас и Крапива вместе взятые. Как знать, вдруг он и мудрее их обоих окажется?
Шатай поймал её за рукав и дёрнул на себя. Крапива поскользнулась, упала в его объятия и на миг нырнула в темноту.
***
После позорного сражения Змея не радовали ни наложницы, ни обозы с пищей и оружием, что удалось сберечь. Запасы и рабыни, как водится, шли в самом хвосте войска, оттого оползень не задел их. Но что толку, если оружия теперь больше, чем живых людей? От несметного воинства осталась жалкая кучка, которой едва хватит снести деревню, когда закончится гроза. И уж он постарается, чтобы срединники и предатели-шляхи успели пролить изрядно слёз прежде, чем он позволит им умереть.
От ветра и воды их спасали своды того самого холма, что похоронил остальную часть воинства. Кто-то даже смел роптать, мол, Рожаница сказала своё слово, уходить надобно, а не вдругорядь испытывать её терпение. Тогда Змей выволок из шатра одну из рабынь и крикнул:
– Если боги хотят остановить меня, так пускай сделают это. Ну!
Когда же ответа не последовало, втоптал голову женщины в грязь и держал так до тех пор, пока она не перестала дёргаться.
– Вот где ваши боги, – сказал Змей. – Тем же, кто всё ещё со мной, я жалую награду.
Шляхи сомневались недолго. Рабыни, горячая пища и сухая одежда усмирили их нрав. Боги далеко, и есть ли им дело до людей, поди пойми. А тепла и ласки хочется уже сейчас.
Полы шатра раздувались от порывов ветра, а воду, проминающую крышу, то и дело приходилось сливать. Но невольницы ублажали мужчин, и те всё меньше вспоминали о гневе Рожаницы. Одного только Змея не радовал ни очаг, ни покладистая Лада, уже дважды предлагавшая себя господину.
С тоской и яростью Змей был знаком, а вот чувство, одолевающее его сейчас, оказалось в новинку. Однако, когда ему донесли о мальчишке, явившемся на поклон, Змей не удивился. Все пред ним падали ниц. Рано или поздно. Ясно, что и этого стоило ждать.
Полог шатра откинули, и мальчишка вошёл; Змей брезгливо поморщился. Промокший, чумазый, тощий и жалкий. И это – его сын?! Его кровь?! Тот, чья воля к жизни оказалась настолько сильна, чтобы побороть чудодейственное снадобье, раз и навсегда лишившее Змея возможности продолжить род?!
Впрочем, в одном было ему не отказать. С собой мальчишка, имени которого Змей не запомнил, привёл девку. И девка была хороша! Конечно, неумытая и потерянная. А какой ещё быть бабе, что попала на войну? Но Змей не был брезглив. Он мог бы разложить её прямо такую, удерживая за пшеничную косу, отяжелевшую от дождя. Добрый подарок принёс ему сын!
Змей пригладил усы и редкую светлую бороду, упиваясь напряжением, что повисло в шатре. Согнул одну ногу и небрежно оперся о колено.
– Ну, – произнёс, наконец, он, – с чем пожаловал… сын?
Не зря он держал подле себя немолодую, но понятливую Ладу. Рабыня налила в кубок багряного вина и подала господину. Змей отхлебнул, выжидая, что скажет мальчишка.
Тот расправил плечи и гордо вскинул подбородок, но выше и крепче от этого выглядеть не стал. У него и голос звучал по-девичьи высоко, а под конец так и вовсе сорвался.
– Мало чэсти тому, кто сражается нэ с воинами, а с сэлянами.
Змей хохотнул.
– Честь придумали те, у кого не достаёт силы, чтобы победить. Напомни, как там тебя?
– Шатай…
– Шатай… Имя для труса. Я выберу тебе новое, если заслужишь. Так вот, Шатай, разве много чести в том, что ты явился ко мне?
– Нэт, – ответил мальчишка. – Но я готов отдать свою чэсть тэбэ. Потому что иногда жизнь дорожэ чэсти.
– А это верно. Жизнь ценнее прочего. И ты не глуп, раз решил сберечь свою.
– Нэ свою. – Шатай глядел исподлобья, готовый вот-вот кинуться на отца. Но меч отобрали караульные, да он и оружный не справился бы в Большим Вождём. – Я здэсь, чтобы спасти жизнь жэны.
Девка, что мальчишка приволок с собою, вскинула синие глаза. Да уж, не таков дурак сын, если сумел взять себе подобную женщину. Но всё ж взял её в жёны, а не в рабыни, значит, и не слишком умён. Взгляд у девки горел непокорным пламенем. Казалось, она вот-вот вырвет запястье из ладони Шатая и… нет, не побежит. Такие не бегают. А вот кусаются и царапаются до последнего, до тех самых пор, пока мужчина, навалившись сверху, не покажет, где её место. Змей изрядно пожалел, что ошибся: девка предназначалась не ему. Он медленно задумчиво провёл языком по губам.