– М-м!
Отстранился лишь, чтобы глотнуть раскаленного воздуха, и снова придушил упрямую девку поцелуем. Там, в поле, колдовство обжигало Власа, здесь же досталось Крапиве. Кожа горела от поцелуев, нечем становилось дышать. И не страх заставлял ее рыбешкой трепыхаться в стальных объятиях, а злость.
– Стань моей! Стань… моей! – просил княжич, захлебываясь ее дыханием. – Я смогу тебя защитить…
Она сомкнула зубы, и в поцелуй вплелся привкус крови. Влас вскрикнул и отстранился, а Крапива, запрокинув голову к безжалостному солнцу, сказала:
– Ты себя защитить не можешь, княжич. – И девушка ядовито усмехнулась. – Княжич… без княжества. Без дружины. Без друзей. Никого-то у тебя не осталось. Ты не защищать меня должен, а умолять о защите. Потому что больше некого.
Что ж, даже без проклятья она могла обжечь. Да, пожалуй, еще и сильнее, чем колдовством.
Крапива сбросила его руки и отошла, а Влас остался. Он лег на землю и вперился взглядом в вышину. Дневное светило раскалило камни, как сковороду в печи, в безоблачном небе кружили смрадные птицы, высматривая жертв. Прячущиеся меж валунов люди казались им лакомой добычей, а Власу думалось, что он и впрямь лежал тут дохлой тушей: слишком слабый, чтобы сражаться, не в силах сбежать. Преданный друзьями. Презираемый врагами. Отвергнутый. Оставалось лишь ждать, пока голодные твари явятся, чтобы выклевать ему глаза. А уж кем те твари будут – смрадными птицами, племенем Иссохшего Дуба или тем, кого зовут Змеем, – не все ли равно? Итог один…
Влас лежал без движения так долго, что мир вокруг превратился в раскаленную белую пелену. Голова отяжелела, в руках не осталось силы. Уж не потому ли безумная затея, что зрела в его голове с самого утра, наконец обрела форму?
Ясно, что приставили к ним сторожей. Ну как пленники предпочтут мучительную смерть от жажды в степи, лишь бы не попасть к Змею? Но ни один из тех, чье бормотание звучало из-за камней, не заметил лазутчика. Шатай будто бы вырос из-под земли и крадучись приблизился к Крапиве.
– Шат…
Он приложил палец к губам и сел с нею рядом.
– Дай, – попросила лекарка.
Сломанное запястье шлях перевязал абы как, и оно грозило срастись криво, и то если повезет. Но Шатай замотал головой. Соломенные волосы его хоть и были длиннее, чем носили срединники, но не прикрывали свежий кровоподтек на подбородке.
– Я тэбя нэ отдам, аэрдын, – сказал он. – Сэгодня я украду тэбя, и наш союз благословят боги. Стрэпэт вождь, но Рожаница стоит выше вождя. Он нэ посмэет пэрэчить ей.
Влас приподнялся на локте и фыркнул:
– Наивный дурак. Твой вождь плевать хотел на законы степи. Он всего лишь хочет спасти собственную шкуру! Если бы ты победил в Круге, племя признало бы тебя. Но ты слабак.
Нарочно ли княжич раззадоривал горячего юнца, было не понять. Но Шатай будто дышать перестал.
– Быть можэт, тэбэ самому стоило встать против вождя? – раздельно произнес он.
– Да уж с меня избитого проку было бы больше, чем с тебя здорового! Вот только твой вождь трус и моего вызова не принял!
– Ты нэ смэешь звать вождя трусом!
– И кто же мне запретит? Уж не ты ли? Он не согласился на честный бой, потому что знал, что ему не победить!
– Идем. – Шатай подскочил, мигом оказался около княжича и вздернул его за плечо. – Идем, – вновь сказал он. – Повторишь свой вызов, и Стрэпэт примэт его! Давно пора казнить тэбя. Аэрдын, будь здэсь!
Но травознайка нахмурилась и засеменила вслед за мужчинами. Шляхи оглядывались на них с интересом: Шатай был белее снега, зато пленник с трудом сдерживал улыбку, и казалось, что не шлях ведет его, а он шляха.
Стрепет стоял в стороне от остального лагеря и самолично чистил черного жеребца. К своим коням шляхи не подпускали чужаков и скорее обрились бы налысо, чем позволили абы кому заняться столь важным делом. Завидев приближающуюся троицу, вождь устало закатил глаза. Верный конь обеспокоенно ткнулся ему в ухо мягкими губами, но хозяин оттолкнул его.
– Я вэлел Драгу не сводить с тэбя глаз, – сказал вождь.
– Нэ моя вина, что Драг плохо выполняет приказы.
– Зачэм ты привел мнэ плэнников? Я сказал, как будэт, и рэшения нэ измэню.
– Плэнник желает говорить с тобой. – Шатай пропустил княжича вперед. – Ну?
Княжич приосанился. Только лекарка заметила, что дышать он старался неглубоко, дабы не тревожить ребра. Влас же белозубо улыбнулся, как улыбался, будучи свободным человеком, и уверенно направился к вождю:
– Мальчишка сказал правду, я действительно хочу говорить с тобой, вождь. Наша встреча унесла много жизней и сделала нас врагами. Но небесное светило могло озарить и иной путь. Послушай, Стрепет! Ты вождь, а я сын вождя. Неужто не сумеем решить дело миром?
Влас подошел непозволительно близко, но Стрепет лишь брезгливо поморщился:
– Ты нэ сын вождя более. Ты мой раб.
