Кусочки сладкого теста с орехами и сытого соблазнили бы, что уж говорить о голодных путниках. Крапива держала кушанье осторожно, но капли меда все равно текли по ладони. Поскорее сунув его в рот, она слизала сладкую дорожку и не заметила, как напряглись мужчины с нею рядом.
По жилам толчками бежала руда, щекотал кожу диковинный узор из листьев крапивы. Аэрдын засучила рукав и ногтем проследила рисунок. Касание необыкновенно будоражило, и Крапива от удивления охнула.
Влас ухватил ее предплечье и притянул к глазам.
– Покажи! – потребовал он. – Колдовство…
– Да, – сказала Крапива.
Шатай не остался в стороне и завладел другой рукой:
– Как живые!
Он засмеялся, когда листья задрожали от его дыхания.
Влас прильнул губами к девичьему запястью, как бы пробуя на вкус. Отдернуть бы руку, а то и ужалить, чтоб неповадно… Но губы его были горячи, а касания невесомы. Кожа горела от них, и где-то внутри тоже стало жарко. Крапива смежила веки лишь на мгновение, позволяя себе насладиться. Матушка не узнает… Да и не творит Крапива ничего, за что стоило бы ее бранить…
Она повернулась к Шатаю. Ладонь его покоилась на бедре Крапивы, и ткань шароваров вдруг показалась невозможно грубой. Тело саднило от неприятных объятий одежды, хотелось скинуть лишнее.
Удивляясь самой себе, Крапива сказала:
– Ты красивый…
Шатай смешно распахнул рот, а она, играя, коснулась губами его скулы и сразу отстранилась.
– Аэрдын…
Немедля взревновав, Влас запустил пятерню в ее волосы на затылке и силой заставил развернуться. Поцеловал глубоко и жарко, так, что перестало хватать воздуха, но и тогда не остановился.
– Нэ тронь ее! – возмутился Шатай и потянул травознайку на себя.
Влас поцелуями повторял рисунок крапивы на коже, норовил узнать, где начинается узор. Ладони лихорадочно тянули с плеч рубашку. Горячие ладони Власа, ледяные – Шатая.
Пряный напиток горячил кровь, путал разум. Не осталось сомнений, одно желание вело аэрдын.
Княжич запустил руки под рубаху, приласкал ей грудь, до боли прикусил обнаженное плечо. Его дыхание Крапива пила, как терпкое вино. А по другую сторону, разомлев от дыма и колдовского зелья, сидел Шатай, то ли отбирая травознайку у Власа, то ли нелепо, неумело обнимая.
Нет, та женщина, что извивалась в объятиях двух мужчин, не была Крапивой. Не могла быть. Ничего не осталось в ней от испуганной девочки, и помыслить не смевшей о блуде! Эта же, та, что отзывалась на поцелуи, что нежилась в сладком плену и сама растягивала пытку, была кем-то иным…
И Влас понял это прежде, чем сама Крапива. Княжич до боли прикусил язык, возвращая ясность мыслей.
– Поганая ведьма! – прорычал он. – Опоила!
Стоило произнести это, и в юрте посветлело. Проявились мягкие ковры и подушки, на которых, тяжело дыша, лежала травознайка. Глаза ее были в поволоке, губы алели от жестоких нетерпеливых поцелуев. Княжичу вдруг подумалось: не все ли равно, какое зелье свело их всех с ума? Но потом он увидел поганого шляха, ошалевшего от дурмана, и ярость победила.
Он поднял Шатая за шкирку, как котенка, и швырнул к выходу:
– Пошел прочь!
И не понял, шляху ли скомандовал, себе ли.
Ох, княжич! Разве не ты принуждал девку к близости? И вот теперь, когда она не противится, отказываешься? Влас и сам не верил, что делает это… Но отчего-то такая Крапива, распаленная, бесстыжая, походила на Байгаль, явившуюся ему во сне. И такую он ее не хотел.
– Прикройся, дуреха! – велел он, глядя в сторону. Не дожидаясь, пока лекарка опомнится, рывком поднял ее с подушек и расправил рубаху, мысленно проклиная себя за это. После сжал ее плечи и встряхнул: – Ну? Очухалась?!
Крапива все так же дурно улыбалась, но взгляд ее прояснился. Когда же прояснился и разум, она вскрикнула и вырвалась.
– Я не хотела… Как так? Что же… Мамочки! – взвыла она.
Влас медленно поворотился к ведьме. Байгаль сидела возле очага, безучастно глядя на сотворенное ею безумие.
– Не отравила, значит? – грозно надвинулся на нее Влас.
Ведьма спокойно ответила:
– Разве я такое говорила? Лишь предложила проверить, и вы проверили.
– Тварь! Хоть понимаешь, что мы тут едва не сотворили?!
Байгаль показала острые зубы.
– Только то, чего сами желали, – был ответ.
Крапиву била крупная дрожь. Шатай, едва начавший приходить в себя, хотел утешить ее, но отчего-то вцепился в подушку, отгородившись ею от остальных, и сосредоточенно глядел в пол.
Крапива обняла себя за плечи и закричала:
– Неправда! Я не хотела такого! Как можно такого хотеть?!
Влас усмехнулся:
– Я тебе объясню. Как-нибудь после. А пока…
Он грозно двинулся на ведьму. Эх, не нашлось после пробуждения меча! Ну да княжич и голыми руками управится.
