Шатай рванулся, но бесцветное пламя опалило ему ресницы. Он закрылся локтем и не двигался долго-долго, пока Крапива и Влас не встали с ним рядом.
Крапива сжала руку мужа, а Влас положил ему на плечо ладонь.
– Боле меж нашими народами не будет вражды, – сказал княжич.
А Крапива тихонько добавила:
– И меж вами тоже.
После был не то пир, не то поминки. Снеди у сельчан почти не осталось, но у Змеева войска нашлись кой-какие припасы, и голод Тяпенкам не грозил. Хозяйку Тени и тех, кто отправился с нею, следовало проводить честь по чести, и собравшиеся делили каждую краюху хлеба, никто не утаил ни куска.
За день замириться со вчерашними врагами не вышло бы, и шляхи со срединниками нет-нет, а посматривали друг на друга косо. Но курган заложили общий, вожди братались и пили из одного кубка, да и лекарка была одна на всех, так что ссоры как вспыхивали, так и гасли.
Шляшенки, бывшие рабыни, оказались понятливы и расторопны. Они много знали о целебных свойствах трав и умели лечить боевые раны, а всех больше Крапиве помогала немолодая Лада. Женщина была молчалива, а когда рядом проходил Шатай, и вовсе испуганно пряталась, пока Крапива сама не отозвала её в сторонку.
– Когда ты ударила Змея ножом, ты сказала…
– Я сказала «он нэ станэт таким, как ты», – ответила Лада.
Привыкшая к невольничьей доле, она не поднимала взгляда и непрестанно кланялась. Но Крапива помнила, сколь жестокий пламень может гореть в этих тёмных раскосых глазах.
– Ты сказала «таким, как мы», – поправила лекарка. – Тихо сказала, но я услышала. Почему?
Влас с Шатаем, как у них повелось, о чём-то спорили, сидя за общим столом. Один указывал налево, второй направо, покуда Матка Свея не зыркнула строго на обоих. Мужчины прыснули и умолкли, только локтями друг друга пихали ещё долго. Лада тоскливо наблюдала за ними, но подойти так и не решилась.
– Потому что он мой сын.
– Стало быть, Змей тебя…
– Змэй нэ любил никого, – оборвала лекарку Лада. – Он нэ умэл. Но иногда он становился болтлив. Вэдьма когда-то прэдрэкла ему смэрть от матэри его сына. И он сдэлал так, чтобы сыновэй у нэго нэ было. Но боги умэют шутить… Я доносила дитя почти вэсь срок, а когда поняла, что могу родить, сбэжала.
Слишком высокий худощавый недокормыш Шатай… конечно, он не походил на соплеменников! Рождённый от чужака, раньше срока, брошенный в степи…
– Ты оставила его… в Мёртвых землях?
– Я отдала его стэпи. Стэпь живая. Она дышит, она поёт и иногда она принимает облик, понятный мнэ или тэбэ.
– Его забрала Байгаль…
– Я нэ знаю её имэни, – отозвалась Лада. – Его забрала та, что спасла ему жизнь. А я… вэрнулась к Змэю и стала ждать.
– Нужно сказать ему.
– Нэт. Я слишком долго была вмэстэ с Большим Вождём. Я слишком стала похожа на нэго. Я забыла, каково быть свободной… Мой сын достоит другой матэри. Той, о ком нэ стыдно будэт вспоминать.
– Её звали Нардын…
Рабыня прикрыла усталые глаза.
– Пусть он лучше помнит это имя. Моё жэ давно занесло пэском. Чтобы выжить, я совэршила много плохого. Кияту нэ нужна такая мать.
– Кият… Такое имя ты дала ему при рождении? Что оно означает?
– Оно означает «надэжда».
Высоко в небе громыхнуло, лекарка вскинула голову, готовая снова прятаться от ливня. Тучи, нависавшие над деревней в последние дни, встопорщились, отряхнули мокрые бока, сбросив последние капли, и расступились. А за ними виднелось ласковое медовое солнце.
– Гляди, Лада! – обрадовалась лекарка.
Но рабыни рядом уже не было. Только свежий ветер разметал горсти песка по равнине.
***
Никакое горе не длится вечно. Прошли дни. За ними недели. Напитанная влагой, земля одарила селян обильным урожаем, а лесная живность плодилась и чаще обычного попадала в силки. В круговерти дел и забот никто не уследил, как быстро в новые ворота постучалась осень. А когда ж играть свадьбы, как не осенью?
Дола так и эдак подступала к дочери с самого Змеиного побоища. Когда, мол, свадебку сыграем? А то не дело: мужи, что первый, что второй, из Тяпенок уезжать не торопятся, уже вон присматривают место, где поставить избу, да к тому ж и работают бок о бок, ровно братья. И, что того хуже, Крапива зачастила к парням в гости, да с ночёвкою! Уже соседи начали понимающе хихикать да во весь голос звать травознайку двоемужницей. А той и дела нет! Одна Дола со стыда сгорает… Раз случилось, что три дня дочь дома не показывалась. Ясно же, чем занималась с молодыми да горячими шляхом и срединником. Позор на седины, да и только! И вот, когда под присмотром Матки Свеи окурили овин дымком от злых духов и поклонились кургану Рожаницы, Дола, наконец решилась. Она отвела дочь в сторонку и спросила:
– А что, дитятко, не пора ли свадебку сыграть?
Крапива прыснула.
– Опоздала, матушка. Свадебка-то у нас ещё в Мёртвых землях была.
И хлопает глазищами своими синими и бесстыжими!