Влас стиснул зубы:
– Не наживай врага там, где можно получить друга. Отец даст тебе любые богатства за мою жизнь. Вместе наши воины отправят Змея на прогулку с Тенью! Неужели просить милости у того, кто не чтит законы Мертвых земель, достойнее, чем заключить мир с нами?
Последний разделяющий их шаг Стрепет преодолел сам. Он потянул за спутывающую руки Власа веревку и ответил:
– Прэдавший однажды прэдаст снова.
– Племя не согласно с тобой.
– Я вождь. Я приказываю плэмэни.
Тень легла на лоб княжичу. Он выпустил веревку и, прежде чем та упала на землю, выхватил спрятанный в рукаве нож:
– Тогда племени нужен новый вождь!
Стальное жало нырнуло в податливую плоть. Стрепет растерянно потянулся к торчащей рукояти, но княжич схватил ее первым, выдернул и снова всадил острие меж ребер.
Вождь племени Иссохшего Дуба качнулся назад. Казалось, вот-вот упадет. Шатай бежал к нему и, наверное, кричал, но не слышал ни звука. Что сделал бы он, достигнув цели? Прикончил срединника или добил того, кто отнимает у него самое дорогое? Того Шатай о себе не узнал никогда, потому что Стрепет накрыл крупной ладонью рукоять, коротко выдохнув, выдернул и вонзил в грудь Власа:
– Мэж нашими зэмлями не будет мира, покуда я жив!
Они упали одновременно, отворотившись друг от друга, как рассорившиеся дети. Но если подоспевшие шляхи подняли на руки вождя и принялись зажимать раны, то княжич удостоился лишь жестоких ударов. Всех сильнее бил Шатай. Бил за то, как ловко княжич обвел его вокруг пальца. За последний упущенный шанс. За вождя. Бил и не видел, как гадливо глядит на него аэрдын.
Стрепет велел сохранить пленнику жизнь, но нынче вождь лежал под нарочно для него поставленным навесом и шептал песнь Хозяйке Тени. Разъяренные шляхи и не вспомнили приказа. Едва не до смерти забив княжича, они все ж не убили его. Но лишь для того, чтобы, распяв за руки и ноги, привязать на вершине раскаленного камня. Княжича раздели догола, из свежей раны медленно сочилась кровь. Не теки в его жилах запирающее руду зелье, Влас давно бы скончался. Только поэтому грудь его едва заметно приподнималась, когда приближалась одна из больших черных птиц.
Смрадники – так называли их шляхи – были вечно голодны и могли клевать как мертвое, так и живое. Они раздирали твердыми клювами едва запекшиеся раны, испражнялись там же, где ели, и скребли когтями по запачканной землей коже. Голова умирающего бессильно моталась, и только стиснутые челюсти давали понять, что он вцепится в каждую тварь, что польстится на его глаза. Одна из птиц уперлась лапой в подбородок и, вытянув лысую шею, заклокотала. Но песнь смерти ей окончить было не суждено: Влас сомкнул зубы на облезлом крыле, и смрадник улетел, теряя перья.
Шатай валялся у подножия того же валуна грудой тряпок. Ему досталось куда как меньше, чем срединнику, но шлях наказывал себя за оплошность сам. Он упирался лбом в камень и скулил, как брошенный щенок. После ударялся головой снова и снова, до тех пор, пока не падал без чувств, лежал, а поднимаясь, повторял.
Лекарку не пускали ни к одному, ни к другому. И сварить лечебный отвар для вождя ей не дозволяли тоже: в недобрый час троица оказалась рядом со Стрепетом. Каждый желал ему смерти. Нет им веры!
Крапива свернулась калачиком малость в стороне от большого костра. Слышала, как Драг и Оро вполголоса ругаются, решая, стоит ли казнить хельге. И скоро договорились, что если Стрепет не выживет, то стоит. Слишком уж многие после Круга поддержали безродного Шатая. Веревка, коей девку привязали, нещадно давила, но хватало и радости оттого, что накинули ее на ногу, а не на шею. Крапива ковырнула ногтем твердую иссохшую землю и проговорила:
– Непутевую дочь ты взрастила, матушка-Рожаница…
Когда палящий зной сменился холодом, а смрадники покинули свой пост, Крапиве от жажды начало мерещиться дурное. Редкий желтоватый ковыль шевелился против ветра. Ростки пригибались, и казалось, что кто-то невидимый идет по траве. Шелест баюкал и исцелял, утешал, гладил по спине, а сгущающаяся Тьма укутывала девицу пуховой шалью.
Пыльца поднялась в воздух желтоватым туманом, а Крапиве на миг показалось, что откуда-то изнутри этого тумана доносится жужжание.
– Я слышу…
Но звук пропал раньше, чем удалось в него поверить.
Крапива осторожно ощупала веревку на ноге, но та тут же натянулась, и из темноты донесся бас Драга:
– Жэнщина, сиди смирно!
Силуэты ближников, очерченные пламенем, казались огромными. О том, чтобы сбежать от эдаких богатырей, нечего и думать. Да куда бежать? Окрест ни души, и даже если удастся добраться до Тяпенок, без княжича их все одно не уберечь.
Крапива попыталась хоть малость ослабить узел, но стоило пошевелиться, как Драг, сдавленно выругавшись, направился к ней:
– Нэ будь ты дщерью Рожаницы, выбил бы из тэбя дурь!
Девица сжалась в комок, когда он встал над нею. И уж подавно она не обратила внимания на то, как второй силуэт – Оро – покачнулся и медленно завалился на бок.
– Чего тэбэ? – рыкнул Драг.