Байгаль бросилась на четвереньки. Кости ее захрустели, выворачиваясь в стороны, лицо исказилось звериными чертами. Они метнулись одновременно, но кошка прыгнула прямо, а у́ченный мудрыми воинами Влас – в сторону. Каким бы быстрым ни был зверь, а все ж человеческий разум его превзошел. Влас дернул на себя ковер, в который когтями вцепилась Байгаль, накинул край ей на голову и навалился сверху. Крепки его объятия! Крапиве то не понаслышке известно… Кошка шипела и билась, в лоскуты раздирала ковер, но княжич словно сам озверел. Глаза его налились кровью, жилы обозначились на шее…
– Хватит!
Чей это громкий голос прозвучал? Уж не травознайки ли? Она и не ведала, что умеет говорить так: твердо, уверенно. Крапива поднялась в полный рост и повторила:
– Хватит. Влас, не тронь ее.
Он глянул на нее зверем:
– Сдурела? Ведьма нас отравила!
– Хотела бы отравить, мы бы мертвые тут лежали. А она заколдовала. Отпусти. И… выйди.
– Вот еще!
– Влас. Отпусти. И. Выйди.
Ой, беда! Спесивый княжич приказов не любил, а уж от глупой девки… Вот как придушит ведьму, а после завершит начатое под влиянием зелья, и ничего-то Крапива ему не сделает!
Лекарка коснулась зеленого узора на плече. Сделает, еще как! Нынче она не беззащитна. Нынче то, что она проклятьем мнила, защитит ее от кого угодно. И принудит слушаться, если придется.
Не пришлось. Влас подчинился.
– И Шатай тоже, – добавила Крапива.
Шлях еще оставался не в себе. Не ведавший низменных желаний, он осмысливал случившееся и жаждал лишь одного – отгрызть себе ладони, что посмели касаться аэрдын без ее дозволения.
Княжич скрипнул зубами, подхватил его под мышки и поволок прочь из шатра.
– Когда-нибудь, – бросил он напоследок, – я тебя уму-разуму поучу. А то раскомандовалась…
Она постояла недвижимо еще малость, не веря в собственную власть, а после обернулась на занавешенный вход. Мужчины взаправду исполнили ее волю, и девка глупо, по-детски хихикнула.
Ведьма так и осталась кошкою. Освободившись из плена, она устроилась поверх смятого ковра и вдумчиво вылизывала заднюю лапу.
– Нравится? – спросила она.
– Что?
– Власть. То, как они подчиняются тебе.
Вся радость победы улетучилась.
– Нет! Они не… я попросила просто!
– Ты приказала. Начала осознавать, кто ты.
– И кто же я?
Глаза-изумруды внимательно изучили Крапиву. Ведьма ответила:
– Аэрдын.
Травознайка приблизилась к ней бочком. У огромной кошки каждый коготь что добрый кинжал. Но до сих пор ведьма хотя и насмехалась над гостями, а вреда не причинила. Стало быть, желает иного.
Крапива села на край ковра:
– Ты смеешься над нами?
– Да. Вы молоды и не знаете себя. Вы смешны и неразумны.
– Только для этого ты спасла нас?
– Нет.
Шершавый язык прошелся по голове лекарки, взлохматив золотые волосы.
– Так для чего же?
– Не знаю.
Крапива ажно рот разинула:
– Не знаешь? Как так?!
– Я делаю то, что поет мне степь. Она не отвечает, когда ее спрашивают. Лишь говорит, когда ее слышат.
Травознайка нахмурилась. Ведьма в облике кошки нежилась на мягком и самодовольно жмурилась, а Крапива сидела подле нее и не знала, что делать. Тогда она принялась переплетать косу. Они долго молчали, прихорашиваясь, каждая по-своему. Кошка мурчала, как домашняя, в очаге дотлевали угли, терпкий аромат зелья дурманил.
– Степь хотела, чтобы я научилась колдовать?
– Ты и прежде умела. Степь лишь помогла услышать твой дар.
– Что степи проку с моего дара?
– А что матери проку с того, что дочь повзрослела? Такова жизнь.
Жизнь… Взрастить дитя, помочь ему принять взросление, дабы после родилось новое чадо. Не о том ли поют Мертвые земли?
– Степь словно Рожаница… – тихонько проговорила Крапива, опуская руку на пол.
Спящие глубоко в земле семена потянулись к ней, и песня будто бы стала громче.
– Нет. – Кошка обвила гибким пушистым телом Крапиву, но в том не было опасности, лишь ласка. – Степь и есть Рожаница.
Ладонь лекарки потонула в густой шерсти.
– Не понимаю…
Кошка игриво перевернулась на спину, подставляя живот.
– Ты еще так мало знаешь, – промурлыкала она. – Так мало слышишь. Сколько силы в тебе сокрыто, девочка! Сколько страсти! Хочешь ее? Хочешь, я вижу. Останься, и я научу тебя.
– За клубком гоняться? – фыркнула Крапива и сразу прикусила язык. – Прости… Спасибо за то, что спасла и вылечила, но… Я должна вернуться домой.
– Дурочка! Пустые земли станут твоим домом. Ты вернешь сюда жизнь…
– А что с остальными землями? С Мертвыми? Со Срединными? С моей родной деревней?
– Жизнь и Смерть рука об руку ходят. Мои земли умрут без тебя.
– Мои тоже. Мне жаль, но я не могу помочь тебе, Байгаль.
Кошка приблизила морду к лицу Крапивы и пробуравила ее изумрудными глазами. А после лизнула и сказала:
– Можешь. Просто испугалась.
– Я не… – Крапива вдруг вспыхнула. – Так твое зелье… Ты опоила нас, чтобы…
– Чтобы восславить жизнь. Чтобы Пустая земля снова наполнилась. Ты слышишь степь, как никто другой, девочка. И она слышит тебя. Ты можешь воззвать к ней, и она ответит…