Сердце травознайки сжалось. Уж какой только кары она ни желала Власу, когда возвращалась домой вчера поутру, но такого и представить не умела.
Княжич шевельнулся: затихший люд обеспокоил его. Не сразу признал он девку в степной одежде, а признав, криво ухмыльнулся, и губы его, пересохшие от жажды, потрескались.
– Что, все-таки разложили тебя? Знал бы, что с тобой так надо, разговоров разговаривать не стал бы.
Мигом пропала жалость к раненому. Вот, кажется, Крапива на колени пала бы, умоляя вождя отпустить пленника, а через мгновение уже и добавить захотелось. С этим и без нее управились: вождь едва повел бровью, и тот шлях, что стоял к княжичу ближе, ударил его ногой в живот. Влас захрипел, Крапива же разом пожалела о вспышке злости. Не заслуживает человек таких мучений, будь он хоть сто раз зверем.
Она с трудом отвела взгляд от пленника и поклонилась:
– Свежего ветра в твои окна, вождь.
Шатай подсказал на ухо:
– Говори со мной.
– Говори со мной, – повторила Крапива.
– Свэжэго вэтра. – Воин огладил густую бороду. Был он спокоен и нисколько не удивлен; немудрено, небось еще с вечера доложили, что увязалась за племенем вослед девка. – Есть ли имя у жэнщины?
– Дома меня звали Крапивой.
– Гдэ же твой дом и почему ты дэржишь путь с нами?
Княжич вновь подал голос. Он засмеялся булькающим смехом и, насколько позволяла привязь, приподнялся:
– Так тебя не увели? Пошла добровольно? Шляховская подстилка!
На сей раз его ударили, не дождавшись приказа. Шляхи и без того народ вспыльчивый, а тут еще и женщину оскорбили. Крапива зажмурилась.
– Мой дом – деревня, где год за годом вы становились гостями, – выдавила она, не узнавая собственный голос – высокий и тонкий. – На сей раз случилась беда, и гость стал биться с гостем. – Крапива с усилием открыла глаза и посмотрела прямо на вождя. – Мы не желали чинить тебе обиды.
– И все жэ вы позволили сыну горной козы устроить засаду.
Крапива сжала кулаки:
– То случилось не по нашей вине. Мы нарушили старинный обычай, из-за нас пролил кровь дорогой гость. Но и мы пролили достаточно, чтобы расплатиться!
Ох, не то говорила девка, ох, не то! Надобно было плакать и рассказывать, как тяжко жилось в Тяпенках, как не любили ее односельчане и какой честью будет, если племя Иссохшего Дуба дозволит ей стать его частью. Вместо того травознайка раскраснелась от злости. Неужто мало людей погибло в угоду гордости двух сильных мужей?!
– Ты пришла укорить мэня? Мэня, явившегося с добром и спрятавшэго мэч в ножны? Мэня, получившэго удар в спину?
Вождь плавно спустился с камня, будто стек. Глаза его сверкали раскаленными угольями – убьет, как есть убьет. Вождь подошел близехонько, Крапива ощутила запах дыма и крови от его густой бороды. Вот сейчас достанет клинок, и…
– Аэрдын! – крикнул Шатай и втянул голову в плечи от собственной наглости. Вождь разинул рот, и юный шлях продолжил, ведомый лихой храбростью: – Она аэрдын, вождь! Вэдает травы, слышит зов корнэй. Ее сторонились дома, и она пошла с нами. Ей нэкуда больше идти.
– Это так?
Кривой встал по левую руку от травознайки:
– Я сам видэл, что она может, вождь.
А Брун показал перевязанную руку:
– Свэжая рана затянулась к утру от ее колдовства.
Крапива же просто кивнула.
– Ты станэшь лэчить моих воинов? – спросил вождь.
– Я лекарка. Я лечу всех.
– Тогда можэшь остаться у низшего костра и звать мэня по имэни.
У степного народа имена звучали дивно. Но всего страннее было, что тот, кого называли вождем, от имени отказывался вовсе. С тех пор как присягало ему на верность племя, заместо прозвания, данного матерью при рождении, он брал имя, данное племенем. Вождь звался Стрепетом. Крапива поклонилась ему:
– Свежего ветра в твои окна, Стрепет.
– Свэжэго вэтра, аэрдын.
Глава 6
Знатно пришлось Крапиве потрудиться! Раненых среди шляхов было немало, а кое-как перевязанные после битвы увечья заживать не спешили. Оставаться же на месте и ждать, покуда травознайка наберет сырья для снадобий, вождь наотрез отказался, словно торопился куда. Вот и пришлось девке ехать на коне с Шатаем вместе и раз за разом указывать, где надобно спешиться. Там она спрыгивала наземь и, следуя за одной ей слышимой песнью трав, срывала пожухлые лепестки. После складывала их в кожаную суму, выделенную Стрепетом, а во время редких коротких привалов готовила и раздавала зелья. Кони из-за этого двигались вдвое медленнее привычного, но оно и к лучшему: иди они обычным шагом, пленник, которого шляхи вели на веревке, подобно животному, нипочем не поспевал бы.
Улучив время, Крапива будто бы случайно склонилась рядом с Власом. Тот и рад бы брезгливо сплюнуть, но от жажды влаги в теле не осталось, и он лишь смерил ее огненным взглядом. Травознайка ответила ему бесстрашно: вольно́ отвечать, когда противник сидит побитый да калечный.
– Делай, что скажу, коли хочешь жить.
Влас с трудом разомкнул спекшиеся губы:
– А коли не хочу?
Залепить бы хорошую оплеуху упрямцу! Но Крапива лишь незаметно кинула ему бурдюк с водой. Благо здесь княжич крутой нрав показывать не стал: накрыл бурдюк телом, пока кто не заметил, а после жадно приник к горлышку. Когда же отнял его ото рта, лекарка успела отойти.
Всю дорогу солнце нещадно пекло, и некуда было спрятаться от его палящих лучей. От коней и мужчин дурно пахло, да и сама девка благоухала не лучше, и от этого запаха делалось тяжко голове. Колючий жаркий ветер не спасал, а будто обдирал кожу с путников заживо, и скоро мир вокруг начал дрожать и расплываться.
– Эй, аэрдын!
Шатай за ворот втянул ее обратно в седло, и тогда только Крапива поняла, что едва не упала.
– Задремала… Прости. Непривычна я к походам.
Но Шатай сам то и дело недовольно поглядывал на спину Стрепета.
– Всэм нужэн отдых, – сказал он. – Но вождь спэшит.
– Неужто в Мертвых землях можно куда-то опоздать?
Шатай пожал плечами.
– Куда же он так гонит?
– Вождь приказываеэт. Он нэ совэтуется.
Вот тебе и раз. Племя Иссохшего Дуба тянулось за своим предводителем покорной вереницей, но знать не знало, куда он ведет его. Матка Свея тоже не терпела, когда с нею пререкались, но каждый житель Тяпенок знал о ее делах все. Уж не задумал ли вождь дурного?
Конь Шатая шел, почитай, в самом хвосте. Следом семенил лишь один скакун – Бруна, и Крапива уже знала, что по месту в обозе можно судить о важности воина. Ей, стало быть, достался едва ли не последний в племени. За ними, привязанный к Брунову седлу, плелся Влас. Лекарка надеялась украдкой поднести ему еды, но вождь запретил разжигать костры до большого привала, и приходилось терпеть голод.
В этом была вся степь – голод, жажда, суховеи. Казалось, упади в по-осеннему рыжую траву кто из раненых – и вытянет она его соки без остатка. Так оно и вышло.
Первыми забеспокоились кони. Бока их раздувались, ноздри шевелились, силясь учуять источник тревоги. Затем вождь прокричал:
– Алгыр!
Отряд всадников как один хлестнул скакунов. Шатай ухватил Крапиву поперек живота:
– Дэржись! Л-ла!
Помчали галопом. Перемешался строгий порядок: теперь каждый сам за себя. Выносливые степные тяжеловесы, не приученные к скорости, рано выдыхались, но, видно, нужда была великая. Вождь кричал и подгонял вороного, прочие же всадники ехали молча и лишь щелкали хлыстами.
Земля под копытами коротко выдохнула и просела, а шлях, которому травознайка едва успела прочистить гнойную рану, провалился в разверзшуюся твердь. Не успел даже позвать на помощь: только что несся аккурат перед конем Шатая – и раз! – пропал. Имени его лекарка так и не спросила…
Шатай натянул уздечку, Крапива завизжала, и их скакун взвился в воздух на самом краю ямы, в которой сгинул тот, безымянный.
Ох, не глядела б, девка! Да любопытство оказалось сильнее ужаса. Крапива кинула взгляд вниз.
Не человек – кровавая каша бурлила в ямине. А в ней копошился тупомордый зверь, схожий с кротом лишь слепотой. Когти его, каждый размером с грабли, легко рвали плоть, а пасть дробила кости.
Мерину Бруна пришлось тяжелее. Сам он был помельче, хромал, а следом волочилась веревка, удерживающая пленника. Куда там перемахнуть через ловчую яму! Брун послал коня в сторону, но и тут оплошал: калечная нога подвела, подогнулась на краю рытвины, сыпучая земля ушла из-под копыт. Сейчас и второй степняк сгинет, а с ним вместе пленник!
– Поворачивай! – завопила девка.
Шатай лишь пришпорил коня.
– Аэрдын! – выругался он. – Зачэм?!
Крапива объяснять не стала – только время терять. Сама ухватилась за поводья. Уж не впервой ей с конем ладить. Хотя в седле прежде сидеть не доводилось, а с живностью договориться всяко легче, чем с людьми.
Конь Бруна застрял на самом краю западни. Тварь тянулась за ним, слепо тыкалась то в одну сторону, то в другую, царапала короткими мощными лапами склон.
– Нэ лезь! – взревел Шатай, но Крапива, недолго думая, отпихнула его локтем, угодив аккурат по разбитому Свеей носу.
Дальше-то как? Конь, да и сам Брун обезумели, ноги всадника застряли в стременах, зато Влас времени не терял. Сорвавшийся на бег мерин знатно приложил его о землю, но княжич лишь смахнул грязным рукавом кровь со лба: уж он свободы не упустит!
Пленник острым камнем точил разбухшую от крови веревку, грыз зубами и не замечал, как привязь становится короче, – конь сползал все ниже, утягивая за собою и Власа и Бруна.
Крапива направилась к ним, но Шатай вцепился в повод:
– Всэ умрем! Зэмля едва дэржит!
– Веревку!
– Нэт вэревки!
– Плеть! Да хоть что-нибудь ищи! Надо их вызволить!
А затем выхватила из притороченных к седлу ножен кривой меч. От Бруна нынче толку мало, с него станется хвататься за клинок, как за щепочку, а то и швырнуть его в тварь.
И Крапива решилась:
– Влас!
Княжич неверяще уставился на нее. Мгновение, встреча черных угольных глаз с синими – полными страха и решимости. А затем блеск стали, взмах – и вот уже пленник свободен. Травознайка же наклонилась к Бруну, схватила его, но тот, не разобравшись, дернул на себя…