Мошки напоминали светляков, коими Крапива любовалась вечерами. Мелкие, с толстыми мохнатыми брюшками и невероятного цвета крыльями – изумрудными, переливающимися на солнце. Когда одна букашка уселась лекарке на плечо, она не сразу смекнула, отчего мужчины перепугались. Эка невидаль – жучок! Таковые и в Тяпенках не редкость. Но мгновение спустя жучок выпустил острые жвала. Один такой и верно козявка невинная. Прихлопнешь и не вспомнишь. Но, собираясь в стаю перед яйцекладом, рытники могли сожрать как урожай, попавшийся на пути, так и неосмотрительного земледела. Стай навроде этой Крапива не видала никогда.
Обыкновенно небо перед грозой тяжелеет и нависает ниже. Нынче хоть и не ждали грозы, а казалось, что небо и правда давит на головы. Живое небо, жужжащее, голодное…
Жук вспорхнул с плеча травознайки и слился с набухающей тучей.
Крапива метнула на шляха умоляющий взгляд. «Как спастись?» – вопрошал он. Шатай ответил безмолвием: «Никак». А Влас, хотя его никто и не спросил, подумал: «А все этот поганый шлях!»
Надежда Шатая не оправдалась: рой не обманулся недвижи'мостью людей. Рой чуял кровь. Хватило бы и ссадины на подбородке шляха, чтобы привлечь его внимание, но рядом имелась более лакомая добыча – хорошенько отбитая, горячая, пахнущая так сладко и сытно… Для мошкары запекшаяся кровь на ранах что мед. А ран у Власа хватало.
Туча опускалась все ниже, пока не окружила их. Жуки путались в волосах, а Крапива боялась головой тряхнуть, чтобы не разозлить их пуще прежнего.
Всего гуще рой был подле Власа. Первый укус он выдержал, стоически стиснув зубы. Второй заставил княжича резко выдохнуть через нос. Когда же на него накинулся добрый десяток, не утерпел и взмахнул руками. Какой еще сигнал нужен голодным тварям? Они слились в серый жужжащий саван и укутали Власа. Послышался сдавленный крик.
– Нет… – У Крапивы земля ушла из-под ног: спасти княжича от племени Иссохшего Дуба, но не оборонить от стаи мошек? – Нет! – закричала она, привлекая их внимание.
– Аэрдын, молчи! – Шатай кинулся к ней, схватил за локоть и потащил прочь. – Его уже нэ спасти!
– Всех можно спасти!
– Аэрдын, нужно уходить!
– Вот ты и уходи! – Она размахнулась и влепила ему пощечину, а проклятье сделало удар больнее. Шатай охнул и выпустил ее, а Крапива по-мужицки свистнула в два пальца, пугая мошкару: – Эй! Я здесь! Здесь!
– Аэрдын, нэ надо!
Но где там расслышать предостережение, когда и собственного рассудка не слышишь?
– Ну! Хотите жрать? Меня жрите!
Жутким был ее танец! Она ударяла пятками о землю, скакала на месте и из стороны в сторону, кружилась. И рой, привлеченный запахом пота и безумия, ненадолго выпустил Власа.
Княжич, покрытый многими укусами, не сразу уразумел, как ему повезло. А уразумев, не поблагодарил девку, а заорал:
– Куда полезла, дура?! Спасайся!
Он неотрывно следил за ступнями девки в мягких шляховских сапожках. Из тонкой кожи, туго зашнурованные, захватывающие низ широких штанин, они плотно облегали ногу почти до середины икр. Рой вторил ее движениям; занавесь, укрывающая травознайку, становилась все плотнее. Казалось, она пляшет босиком на раскаленных углях и пламя вот-вот взовьется и спалит танцовщицу.
Видно, дурость заразна, и Шатай тоже не утек. Он рассекал рой мечом, но проплешины мигом затягивались.
