– Они оба здесь, девочка. Оба живы. Пока что. Вот диво: ты боишься их, но ты их оберегаешь.
– Я… не боюсь. Пока что?!
Нет, все же сходство причудилось. Байгаль была… иной. И не только потому, что не походила на Крапиву, но и потому, что вовсе не имела ничего сродни человеческому. Она склонила голову набок, и в том движении было больше звериной резкости.
– Пока что, – спокойно повторила она, как мурлыкнула. – И лишь от тебя зависит, кто из них одолеет свою Тьму.
В шатре с низкой крышей и стенами из шкур животных неоткуда было взяться ветру, но Крапива могла поклясться, что он пробежался по золотым волосам Байгаль, как по струнам, заставляя амулеты вновь затрещать. Словно костяные птичьи клювы, они загремели, а меж бледных губ мелькнули острые клыки.
– Ты ведьма? – спросила Крапива.
Байгаль ответила, усмехнувшись:
– Нет. Но ты можешь называть меня так.
– Чем ты поила меня?
Полукруглая чаша покоилась в ладонях девочки, и та отхлебнула через край.
– Листовик, орясник, крепец, огнецвет… – перечислила она, смакуя. – Тебе ли не знать.
И верно, вкус у зелья бел знакомым. Не раз и не два травознайка сама лечила больных схожим отваром. Но от ведьмы несло опасностью, как от медведя мокрой шерстью.
Не отводя взгляда от девчушки, Крапива заворочалась. Тело не слушалось, кожа горела от ожогов. Сколько они пролежали на солнце, прежде чем оказаться в логове Байгаль?
– Это твой дом?
Ведьма показала мелкие острые зубы:
– Это все мой дом, да.
– А мы… гости или пленники?
– А разве это мне решать?
В Тяпенках никогда не ходили работать в полдень. Дневное светило на южной границе Срединных земель было коварно и могло, разморив, хорошенько стукнуть по темени. Так и сделалось с Власом, Шатаем и Крапивой, и наверняка именно в этом причина облика ведьмы. Крапива с силой сжала виски, но в голове не прояснилось.
– Ты говоришь загадками, а я не настолько умна, чтобы разгадать их… Это ты спасла нас, Байгаль?
– Вы, все трое, оказались здесь благодаря мне. И каждому из вас я дала зелье. Если хочешь называть это спасением, пусть будет так.
– Спасибо. – Травознайка заворочалась, показывая, что хочет встать, но Байгаль не двинулась с места, чтобы освободить путь. – Чем я могу отплатить тебе за услугу? Увы, мы потеряли коней и с ними вместе припасы. У нас нет ничего ценного…
Ведьма отставила чашу и подалась вперед, уперевшись руками по обе стороны от тела Крапивы. Она наклонила голову в одну сторону, в другую. Облик ее расплывался, словно в воде. Амулеты затрещали, о чем-то договариваясь на колдовском языке.
– Вы не уйдете, – сказала Байгаль, но губы ее не пошевелились. – Вам рано уходить.
– Ты сказала, что не враг мне.
– Но и не говорила, что друг. Не косись на чашу, девочка. Ты все равно не сумеешь огреть меня ею. И не ищи подвоха. Вы не уйдете лишь потому, что ты очнулась первой. Твои мужчины еще слишком больны. Их нужно вылечить.
Все в ведьмином шатре было неправильным: тлеющие в очаге угли, зависшая над ними лента дыма, складывающаяся в причудливые узоры, горьковатый дух травяного варева, сама Байгаль. Вроде юрта как юрта, но стоило отвести взгляд, и картина неуловимо менялась. Кожаные стены вздувались и снова опадали, словно шатер был живым существом и тяжко дышал. Пол застилали тканые ковры, а меж разбросанных по ним подушек шмыгали тени.
Крапива заставила себя отвернуться от завораживающе покачивающегося ловца снов. Стоило сделать это, и привязанный к нему колокольчик, дразнясь, звякнул.
– Где Шатай и Влас? Ты отведешь меня к ним?
– Если ты способна идти.
В ее словах не сквозила угроза, но отчего-то Крапива с содроганием подтянула одну из штанин. Ноги ее плотно оплела зеленая поросль. Девица лихорадочно рассмеялась, узнав резные листья: от колена до кончиков пальцев ее кожу покрывала крапива.
Легко и свободно было телу! Словно не княжич пережил плен у Иссохшего Дуба, словно не его отравил подземный жор, не его мучил сухой жар Пустых земель. Гибкий, сильный, здоровый, он лежал в шатре на мягких подушках, а на груди его покоилась… А вот кем была девица, Влас не помнил.
Он нахмурился. Неужто пир так затянулся, что все минувшее привиделось в пьяной горячке? Вроде нет: шатер, где спал княжич, точно был шляховским. Кожаные стены раздувались под порывами ветра, вышивка на коврах повторяла узор, привычный для степи. Быть может, умирающий разум наградил его этим видением?
От смоляной макушки девицы, что прильнула к нему, пахло дымом и сеном. Она тихонько посапывала, и от ее дыхания коже было жарко и влажно. Вроде все въяве…
Влас осторожно приподнялся на локтях, ожидая боли, ставшей уже привычной, но ни один шрам не напомнил о себе.
– Эй, чаровница, – позвал княжич.
Девка лишь крепче прижалась к его груди, а руку положила на живот. Власу стало не по себе: был он нагой, а как раздевался, не помнил. Кончики тонких пальцев касались волос в паху, а длинные острые ногти царапали кожу.
