– Я тэбэ, приблудыш, засуну этот навоз в глотку! – зловеще пообещал Оро.
– А я отбэру сэдло. – Это уже Драг. – Вэдь ты все равно уступаешь его рабам!
Шатай подобрался, всегда готовый к схватке. Пожалел лишь, что не прихватил с собою ножа. Но Стрепет гаркнул:
– Л-ла!
И сыновья, как стреноженные кони, остановились.
– Ты явился показать силу? – спросил вождь. – Так покажи ее спэрва тому, кто сидит у срэднэго костра, а уж после гляди на старший.
Он поднялся и протер кулаками глаза. Запавшие глаза, с глубокими тенями под ними, словно не спал несколько ночей кряду. Густая борода Стрепета спуталась, и Шатай отметил, что вождь не заплетал ее с прошлой луны. Уж не случилось ли чего, о чем вожакам недостойно докладывать племени?
Шатай припал на колено:
– Прости, вождь. Свэжэго вэтра в твои окна! Я явился не для того, чтобы драться.
– Вэрно, – вставил Оро. – Он явился нэ драться, он явился проигрывать!
На сей раз Стрепету и рта разевать не понадобилось. Лишь бросил взгляд на ближника – и тот умолк.
– За чем же?
Шатай сказал громче, чем следовало бы:
– Ты знаешь, что аэрдын, пошедшая за нами из дэрэвни, сэла на моего коня.
– Это так, – кивнул Стрепет.
– Аэрдын пожелала взять мэня в мужья!
Быть может, кто другой и сумел бы сдержать улыбку, но не Шатай. Ибо лица Оро и Драга перекосило завистью, а сам вождь онемел.
Шатай, дрожа от нетерпения, продолжил:
– Так соедини наши руки во славу богов, вождь, и стань свидэтэлем нашего брака!
И без того на темя Стрепета будто легла тень, а после просьбы она и вовсе стала непроглядной. Вождь упер руки в колени и долго сидел так, глядя в землю. Наконец, когда Шатай готовился уже повторить речь, поднял голову:
– Нэт.
Незаметно для себя Шатай опустился на другое колено, а после нелепо сел на зад, как садятся срединники. Даже у острого на язык Драга не нашлось что сказать.
– Вождь, она выбрала мэня. Ты нэ можэшь приказывать жэнщине!
– Я могу приказывать тэбэ. Ты нэ станэшь ей мужэм.
Никогда прежде Шатай не слышал степь. Не мог сторожить так, как сторожат истинные шляхи, не чуял, откуда придет беда, не ощущал, что где-то поблизости бьет родник. Но в ушах у него вдруг зазвенело, и он услышал. Ее – степь. Она выла, как голодный волк.
– За что? – выдавил он.
Он хотел спросить почему. Быть может, вождь объяснил бы, а может, просто приказал бы маленько подождать. Но вышло так, словно Шатай принимает наказание.
– Я так рэшил.
– Ты нэ отвэтил, вождь.
– Вэрно. Я нэ отвэтил. Я приказал.
Ослушаться вождя – и помыслить о подобной дерзости негоже! Лучше вылить чистую воду, зарезать собственного коня, ударить женщину! Но Шатай ясно понял: свою аэрдын он не отдаст никому. На него, низшего в племени, обратила свой взор дочь Рожаницы! Ее, прекрасную в наготе, он видел собственными глазами! Жар ее тела ощущал, прижимая Крапиву к себе в седле!
– Тогда я вызываю тэбя на поединок, вождь!
Это случилось давно. Измученный голодом и жаждой ребенок встретил в степи племя Иссохшего Дуба еще до того, как прожил на свете полдюжины холодных ветров. Кто бросил его на съедение Мертвой земле? Стал он жертвой богам или поплатился за грехи своего племени? Волчонок, хоть и понимал все, что говорил ему вождь, не проронил ни слова. Да что там, он и приближаться к Стрепету отказался!
Стрепет, едва заслуживший тогда место вождя, сам недавно вышел из возраста юности, насчитывал он семнадцать холодных ветров. И, не умея убеждать, забрал ребенка с собою силой. Он гнал Шатая на лошади через колючую стерню, раздирающую босые ноги в кровь, а догнав, накинул аркан на шею и потащил за собою, чтобы после допросить. И ни вода, ни жирная пища, ни теплая одежда вместо изношенных лохмотьев не убедили мальчишку, что с ним рядом друзья. Уж больно свежа была память об удавке, затягивающейся на шее…
Ее Шатай и ощутил на горле – удавку. Будто Стрепет снова накинул на него аркан.
– Да как ты смеешь, найденыш?!
Драг и Оро были ровесники Шатая. Но когда он стал частью Иссохшего Дуба, они не умели толком говорить, лишь держались в седле подле старших. Зато быстро росли и набирались сил, а с ними вместе жестокости. Шатая же, напротив, сколько ни кормили, он все не набирал вес, лишь тянулся в высоту. Скоро дети вождя стали задирать его. А уж когда найденыш вошел в возраст мужа и боги определили ему место у младшего костра, так и вовсе перестали считать за человека. Немудрено, что Шатаева дерзость задела их сильнее, чем Стрепета.
– Я укорочу тэбэ язык!
Слово с делом у Оро не расходилось, он сразу потянулся к ножу. Шатай с готовностью взвился на ноги, пожалев лишь, что сам на радостях забыл вооружиться.
Драг не отставал от брата:
– Я сниму кожу с его ступнэй!
И хотя эти двое даже среди шляхов слыли безжалостными воинами и в силах были свершить обещанное, Шатай лишь подумал: «А примет ли меня, калечного, аэрдын?» – и кинул тело вперед.