– Не меня! Власа спаси! Деревню…
Но шлях и слушать не желал.
Жвала резали плоть, отщипывали кусочки снова и снова. Обнаженные плечи травознайки покрылись багровыми каплями.
– Чего они боятся? – Вопрос Власа потонул в реве стаи, и он крикнул снова: – Шлях! Ну? Чего они боятся?
– Ничэго!
– У всякого зверя есть страх! Думай! Огня? Воды?
У них не было ни того ни другого, и мужчины понимали это без слов.
Шатай рыкнул:
– Душницы! Рытники боятся душницы, но она давно нэ растет в стэпи!
– Кинь мне меч!
– Ни за что! Ты, раб…
– Жить хочешь? Кинь мне меч!
Отдать оружие чужаку! Врагу! Срединнику! Нет худшего позора! Но разве он не принял уже бесчестие, чтобы спасти аэрдын?
Шатай кинул клинок, и Влас ловко поймал рукоять. Но вместо того, чтобы размахивать им, подобно шляху, Влас глубоко резанул предплечье. Кровь потекла ручьем, и плотный саван роя разорвался на части, давая Шатаю с Крапивой передышку.
– Травознайка! Сделай так, чтобы вырос этот цветок!
Придумал тоже! Преврати бесплодную почву в напитанную дождем, вымани из почвы свернувшиеся тугими жгутиками семена… Кому такое под силу?
– Что вылупилась? Я видел, как тебя слушают травы. Ну! Или сдохнем все трое!
Взрастить цветущую траву из ничего?! Разве что богам такое под силу… Но кровь сочилась из прорезанной руки, Шатай закрывал аэрдын своим телом от роя, а в Круге не иначе как колдовство заставило Стрепета оступиться…
Крапива зажмурилась, вызывая в памяти образ ночного озера и кокон света над ним.
«Слушай…»
Уши заложило, и уже было не разобрать, рытники стрекочут острыми крылышками или жужжит сама степь.
«Слушай…»
Мертвые земли не всегда были мертвы. Если прислушаться…
«Слушай…»
Если очень-очень попросить…
Крапива села и уперлась ладонями в землю.
– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – шептала она. – Рожаница, матушка…
«Слушай…»
Голова разрывалась, не в силах вместить нечто, рвущееся наружу. Из носа у травознайки потекла кровь, но никто того не увидал. Капли упали на мертвую землю и тут же впитались.
– Я не смогу… Не умею…
– Матка Свея клялась, что ты слышишь травы! Так слушай!
– Но я ничего не…
Крапива осеклась. Словно раскаленная железная спица прошла от уха к уху. Пропало жужжание роя, указания Власа и ругань Шатая. Остался лишь плач-стон. То плакала сама степь. Омертвевшая по чужой вине, обнищавшая, разодранная на куски собственными детьми. Степь прятала последнее, что имела; она усыпляла семена и пела им колыбельную.
– Помоги мне, – попросила травознайка. – Мне очень-очень нужна душница.
Понимай травознайка, что делается вокруг, непременно испугалась бы и не сдюжила. Но словно кто-то другой управлял ее телом и путал мысли. Ладони утопли в земле, и Шатаю почудилось, что девка вот-вот провалится целиком. Но Крапива сжала кулаки, ухватила что-то под землей и потянула. Дорожка крови стекала по ее губам, набухала сочной ягодой на подбородке, а ладони сжимали сочный зеленый побег.
– Это душница… – благоговейно прошептал Шатай.
Душница не цвела в степи давненько. Ребенком Шатай встретил ее лишь однажды, но и тогда от чудодейственного цветка остался лишь жесткий стебель.
Капля крови упала с подбородка, чтобы слиться с благодарной землей. Душница выпустила пушистые ароматные листья.
Как они спасались, Крапива уже не застала. Помнила только, что чьи-то руки подхватили ее, а тревожный говор роя стал тише. После пришла… нет, не темнота. Пришел свет, от которого было больно глазам, и все потонуло в нем.
