Второе касание было увереннее, как беличьим хвостом. И снова проклятье не встрепенулось. Ладонь накрыла предплечье, а Влас хрипло проговорил:
– Сильна, ведьма.
Сердце затрепыхалось птичкой! Впервые за долгие годы Крапива касалась кого-то и не приносила боли. Касалась, сама того пожелав! Она положила другую руку на предплечье княжича, скользнула пальцами вдоль свежих порезов и рассмеялась. Она гладила его руки, сама была как во хмелю. Хотелось растянуть мгновение еще хоть малость…
Влас не решался шелохнуться. И, попавшись на уловку, Крапива изучала его лицо, шею, ключицы. Пальцы очертили губы, в голове стало пусто. Вспомни девка, кто пред нею, тут же протрезвела бы, но лихорадочное счастье отшибло память.
Все так же недвижимый, Влас прошептал:
– Не боишься?
Слова пробились к ней словно сквозь толщу воды.
– Чего?
– Что проклятье больше не защитит… от меня.
Тогда только Крапива вернулась из сладкого забытья. Пред нею сидел княжич Влас. Тот же, что начал бойню в Тяпенках, что ей, Крапиве, подол задирал, что бранился и раз за разом доказывал, что нет в нем ничего человеческого. Он сидел пред нею весь как натянутая тетива. Одно движение – и подомнет под себя, разорвет на части. А Шатая рядом нет…
Страх всколыхнулся, но Крапива отняла руки прежде, чем проклятье вырвалось наружу. Она твердо сказала:
– А ты проверь.
Влас искривил ту половину рта, что уродовал шрам. Горькая вышла улыбка.
Не стелись вокруг равнина, Шатай подкрался бы незаметно, но в степи его разглядели издали. Коней при Шатае не было. Как и радости при виде рядом сидящих Крапивы и княжича.
– Не нашел? – угрюмо спросила лекарка.
Шатай не ответил – без того видно. На поросль ковыля он опустился с благоговением, поклонившись траве прежде, чем ее смять. А устроившись, еще долго перебирал ростки, будто ждал, что те исчезнут.
– Ты разбудила стэпь… – сказал он наконец.
Крапива обняла колени. Самой бы знать, что она сделала…
Шатай продолжил:
– Мертвые зэмли нэ всэгда были мертвы. Так говорили старшие. Когда-то стэпь пэла так, что ее слышал каждый. А после обэднэла и стала говорить лишь с достойными. Видно, ты достойнэе многих, аэрдын.
«Вот бы матушка узнала!» – пронеслось в голове у травознайки. Вечно никчемной да горем луковым ее обзывала, а тут – «достойная»! Но вслух Крапива ответила:
– Я лишь молилась Рожанице…
Влас локтем пихнул Шатая:
– Все молятся. Вот только обыкновенно никто не дожидается ответа. Что, ваши шляховские кони бросили седоков?
Тот не остался в долгу:
– Прямо как тэбя твои воины. Надо ждать. Они приучэны возвращаться спустя время.
– Да уж куда мы без них. Недолго протянем…
Навряд Шатай когда-то мнил себя одиноким. Рядом было племя, был верный конь, сама степь. Нынче же он лишился всего разом и сидел, низко опустив голову на сцепленные ладони. То был все тот же Шатай, что жестоко избивал княжича; тот же, что обнажил меч в Тяпенках; тот, что не задумавшись убил двух друзей ради спасения проклятой девки. Боялась ли Крапива его после содеянного? Еще как! Слишком свежи воспоминания о кровавой улыбке на горле Драга, о Холодке, обиженно взирающем в небо пустыми очами.
Но не этот ли Шатай бросил родных, предал племя, чтобы помочь своей аэрдын? Не он ли пошел за нею, даже узнав, что Крапива лишь тщилась вызволить княжича, что обманула его, уверив в своей благосклонности? Не он ли променял все, что имел, на… На что же?
Крапива на коленях переползла к нему поближе:
– Шатай?
Он не ответил, но ясно, что расслышал. Она неловко замолчала. Что тут еще скажешь? И без вопросов видно, как осунулся шлях за одну ночь, как сгорбилась его спина, как спутались волосы.
– Дай я… причешу тебя, – предложила лекарка.
Шатай глянул на нее недоуменно и пожал плечами. Хочешь, мол, чеши.
– А меня? – тут же влез Влас.
– И тебя, ладно.
Мужчины сели рядом и поочередно толкнули один другого плечами, пусть места и было хоть отбавляй. С кого начать, чтоб никого не обделить? Они сидели пред нею, такие разные и вместе с тем необъяснимо похожие. Каждый со своим грузом на плечах, каждый прикидывался сделанным из стали, что острый клинок. И у каждого внутри зияющая дыра, которую нечем заполнить.
Крапива коснулась их одновременно: одной рукой – соломенных волос Шатая, редко видевших гребень, другой – шелковистых локонов Власа, за последнюю седмицу свалявшихся и слипшихся от крови. Носи мужчины длинные косы, проще было бы отрезать да новые отрастить. Но у Власа волосы едва доставали до плеч, у Шатая же прикрывали уши.
Она бережно разбирала колтуны то у одного, то у второго, чесала пальцами, все меньше страшась случайно докоснуться. А невидимый груз на плечах мужчин будто бы стал чуточку легче.
– Этого шляха чесать что дикого пса, – фыркнул Влас, но фыркнул вроде как для порядку, а не со злобы.