– Эй, просыпайся! – Девица захныкала сквозь сон, но Влас не унимался: – Ну? Чего разлеглась? Кто такая, спрашиваю?
Чаровница плавно потянулась. Тонкое покрывало, что Влас сначала принял за одёжу, соскользнуло с ее смуглой груди, но девка не смутилась. Она растянула в улыбке сочные губы и легла поверх тела Власа, подложив ладони под подбородок:
– Что не спится, княжич? Неужто остались в тебе силы колобродить?
К немалому удивлению Власа, сил в нем и правда было вдосталь. Больше, чем когда-либо. Мужское естество мигом отозвалось на близость красавицы. А уж иначе чем красавицей чаровницу и назвать было нельзя. Чем-то смутно знакомая, черноволосая, с высокими скулами и тлеющими углями в ярко-зеленых, как у степной кошки, глазах. Много женщин повидал Влас, но таких, как эта, по-колдовски притягательных, с лоснящейся кожей, играющими в волосах украшениями, статных… Будто само желание приняло человеческий облик.
– Как звать тебя? – только и спросил княжич.
В голове стало пусто и дурно, все мысли крутились вокруг пухлых губ, касающихся его ключиц.
Ведьма мурлыкнула:
– Байгаль. Мое имя Байгаль, княжич. Хочешь, заставлю прокричать его?
Она сползла ниже, оставила дорожку поцелуев на границе изуродованной проклятьем кожи, дыхание опалило живот Власа. Дрожь прошла по телу от ступней до ушей. Кому есть дело до того, как оказался он в шатре, коли оказался рядом с такой прелестницей?
Влас вскрикнул – и уже не мог разобрать, от касания мокрого языка или от досады. Ни один муж в целом мире не простил бы княжичу того, что тот сотворил. А сотворил он вот что: протянул руку, собрал в кулак волосы на макушке Байгаль да дернул, отрывая ее от себя.
– Кто ты такая, ведьма? – рыкнул Влас. – И как заманила меня сюда?
Байгаль улыбнулась, и стали видны мелкие острые зубы, какие встречаются у хищных рыб.
– Как только не называли меня, княжич. Ведьма? Что ж, такое прозвание я получала чаще прочих. Пусть будет ведьма. И я не заманивала тебя. Ты сам выбрал оказаться здесь. Разве я держу?
И верно: никто не связал княжича, не пытал голодом или жаждой, полотно у входа в шатер также свободно развевалось. Вставай да иди!
– Где… остальные?
Влас отпустил ее волосы, и Байгаль извернулась, чтобы достать стоящую на низком столике бутыль с вином. Отпила, набрала в рот еще терпкого напитка и прильнула к губам Власа. Тот от неожиданности глотнул, а захмелел, кажется, и того раньше. Ведьма собрала кончиком языка сбегающие по подбородку капли и принялась вылизывать его грудь, как кошка чашу со сметаной.
– Остальные?
– Девка со мной была… И… Ох! И шлях…
Все поплыло перед взором. Влас и не ведал, как соскучился по ласке, а Байгаль (и верно ведьма!) касалась его там и так, как никто прежде.
– Неужто меня мало? – мурлыкнула она. – Не противься, княжич. Позволь утешить тебя. Она никогда так не сможет, а я – да. Не осужу и не обижу. Не брошу и не отвернусь, как та, по ком ты тоскуешь. Останься со мною, княжич…
Сладкие речи ее заползали в уши. И не высвободиться из паутины желанных слов… В глазах ее горел пламень, острые зубы оставляли после себя крошечные капли крови, а юркий язык тут же зализывал ранки.
Влас откинул голову на подушки и размяк.
От широкой улыбки уже болели щеки, и эта боль малость отрезвила Шатая. В руках он сжимал пиалу с травяным отваром, а на низком столике рядом стояли кушанья, каковые он видел так редко, что уж и названий не вспомнил бы. Шатер был схож с далеким образом из детства, как и старуха, сидящая перед ним. Седая, худощавая, слишком светлокожая для степи… Она смутно походила на самого шляха. Лишь глаза ее были ярко-зелеными, как у степной кошки. Таких не встречается у людей. В пепельных ее волосах, распущенных по плечам, звенели колдовские амулеты и переливались бусины.
– Сэпная вэдьма! – ужаснулся Шатай.
Старуха обиженно насупилась:
– Разве я плохо принимала тебя, сынок? Отчего зовешь меня ведьмой?
Сынок… Слово клеймом отпечаталось в разуме шляха. Никто не называл его сыном. Никогда…
Травяной вар горчил на языке, но отчего-то Шатай не отставил плошку, а сделал еще глоток.
– Что ж не кушаешь, сынок? Разве я зря старалась и готовила?
Рука сама собой потянулась к столу. Та самая, что после сражения с вождем отказывалась слушаться. Она была здорова и по-прежнему гибка.
Перед шляхом теснились сласти: с медом, орехами, семенами, ягодами… Счастье для ребенка, взращенного степью!
– Дай-ка еще налью тебе дальника…
Дальник… Редкая травка. Шатай не пил терпкого отвара, сколько себя помнил, но отчего-то знал его на вкус.
– Расскажи матушке Байгаль, сынок, как ты? Поплачься.
«Дэти стэпэй нэ плачут!» – мог бы ответить шлях. Мог бы и должен. Да не стал. Пиала задрожала в руках, Шатай едва успел поставить ее, чтобы не расплескать. И вдруг кинулся к старухе, уткнулся лбом в ее колени и заплакал.