Глава 12
Лежалось словно на перине. Дома Крапива обыкновенно спала на сундуке, в котором, кабы не ее проклятье, хранилось бы приданое. Удобно, хотя и малость жестко. Нынче же тело травознайки утопало в ароматной мягкости. Кто-то сидел рядом и, не чураясь колдовства, гладил ее по волосам. Крапива улыбнулась сквозь сон, всего меньше желая расставаться с чудесным наваждением. Странная усталость навалилась на нее, и мучила жажда. Отчего бы?
Потом она вспомнила. И Мертвые земли, и племя Иссохшего Дуба, и рой, что едва не лишил троицу путников жизни. Она распахнула глаза, и сидящий подле нее Влас резко отдернул руку.
– Проспалась? – как бы нехотя спросил он.
Крапива проморгалась. Постель оказалась сочной порослью ковыля. Они с княжичем сидели посреди клочка зелени, окрест все так же была пустыня. Но, хотя постель оказалась удобной, травознайка не сумела ни выспаться, ни восстановить силы.
– Где мы?
– Все там же. Неужто ничего не помнишь?
Крапива пожала плечами. Помнила-то она вдоволь, да вот что из этого случилось въяве?
– Где Шатай?
– Лошадей ищет.
– А ты…
– А я тебя стерегу, чтоб кони не двинула!
За проведенное бок о бок время лекарка уж привыкла к тому, что княжич слов не выбирает, но на сей раз в его речах сквозила злоба. Крапива потупилась:
– Хотела спросить… как ты…
– Ну спросила. Дальше что?
Скулы княжича резко очертились не то от лишений, не то потому, что слишком сильно сжимал челюсти. Ох и страшен он был! Глаза что угли, ноздри раздуваются, ожог уродует некогда красивое лицо. Но нынче Крапива боялась куда как меньше, чем при первой встрече. Тогда княжич был красив, чудо как красив! А душа источала смрад. Нынче весь смрад наружу выходил, выливался грубыми словами… Остался ли внутри?
Будто прочитав ее мысли, княжич растерялся. Он нагнулся, но снова отстранился. Вскочил, широкими шагами замерил землю, но быстро вернулся, опустился на колени и, глядя в сторону, произнес:
– Думал, ты… не очнешься.
Крапива неловко улыбнулась:
– Думал или надеялся?
Глаза его потемнели еще сильнее.
– Не… – Горло свело судорогой. – Не надеялся. – Закончил княжич совсем тихо: – Никогда.
Невысказанное рвалось наружу, пробивалось сквозь сцепленные зубы.
– Влас? – Она едва ощутимо коснулась его плеча и тут же, опомнившись, отняла ладонь.
Княжич вздрогнул:
– Про… Мне ж… – Он выдрал целый пук ковыля и выпалил: – Знал бы, как все будет, не приказал бы! Колдовать…
Травознайка погладила шелковистый ковер и призналась:
– Я тоже не знала. Ты нас спас.
– Ты нас спасла. И едва не… Дура! Какая же ты дура!
Он хотел встать, но девка поймала его за край рубахи:
– Дай посмотрю руку. Порезался же…
Нехотя княжич закатал рукав.
– Проку-то? Царапиной больше, царапиной меньше… – пробурчал он.
Порезы и впрямь оказались смешными в сравнении с теми, что Влас получил за последние дни. Но лекарку, хотя она сама себе навряд призналась бы, заботило другое. Она поднесла ладонь так близко к коже княжича, что ощущала идущий от его тела лихорадочный жар. Кончики пальцев щекотали темные волоски, вставшие дыбом. Крапива облизала губы и покосилась на Власа. Он не отводил взгляда. Осмелев, она погладила его руку и тут же отодвинулась: не обожгла ли? Влас молчал, лишь вздохнул тяжело.