Шатай же, казалось, и вовсе вот-вот по-кошачьи замурчит, но все ж отбрехался. Правда, уколоть, как княжич, не сумел и попросту буркнул:
– Да пошел ты.
– Ну-ка оба затихли! – приказала Крапива и немало удивилась, когда спорщики безропотно послушались.
Когда дело было сделано, а дневной жар спал, все трое улеглись рядом. Крапива оказалась посередине: Влас, отвернувшись для виду спиной, с правой стороны, Шатай, прижавшись как можно теснее, с левой. Так они и задремали, ненадолго спрятавшись на зеленом клочке земли от невзгод.
После бури обыкновенно случается затишье. Увы, примета работает в обе стороны, и, коли долго нет беды, надобно ждать ее в гости.
Шатай подорвался первым. Словно пинка кто дал и тут же спрятался. Протер глаза, заозирался. Что за нелепость?! Всех троих сморило сном, да в такой час! Могло ведь и дневное светило по темени дать, и зверь какой подобраться… Да мало ли что случается в Мертвых землях. А они? Ни дозорного, ни умишка! Растолкать быстрее спутников…
Во сне княжич повернулся к девке и крепко обнял ее за пояс. Это всего больше разозлило Шатая. Он пихнул Власа носком сапога и, пока тот ругался, пробуждаясь, прильнул ухом к земле.
– Ну, что там?
Княжич хотел потянуться, да не сдюжил, схватился за бок и коротко охнул. Лекарка тут же встрепенулась:
– Что? Рана открылась?
Она кинулась к Власу и задрала ему рубаху до груди, а тот и не воспротивился. Влас взаправду выглядел бледнее обычного, словно вовсе не отдыхал.
– Ты горишь весь! – ахнула травознайка.
Она согнулась над ним, щупала живот и грудь вокруг шрамов, а Влас глядел на Шатая поверх ее головы и нахально улыбался.
– Вот еще, – усмехнулся он, – я всегда такой.
– Сын горной козы! – процедил Шатай.
– Что лепечешь?
– Сын горной козы! – раздельно повторил шлях и добавил: – Погоня.
Крапива глупо переспросила:
– За нами?
– А за кем еще?
– Что же делать?
– Сражаться, – не задумываясь, ответил Шатай.
– Одним мечом на троих, – добавил Влас.
– Умэрэть с чэстью!
– Зато очень медленно.
– Я могу… – Крапива замялась. – Может, я поколдую…
– Нет!
– Нэт!
– Ты с прошлого раза на ногах не держишься.
– Вэрно.
«Неужто эти двое в чем-то согласиться могут?» – удивилась лекарка.
Теперь уже все видели черные точки на горизонте. Сначала они двигались с востока на запад, но скоро взяли севернее: хоть беглецы и попытались скрыться в траве, незамеченными не остались. Всадники не доехали до них всего ничего. Верст пять, не больше. Но вместо того, чтоб подстегнуть коней, принялись кричать и греметь оружием.
Влас зажал ладонью розовый шрам под ребрами, тот, что оставил ему на память подземный жор:
– Почему они остановились?
Шатай сел и принялся чистить меч:
– Они прэдлагают нам бэжать.
– Дельное предложение. Негоже отказываться, – деловито кивнул Влас.
– Мы нэ убэжим. Лишь позабавим их.
– Они хотят, – проглотила Крапива слюну пересохшим горлом, – охотиться? На нас?
– Вэрно. Мы трусы и бэглецы. Мы достойны смэрти животных, а не воинов. – Шатай говорил спокойно, словно являлся не добычей и даже не охотником, а лишь зрителем.
– И что же? – Влас опустил руку Шатаю на плечо. – Не желаешь повеселить соплеменников перед смертью?
– Много чэсти.
Кони вставали на дыбы и бешено ржали. Им не терпелось пуститься вскачь, как и ездокам. Но разве можно напасть прежде, чем дичь бросится наутек?
Уголок рта княжича едко изогнулся.
– Знаешь, шлях, что я недавно узнал о чести?
– Что жэ?
Княжич заговорщицки прошептал:
– Что ее не существует.
Нехотя поднявшись, Шатай устало закатил глаза:
– Чэго еще ждать от срэдинных ублюдков…
Крапива сноровисто подвязывала длинные края рубахи. Они свисали до самых колен и, несмотря на высокие разрезы, мешали бы бежать. Когда мужчины замолчали, уставившись на нее, она вскинула голову:
– Что? Вы как хотите, а я обратно в племя не спешу.
Влас повернулся к Шатаю:
– Так ты бежишь с нами?
Шлях закрепил меч за спиной и вздохнул:
– Конэчно.
Кто никогда не спасался от погони, не знает, как умеет бегать. Степные кони не славились быстротой, да и пять верст, отделявших их от добычи, сыграли на руку. Словом, сначала надежда и правда была.
Но скоро Влас начал припадать на правую ногу и отстал. Он все махал спутникам: поспешайте, мол, догоню. Но скоро стало ясно, что и сам в это не верит. Княжич зажимал шрам под ребрами, и Крапива, когда оказалась рядом, заметила, как тот наливается изнутри, точно чирей.
– Влас!
– Да беги ты! Не пропаду!
Приняв, что аэрдын не оставит срединника, Шатай подставил Власу плечо. Княжич окрысился:
– Руки от меня убери, шлях!
– Чтоб ты подох, раб!
Дальше они бежали в обнимку, как добрые друзья. Бежали до тех пор, пока Шатай не понял хитрость Иссохшего Дуба:
– Они гонят нас в Пустые зэмли!