Признаться, Мёртвыми земли звали разве что по привычке. После летней бури земля насытилась даже там, где уже несколько десятков холодных ветров рос один жёлтый сухостой. Нынче степь зеленела не хуже Срединных земель, а птиц и зверей расплодилось в ней столько, что и урожай сажать не надо: знай кидай стрелу на тетиву и тащи домой жирного зайца! Тем и промышляли шляхи, оставшиеся от некогда грозного войска. Жить на одном месте они не привыкли и быстро покинули деревню, а там снова развалились на несколько племён, и каждое, по совету Шатая, поставило над собой вождя. Вожди же ходили на поклон к Шатаю каждый месяц и, коли случался какой неразрешимый спор, просили судить. Когда такое приключалось, Дола недовольно цокала. Потому что зять не просто выносил решение, а прежде удалялся в клеть с Крапивой и Власом, долго с ними говорил и лишь потом объявлял, как надобно сделать. И никто не перечил! А Крапиве хоть бы хны! Вела себя ровно посаженка. Обоими мужиками командовала… Нет-нет, а Доле делалось завидно. Да что уже! Все Тяпенские бабы, хоть и посмеивались, а втайне завидовали лекарке.
С другим мужем у аэрдын тоже заладилось. Отец сманивал Власа в столицу, но тот наотрез отказался.
– Ты, – заявил княжич Туру, – сколько тщился земли объединить. А сдюжил я!
Крапива, стоявшая тогда по правую его руку, негромко кашлянула, и Влас поправился:
– Мы сдюжили. Стало быть, нам их и стеречь.
Так и остались в Тяпенках – Влас и Шатай, два мужа травознайки. Им-то двоим Дола плешь и проела. Решила не мытьём, так катаньем найти подход к зятьям и стала носить работникам пироги да молоко, пока те трудились над срубом. По её и вышло. Как-то раз принесла Дола молодцам по доброму куску сала с хлебом, а когда те, поблагодарив, уселись за еду, начала причитать:
– Хороши вы у меня, диво как хороши! Вон какая изба добрая будет! Не стыдно жену привести да детушек по лавкам рассадить! Семерых.
Влас поперхнулся, и Шатай с готовностью похлопал его по спине.
– Отчэго жэ нэ восьмэрых? – хитро прищурился шлях.
Дола закивала:
– Оно и десяток можно! У Крапивы-то бёдра широкие, выносит, как есть выносит!
Княжич добавил в сторону:
– Я только такого не вынесу. Мне, вон, шляха хватает…
Шатай невозмутимо ответил:
– Если нэ справишься, я готов остаться с аэрдын одын. Мы будэм рассказывать нашим дэтям о тэбэ.
– Да пошёл ты!
– Сам пошёл.
Дола подумала, что уж кому-кому, а этим двоим о детях задумываться точно покамест рано, но она явилась для другого, поэтому продолжила.
– Одна беда: родятся детки сиротками…
– Как это сиротками? – вскинулись мужчины.
Дола намедни придумала, как станет говорить о том, каков позор – родить не женившись. Дескать, вне закона родиться всё одно что сиротой. Но тут поглядела на Власа, на Шатая, на Крапиву, показавшуюся у ближайшего двора и ускорившую шаг при виде матери (почуяла неладное!)… Наклонилась к зятькам и прошипела:
– Потому что, если не женитесь как должно, я вам обоим головы отверну, как курёнкам!
И, пока Крапива подошла, снова добродушно улыбнулась.
– Доченька! А я тут покушать твоим работничкам занесла… Ты садись, садись! Уморилась небось бегавши…
Словом, не прошло и месяца, как Крапива, Влас и Шатай начали готовиться к свадьбе по срединному обычаю, и сердце Долы перестало заходиться.
Эпилог
Свадьбы в Тяпенках всегда устраивали шумные. Верно говорят, что веселиться всего лучше умеют те, к кому и Лихо часто захаживает. Прежде деревенька на границе враждующих земель успела натерпеться от обоих народов, потому и рождение каждой новой семьи отмечала так, чтоб внукам было рассказать не стыдно. Свадьба лекарки с вождём и княжичем и вовсе обещала запомниться на века.
Приехал Посадник Тур с братом Несмеянычем. Последний долго не мог оклематься после ранения, зато, наконец, выздоровев, навёрстывал упущенное и знай носился на коне от Тяпенок в столицу и обратно. Отчего-то не захотела явиться мать княжича, но тот, вроде, не сильно горевал. Выругался маленько, шарахнул по стене сарая, подвернувшегося под горячую руку, а после выплюнул:
– Больше и не позову!
Приехали с дарами вожди шляхов – привезли выделанных шкур, солёного мяса и костяных гребней. С ними вместе приехала женщина, подойти к которой осмелилась лишь аэрдын. Шляшенка была высока ростом, а сказать, как она выглядела, не сумел никто, потому что каждый видел её по-своему. Только зелёные, как изумруды, глаза, запомнились всем, кто встречал обоз.
Крапива со шляшенкой отошли в сторонку и долго говорили, а ветер трепал их волосы с вплетёнными бусинами и перьями. На прощание женщины крепко обнялись, и больше никто не видел зеленоглазую ведьму. Только травознайка хитро улыбалась, когда её спрашивали о таинственной гостье. Словно ведала что-то, чем ни с кем делиться не собиралась. Да так оно, собственно, и было.
Наряд у невесты вышел диковинный. Не походил он ни на свободные платья шляхов, ни на вышитые сарафаны срединников. Тонкая шелковистая ткань облегала стан, сквозь неё виднелся зелёный узор крапивы на коже, и, когда солнце освещало фигуру аэрдын, она казалась не то живым древом, не то духом, поднявшемся из земли. Кто-то из деревенских даже ахнул, углядев сходство с образом Рожаницы, некогда вырезанным на стволе священного древа, но то, верно, уже были враки.