Его скрутили в два счета. Драг уперся коленом в спину и заломил руку, Оро присел на корточки и силился разжать Шатаю рот ножом. Лезвие резало губы, на подбородок капала кровь, а Шатай рычал, как рычал тогда, когда вождь на аркане привел его в племя.
– Давно пора было отрэзать тэбэ язык!
Вождь глядел на них со спокойным равнодушием и выжидал. Запроси найденыш пощады, мучения мигом прекратились бы, но он молчал.
– Ну! – Драг вывернул локоть еще маленько, так, чтобы жертва заголосила. – Склонишься пэрэд вождем?
«Если вождь не желает дать мне то, что я прошу, то я стану лучшим вождем! Это мое право!» – мог бы сказать Шатай. Мог бы, не холоди клинок ему губы.
– Ла, – скомандовал Стрепет, и Оро уступил ему место.
Вождь потрепал соломенные волосы Шатая, и тому почудилось, что сделал он это с сожалением.
– Ты нэ можешь побэдить моих ближников. Даже у срэднэго костра нэт никого, кто уступил бы тэбэ. И ты бросаешь вызов мнэ?
– Таков закон, – процедил Шатай.
Правду молвил вождь. Силой Шатай превосходил разве что Бруна, потому тот и ехал в веренице лошадей после него. Остальные же… кто угодно давно зарезал бы наглеца, на что он не раз и не два нарывался. Лишь приказ Стрепета удерживал соплеменников от расправы. Но закон есть закон. Бросить вызов вождю, чтобы занять его место, мог каждый. И вождь обязан его принять.
– Что же… Ты войдешь в Круг на рассвэте.
Травознайка в своем деле оказалась хороша. С вечера Влас еще ожидал прихода Хозяйки Тени и жалел лишь о том, что не довелось умереть на поле брани. Скончаться от ран в плену, голодным и готовым мать родную продать за глоток воды, – это ли не позор для княжича? Впрочем, быть спасенным бабой тоже не великая честь, но иного пути боги ему не предлагали.
К утру, наглотавшись чудодейственных снадобий да как следует выспавшись, Влас ощутил, что если и не держать меч, то хотя бы подняться был в силах. Но сумеет ли преодолеть два дневных перехода по незнакомым землям без припасов? Торговаться за его жизнь шляхи не станут. Отец прошлой весной пытался заключить с ними мир, да все без толку. Но и не казнили же до сих пор пленника! Чего ждут? Оставалось надеяться лишь на девку из Тяпенок.
Она лежала недалеко от маленького костерка. Холод здесь, под сенью деревьев, ощущался слабее, чем на равнине, но дуреха просидела до ночного светила в мокрой одёже и наверняка закоченела. Когда же Влас предложил ей лечь рядом да согреться, и вовсе ушла к озеру, над которым завис клуб тумана. Но и к своему шляху девка не отправилась. Опасалась, что предложит то же самое? Да и не без причины, если по-честному. Юнец, звавшийся Шатаем, глядел на нее, как голодный пес на баранью ногу. И, Влас был в том уверен, непременно бы уже овладел девкой, кабы не степные законы. Отчего-то эта мысль княжичу нравилась. Поганый шлях не смел и прикоснуться к Крапиве, он же, Влас, пусть и недолго, но ласкал ее, сжимал грудь, ощущал под собой жаркое бесстыдное желание. Сколь угодно девка могла кичиться, но он-то знал, что еще малость – и сдалась бы его поцелуям.
Когда она вконец замерзла, то укуталась в одеяло и попыталась под ним раздеться. Мелькало то колено, то обнаженное плечо. Влас следил сквозь опущенные ресницы – хороша! Немудрено голову потерять!
Рубаха теперь сушилась на рогатине с одной стороны остывающего очага, а Крапива, свернувшись калачиком, дрожала с другой.
Влас пошевелился, проверяя, не отвалится ли от него что важное. Вроде все осталось на месте. Осторожно встал, поморщился, потянулся. Тело отозвалось резкой болью – благодарило за то, что княжич нарвался на жестокие побои.
Перед рассветом стояла глухая темень – лучший час для побега. Но пленник мыслил трезво. Лагерь не остался без присмотра. Хитрые шляхи умели бдеть как никто, и бежать сейчас означало бы лишь навлечь на себя их гнев. Он подошел к Крапиве. Девка съежилась, жесткое одеяло кусало нежную кожу. А под одеялом она лежала нагая и беззащитная, уверенная, что проклятье да вера дикарей защитят ее.
– Ну и дура же, – прошептал Влас.
Крапива пошевелилась, одеяло сползло, открывая молочную грудь, и девица задрожала от холода, сквозь сон пытаясь вернуть тепло.
Обыкновенно девки Власа страсть как любили! Случалось, что сами приходили в его покои, случалось, что и он дарил сладкие пряники и дорогие перстни, заслуживая поцелуй. Случалось и так, что вовлекали его в игру и притворялись неприступными. С такими веселья было всего больше. Из таких была и лекарка. Верно, думала, что удивит княжича своим упрямством! Что ж, Влас и вправду удивился – проклятье у девки оказалось самое настоящее. Ну да на всякую кобылу найдется свой всадник, а всякое проклятье можно снять.
Влас провел рукой над плечом девицы, со скрытым наслаждением удерживаясь от прикосновения, и натянул одеяло обратно.
– Отойди от нэе.
Голос мог бы принадлежать змею, а не человеку, ибо шипение полнилось злобой. Влас не стал шарахаться, прикидываться умирающим или божиться, что не хотел худого. Он улыбнулся краем рта, медленно повернулся к Шатаю и приложил палец к губам: