Диво, но не все шляхи освистали его. Кто-то робко, а там и во весь голос поддержал Шатая. И таковых было не двое и не трое.
– Найденыш говорит вэрно!
– Змэй не заслужил наших мэчей!
– Змэй нэ чтит законов!
– Пусть боги рассудят!
Так уж повелось, что Круг равнял меж собой всех. Сильных и слабых, наученных опытом и тех, кто едва взялся за меч. Круг всех делил так, как делят боги: на правых и виноватых. Так и судил. Победи Шатай в борьбе, и никто не посмеет пойти против воли богов, а русоволосого найденыша станут почитать как предводителя. Если он победит.
И не мешать бы девке своему нечаянному защитнику… Но вместо того она закричала:
– Да вы одурели! Это не бой, а бойня! Разве не видите, что силы неравны!
Кривой, прислонившийся к дереву поблизости, поморщился:
– В Круге равны всэ.
Тогда Крапива попробовала прорваться вперед, но широкоплечие мужи заступили ей путь.
– Шатай!
Он стоял там. Напуганный и гордый, светлоглазый и ошалевший от собственного безрассудства, и солнце перебирало его соломенные волосы. Он приблизился к черте, но не переступил ее:
– Я стану вождем, аэрдын.
– Он тебя убьет…
– Тогда я умру с чэстью.
Будто Лихо вдарило под колено, толкая девку. Дай миг подумать – и нипочем она не свершила бы подобной глупости. Но мига не было, и Крапива, растолкав мешающих шляхов, вцепилась в ворот рубахи Шатая, потянула его к себе и прильнула губами к губам. Сухие и горячие, они растерянно дрогнули.
Шатай целовал неумело, ударяясь зубами о ее зубы. Вкус железа появился на языке – из порезов вокруг рта шла кровь. Неловким был тот поцелуй. Неправильным и стыдным, но нужным смертнику-найденышу еще более, чем нужен воздух. И хвороба, мучившая аэрдын многие годы, не тронула шляха.
Отстранившись, Крапива прошептала:
– Выживи. Пожалуйста…
У Власа заострились скулы, но мало кого это заботило.
Стрепет вошел в Круг, и начался бой. Вождь двигался лениво, как заспанный кот. Потянулся, и дыхание ветра прижало к мощному торсу рубаху. Против худощавого парня вождь был что скала. Но, и теперь Шатай то ясно подметил, неприятель действительно берег левую ногу. В другой раз юный степняк с честью принял бы смерть. Разве может быть смерть достойнее, чем от рук вождя? Но за Кругом стояла аэрдын, и навряд кто-то ныне возьмет ее в седло.
Снаряжение противника лежало за освященным лоскутом земли, и если по правде, то Шатаю тоже следовало разоружиться. Но сразу не докумекал, а теперь поздно, и он обнажил меч.
– Десяток ударов сердца, не больше, – процедил Влас.
Уж до чего противен был княжич, а все ж оттого, что рядом оставался хоть один срединник, Крапиве легчало. Все переменилось этим утром: шляхи, у которых она мстила себя защищенной, вдруг оказались врагами, а гости – пленом. Вот и вышло, что с Власом у нее куда как больше общего, чем хотелось.
– До чего?
Княжич удивленно изломил брови:
– Ну, ты, чать, не совсем дремучая. До того, как вождь его уложит.
– Но ты же… учил его…
– Угу, и обучил воинскому ремеслу от начала до конца, пока ты спала, – едко хмыкнул Влас. – Лучше начинай думать, как будем торговаться со старым вождем, а не надейся на нового.
В то, что всякому дуралею боги могут внезапно отмерить везения, Влас верил, но пустыми надеждами себя не тешил. Не задумай Стрепет расплатиться его и Крапивиной жизнями с тем, кого назвал Змеем, Шатай и впрямь пригодился бы. Взял бы травознайку женою, а в качестве подарка к свадьбе преподнес бы пленника. Но главарь Иссохшего Дуба оказался непрост и играл свою игру.
– Я помолюсь за него, – пролепетала девка.
Влас брезгливо скривился:
– От молитвы проку немного.
– Я хоть что-то делаю!
– Угу. Лихо к нам приманиваешь.
Она хотела еще что-то сказать, злое и резкое. А как иначе выразить ужас? Щеки алели от ярости, глаза сияли ярче восходящего светила, губы налились кровью.
«Свезло же поганому шляху перед смертью девку приласкать!» – подумал Влас, но тут же одернул себя и резко выдохнул: нашел кого разглядывать! Куда важнее было то, что творилось в Круге, и там взаправду было на что поглядеть.
Шатай обходил врага по большей дуге, низко пригнувшись. Острие меча его клонилось книзу, но ладонь сжимала рукоять не крепко, а как учил Влас – чтобы единым взмахом изменить положение клинка. Стрепет же, не то издеваясь, не то жалея мальчишку, стоял, уперев кулаки в бедра, даже не поворачивал головы. Ему и не требовалось: восход нарисовал на земле длинные тени, вторящие каждому движению.
Шатай боялся моргнуть, чтобы не пропустить удар; Стрепет, напротив, прикрыл веки. Не на поединок вышел, а нерадивого сына приструнить, право слово!
– На левую… – едва слышно прошептал Влас; неужто взаправду болеет за юнца?
Крапива села на землю у его ног, зажмурилась и сложила под носом сцепленные в замок руки:
– Матушка Рожаница, помоги! Не допусти убийства, сбереги! Это из-за меня все, я не хотела… Матушка, меня накажи, а не невинного!
Влас закатил глаза. Ишь, невинного нашла! Ни один степняк не ушел из Тяпенок, не замаравшись кровью. Этот тоже наверняка кого-то зарезал. Может, этой самой девки отца или брата, а то и жениха. А она молится за него. И целовать полезла, гульня! Право, все бабы одинаковы.
Напряжение кинуло мальчишку вперед, солнце царапнуло клинок, но Стрепета там, куда обрушился удар, уже не было. Он сдвинулся самую малость, но хватило, чтобы глупец проскочил мимо и упал, ведомый собственной силой, вложенной в замах. Стрепет ткнул его пониже затылка основанием раскрытой ладони. Влас зашипел: сколько раз его самого так же учил уму-разуму Дубрава Несмеяныч!
– Матушка, убереги, сохрани…
Лепет травознайки беспричинно гневил княжича. Эка невидаль – девка молится! Но почему о чужаке из дикого племени?
Влас прорычал:
– Толку с твоей молитвы… Рот закрой!
– Матушка Рожаница, ты милостива и добра, не оставь без помощи…
Шатай мог бы сразу войти в Круг безоружным: ровно через десять ударов сердца он лишился меча, а чуть погодя ножей и булавы. Ему доставало верткости, чтобы не попасть в захват, но нападать он больше не чаял – свой бы живот сберечь. Скоро мальчишка растерял и бесполезную гордость: начал теснить врага на левую ногу, а раз даже ухитрился и заставил на нее прыгнуть, отчего вождь теперь заметно хромал.
Лекарка шевелила обветренными губами, и Влас подумал, что о нем так горячо никто никогда не молился. Властный отец сам верил и сына учил, что надобно не богов просить о подмоге, а делать дело; мать, выскочив замуж за великого Посадника, больше заботилась о тряпках да драгоценных уборах. Дружина же… те, с кем Влас вместе вырос, с кем постигал воинское ремесло… они набивали и без того полные карманы, когда степняки увозили княжича в Мертвые земли. Девка слезливая, и та храбрее их оказалась!
– Замолчи, ты ему не поможешь, – выплюнул он и добавил: – Закрой рот, или я заставлю тебя!
А травознайка как не слышала. Что же… Только что девка целовала грязного шляха, значит, не так нерушимо ее проклятье, как думалось Власу. Он сжал ее плечо, вздернул и повернул к себе лицом:
– Замолчи, сказал!
Пальцы жестко стиснули подбородок, мазнули по губам, и чувство, вспыхнувшее под сердцем, ошарашило княжича: зависть! Шляха она целовала по доброй воле, а от него, княжича, защитника и красавца, отбивалась! И почти сразу после пришла боль. На сей раз, наученный горьким опытом, княжич не стал упорствовать и отпустил аэрдын. Но проклятье успело цапнуть его за руку – не тронь!
В глазах травознайки загорелось торжество.
– Не смей ко мне прикасаться! – рявкнула она. – Иначе следующее зелье, которое ты выпьешь, будет ядом!
Ожидала ли она от себя подобной дерзости? Во всяком случае, знатно покраснела.
– Ах ты ж… ведьма!
Раньше стоило додумкать: никакое проклятье девку не мучит. Лишь самое обычное колдовство течет в ее жилах, и кого ранить, а кого ласкать, решает она сама.
Когда же она вновь вернулась взором к бою, случилось то, во что княжич нипочем не поверил бы. Редкие желтые островки трав на иссушенной земле зашевелились, как живые. Быть может, их побеспокоил ветер, а может, от пережитых в плену тревог зрение обмануло Власа. Но сухостой пустил зеленый побег и зацепил ногу Стрепета. Тот запнулся, дав Шатаю лишнее мгновение, и парень не упустил его. Быстрый и бесшумный, здесь он не мог проиграть. Ударил Стрепета под колено, аккурат туда, куда указывал Влас, добавил по уху кулаком… Еще один удар в шею – и противник пал бы. Любой степняк, кряжистый и тяжелокостный, приложил бы достаточно силы, и Влас справился бы, но Шатаю не хватило веса. Вот где подвела смешанная кровь да кость, по-птичьи тонкая!
Тычок в шею не лишил Стрепета воздуха, а лишь оставил после себя пятно, грозящее превратиться в синяк. Он поймал руку противника в запястье и сломал, как сухую ветку. Шатай позеленел, но Стрепет не выпускал руки до тех пор, пока противник не опустился на колени. И тогда только громко, чтобы услышал каждый, сказал:
– Боги за мной. Срэдинный выродок и аэрдын станут данью для Змэя.
Никто не посмел выступить против.
Глава 10
После Круга было так: шляхи собрались споро и ни слова не говоря. На Крапиву старались не глядеть, однако и отойти не давали. Только Шатай все норовил прорваться к ней, но Стрепет крепко держал его за плечо и что-то втолковывал. Когда же вся поклажа оказалась притороченной к седлам, вождь мотнул головой в сторону пленников, и им подвели коня.
– Рабам вэлено ехать возлэ ближников, – процедил Оро, неотрывно следующий за вождем. Он всего меньше желал отдавать своего скакуна, но и ослушаться приказа не смел.
Едва устроившись в седле, Влас отпихнул степняка и хлестнул коня. Крапива, сидящая с ним, непременно свалилась бы, ведь ей не досталось даже стремян, чтобы упереть ноги, но мерин стоял как вкопанный.
– Ну! Пошел! – бесновался княжич, но конь только фыркал и беспокойно переступал копытами.