Шерсть твари оказалась короткой, но удивительно мягкой. Свалившийся следом за Крапивой Брун – тяжелым, а кровь трупа на дне ямы – горячей и тягучей. Кто кричал, Крапива не ведала. Быть может, она сама. Запах, который не спутать ни с чем, запах требухи и смерти, накрыл ее с головою. Не было больше травознайки. И Бруна не было. И твари. Были только жизнь и смерть. Одна супротив другой.
Влас не мнил себя героем. Спроси кто, готов ли, мол, жизнь отдать за благое дело, не ответил бы. Не оттого, что труслив, нет! Княжич попросту бросался в бой бездумно. А и не мешало бы иногда чужому разуму довериться, коль своего недостало. Например, в битве со шляхами. Советовал дядька Несмеяныч посидеть тихо и подождать, пока степняки уберутся восвояси, ан нет! Княжич полез на рожон, силушкой молодецкой решил похвастать, перед отцом хвост распустить, когда вернется домой. И что же? Верная дружина разбежалась по деревне набивать карманы, будто мало им Посадникова жалованья, а самого Власа увели на веревке, как собаку.
А еще прежде полез к девке, которую дядька трогать не велел, и день лежал, как в горячке, а шрамы оставил себе на память. И что же? Поумнел? Вот еще!
Влас подхватил меч, оброненный травознайкой. Не дура ли? Его спасала, когда самой бы ноги уносить… Ее шлях спрыгнул наземь и кинулся к княжичу. Небось клинок отобрать хотел. Влас показал ему зубы, не то улыбнулся, не то оскалился, и с разбегу прыгнул в яму.
Кривой меч оказался непривычен и вместо того, чтобы вонзиться в тело у загривка, скользнул по шкуре, глубоко ее располосовав. Тварь заверещала, ажно уши заложило, княжич, едва оседлавший ее шею, свалился в месиво из крови и грязи, а острый коготь вошел ему в грудину, скользнув по ребрам.
Влас успел Тень поприветствовать прежде, чем понял, что рана не так уж страшна. А поняв, снова сжал ладонь на рукояти меча.
– Шатай!
Золотые волосы травознайки сплошь стали черными, по щекам текла чужая кровь. В жуткой враке такую представить, да и только! Тут проснулся трусливый шлях, которого девка назвала Шатаем. Раздобыл где-то не то веревку, не то хлыст, скинул в яму:
– Хватайся, аэрдын!
Она послушалась, но хищная тварь, потерявшаяся в вихре криков, тоже пошла на голос. Нетрудно сломить хрупкую девичью шею, тут и когтей не надо – мужик покрепче управится. А уж коли имеются острые зубы да мощные лапы…
Влас не мнил себя героем, но отчего-то встал между тварью и девкой. А кривое лезвие наотмашь полоснуло по слепой харе, разделив ее надвое багряной молнией. Тварь завалилась набок, слепо царапая воздух: видно, пыталась рыть и прятаться. Но Влас угадал мгновение, когда мохнатое брюхо останется без защиты, чиркнул меж лап… и тварь затихла.
Уже когда Шатай выволок их всех из ямины, сначала девку, а после мужей, вернулось племя.
Крапива дрожала от пережитого ужаса, Шатай хмуро косился на нее. Тот шлях, что свалился в ловушку, и вовсе лежал, раскинув руки, и тихонько молился. Влас оглядел племя Иссохшего Дуба и сказал:
– Девка оказалась храбрей сынов степи. Стоило проиграть битву, чтобы это увидать.
Сказать бы, что дальше обоз пошел, как и прежде, да это стало бы ложью. Шляхи помрачнели, каждому врезались в память слова княжича. У сынов Мертвых земель не принято спасать обреченных, а слабая девка кинулась. Зачем? Для чего? Того не понять шляхам… Потому ехали они молча, и каждый думал свое.
Пленника снова взяли на привязь, будто бы и не он зарубил подземную тварь. Тот глядел на девку странно, безмолвно напоминая, кто спас дурехе жизнь, а она прятала взор.
Когда небесное светило зависло прямо над ними, слизнув с желтой земли тени, шедший в поводу княжич упал. Шатай натянуто захохотал и указал на него пальцем:
– Сын горного козла натер ноги!
Брун же и не подумал придержать коня, и тот потащил пленника дальше волоком. Дважды княжич тщился подняться – и сумел бы, дай ему кто хоть малость передохнуть. Но заботиться о рабах сынам Мертвых земель не пристало, пусть те рабы и спасли чью-то жизнь.
– Стойте! Да стойте же!
Крапива на ходу соскочила с седла, благо конь едва плелся от усталости. Влас лежал, уткнувшись лицом в землю, и тяжело сквозь зубы дышал. Перевернуть его оказалось непросто – княжич отяжелел, как тяжелеют больные незадолго до кончины. Травознайка горлышком бурдюка раскрыла ему рот и влила воды. Затем достала загодя припрятанный шарик из огненной травы и, остерегаясь коснуться, вложила его под язык Власу. Тот закашлялся и попытался выплюнуть горькое лекарство, но девка закрыла ему рот рукавом и велела:
– Глотай.
Едва княжич выполнил приказ, к ним подъехал Стрепет. Он спросил равнодушно:
– Раб умираэт?
Княжич шевельнул губами, и Крапива наклонилась, чтобы расслышать его.
– Скажи… – с трудом разобрала она, – скажи… что не дождется. Он… первым сдохнет.
– Ему нужны лекарства и еда. И покой. Нельзя человека вести… как козла какого!
– Он нэ человек. Он раб.
– Он спас Бруна!
Многие засмеялись, а заносчивый шлях покраснел от стыда: при всех сказать такое! Да лучше быть сожранным зверем, чем получить защиту от раба!
Брун дернул веревку, едва не придушив пленника:
– Я спасся бы сам! Эта падаль лишь мэшала мнэ!
Крапива резко выдохнула через нос.
– Ты визжал и не мог даже вынуть меча! – не выдержала она и мигом пожалела о вспышке.
Брун побагровел.
Вождь облокотился о переднюю луку, наклоняясь к Крапиве.
– Жэнщины слишком мягки, – фыркнул он. – Они жалэют тэх, кто достоин лишь смэрти. Развэ нэ этот хэлгэ грабил твою дэрэвню? – Он поднял хлыст. – Отойди, жэнщина. Я покажу, как нужно ставить на ноги рабов.
Крапива и правда поднялась. Вот только не отошла в сторону, а преградила дорогу Стрепету и его черному коню:
– Княжич с дружиной ограбили нас лишь раз, а твое племя брало, что вздумается, год за годом! Его люди отбирали добро, но твои отбирали жизни! Как смеешь ты винить меня в том, что помогаю раненому, когда просишь лечить твое племя?!
Молвила – и задохнулась. Вот сейчас угостит хлыстом не только Власа…
Шатай метнулся к ней:
– Что ты творишь, аэрдын?!
Но вождь поднял раскрытую ладонь, и шлях не посмел приблизиться. Густые брови сошлись на переносице, конь забил копытом, а после… вождь засмеялся.
– Твоя жэнщина смэлее нас всэх вмэстэ. Пусть поможэт рабу, коль охота. Аэрдын, – обратился он уже к Крапиве, – сможэшь сдэлать так, чтобы раб нэ умэр до завтрашнэго рассвэта?
Крапива облизнула пересохшие губы и быстро, чтобы не передумать, проговорила:
– Ему нужен отдых. Нам всем нужен. Раненые едут с трудом, а солнце палит сильнее обычного.
Стрепет в упор посмотрел на светило, не сморгнув:
– Знаю. – Он ударил жеребца пятками и вернулся в начало вереницы.
Никто не окликнул его, не спросил, когда дозволит устроить привал. Слово вождя – закон. Крапива же осталась стоять на месте. Когда Брун легонько хлестнул коня по крупу, а веревка натянулась, девка вцепилась в нее что есть мочи и уперлась ногами в землю.
– Стой, хэй, стой! – Шатаю тоже пришлось ухватить коня Бруна за узду. – Крапива, иди в сэдло!
– Нет!
– Иди! – повторил Шатай, тревожно оглядываясь на вождя.
– Нет. Раненый не может встать. Ему нужен отдых и питье.
– Он все равно нэ выживэт! Аэрдын!
– Возьми княжича в седло.
Шлях брезгливо плюнул на две стороны:
– Этот сын горного козла можэт подохнуть прямо здэсь!
– Стрепет велел сделать так, чтобы он дожил до рассвета.
– Он велэл тэбэ, но нэ приказал мнэ. Ты нэ заставишь мэня коснуться падали.
Крапива ухватилась за стремя ближайшего коня:
– Брун! Помоги!
Тот потупился:
– Твоя аэрдын говорит со мной, Шатай. Скажи…
– Сам говори со мной! – топнула Крапива. – Брун! Он тебе жизнь спас! Мы спасли!
Бруна перекосило от стыда.
– Нэ говори так!
– Это правда.
– Я нэ стану помогать ему.
– Почему?!
Шатай поравнялся с соплеменником. Говорил он четко и громко, но на Крапиву не глядел.
– Это козлиное дэрьмо поднял руку на жэнщину. Он пытался… взять тэбя против воли. И скажи, если я лгу, аэрдын. Его шрамы оставлены твоим колдовством, так? Никто из нас нэ станэт помогать ему.
– Ему помогу я!
– Но ты нэ можешь прикоснуться к нэму, верно?
Шатай самодовольно ухмыльнулся: чем ответит ему травознайка? Ответила меж тем не она, ответил княжич. Он захрипел, с трудом приподнимая тело на руках:
– Подойди, шляшич. Что скажу…
Наивный Шатай внял просьбе умирающего, слез с коня и присел на корточки:
– Говори.
– Ниже… наклонись… У меня не осталось… сил…
Гримаса отвращения перекосила лицо Шатая, но он сделал, о чем просили. Когда же Шатай склонился достаточно низко, Влас выплюнул:
– Эту девку я и впрямь взял против воли. Зато твоя мамаша сама просила поиметь ее.
А затем он вскинулся и ударил шляха кулаком в лицо. Шатай взревел подобно медведю. Он кинулся на княжича, а тот знай хохочет! Кашлял, харкал кровью, и снова смеяться! Кабы не бросившаяся наперерез Крапива, не жить бы Власу. Да может, он на то и надеялся.
– Шатай! – Она повисла у него на плечах, случайно задев ладонью шею; шлях зашипел от ожога, отмахнулся. Девица свалилась, но тут же вцепилась в защищенную штаниной ногу: – Не убивай его! Не смей убивать!
Сын степи замер, не нанеся нового удара:
– Тэбэ дорог этот выродок?
Сквозила в его словах глухая тоска, но лицо все так же было изуродовано яростью. Казалось, Влас и сам затаил дыхание: что еще девка ответит?
– Я всем сердцем ненавижу его! – сказала Крапива. – И убила бы сама, будь на то воля богов! Но мы с Бруном обязаны ему.
– Дэлай что хочэшь.
Обоз успел изрядно отдалиться, и Шатай пошел за ним. Пешком.
Брун же крикнул ему вослед:
– Твоя аэрдын вьет из тэбя вэревки! – Но шлях не повернул головы, и Брун спросил Крапиву: – Ты умэешь управлять лошадью?