– Не отпущу… Моя… Ты моя… Я весь твой, на коленях пред тобою, только… Только…
Влас и сам не ведал, о чем просил. Еще не получив желаемого, он уже знал, что будет мало. Что колдовка никуда не денется из мыслей, что он снова и снова будет сходить с ума от хоти смять в объятиях податливое тесто ее тела. Мягкие, сладкие, влажные… Лакомства вкуснее, чем ее губы, Влас не пробовал никогда. Девица извивалась в его руках, ловила поцелуи… Безумная. И заразившая безумием своего мужчину. Языком он рисовал узоры на ее плечах, пальцами, привыкшими сжимать рукоять меча, повторял изгибы любимого тела.
– Крапива…
Он звал ее, нежил шепотом, и она растворялась в ласковых руках, таяла и стекала в горячую воду. Они стали единым целым с источником, и вода бурлила, готовая утолить жажду.
Он подхватил ее под бедра, толкнулся, а она вскрикнула. Клубок змей, переплетенные корни, сросшиеся в целое кусочки разбитой души. Едины. Безумны. Счастливы.
Крапива закричала и широко распахнула глаза, в них отразилось черное небо. Первые крупные капли дождя упали на безжизненную землю степи.
Глава 17
Того, кого когда-то прозвали Змеем, одолела тоска. Ему бы восседать в большом шатре с рабынями, пить поднесенный ими мед, казнить да миловать, коли возникнет надобность… Но ничто из этого боле не радовало воина. Степь, два десятка ветров назад казавшаяся бесконечной, стала мала для него.
Под его началом ходило войско, какового прежде не встречалось в Мертвых землях. Одно за другим поглощал Змей шляховские племена, и гордые мужи ползали пред ним на брюхе, как псы, лишь бы сохранить шкуру. Змей был милостив. Считал себя таковым. Он давно не отказывал никому, кто признавал его власть. Прежде, годы назад, еще приходилось обнажать клинки и брать силой приглянувшиеся территории. Нынче же редко кто решался спорить с Большим Вождем, а тех немногих, кто дерзал, доедали смрадники. Он резал им глотки, запрещал поклоняться богам-покровителям, насиловал женщин на глазах у отцов и сыновей… А те лишь гнули спины. Змей уважал силу, но силы в степи оставалось все меньше.
Потому-то он неподдельно обрадовался, когда ближник Шал доложил:
– Господинэ, одна из рабынь попыталась сбэжать. А когда я протянул ее кнутом, намэрэвалась задушить сэбя им.
Змей подкинул в костер пук сухой травы, и та вспыхнула, не коснувшись языков огня. Золотые икры взметнулись в темнеющее небо, медленно укрывающееся редкими в этих краях тучами.
– Добро, – кивнул Змей.
– Отчэго жэ добро, господинэ?
Говор шляхов, как и запах их костров и вкус лепешек, досаждали Змею. Там, откуда он родом, дикарей держали бы на равных с животными. Впрочем, Змей думал о своих воинах так же: звери, способные укусить кормящую их руку, дай только слабину. Поэтому вождь не забывал напоминать, что случается с теми, кто ослушался приказа.
– Оттого, что будет веселие. – Змей улыбнулся, вытер измазанные сажей ладони о штаны и поднялся. – Можете смотреть.
Он нарочно шел медленнее, чем мог бы. Негоже срываться на бег такому, как он. Воителю до́лжно шагать размеренно и неотвратимо. К тому же ему нравилось, когда они смотрят. Когда в их глазах мешаются страх, отвращение и зависть. Змей порвал в клочья все, что дорого народу степи, но они не восстали, а поклонились ему.
Шал неслышно двигался следом, и Змей знал, что даже ближник пырнул бы его ножом под ребро, не сковывай его страх.
Шатер в лагере был один. Предводитель не дозволял никому нежиться под пологом да на подушках и сам тоже не баловал тело. Но женщин, коих он привык возить с собой, проще держать так. Сторожа при виде Змея потупились и распрямили сгорбившиеся от усталости спины. Змей постоял пред ними немного, наслаждаясь дурманящим ароматом страха, и откинул тяжелый полог.
– Эта, – указал Шал на одну из девок.
Нарушительницу Змей узнал бы и сам. Совсем юная девчушка попала к ним недавно и отличалась строптивым нравом. Когда вождь, обозначая свое право, взял ее впервые, она попыталась выколоть ему глаз. Таких он любил особенно: их было веселее ломать.
Девчушка сидела в спущенной до пояса рубахе, а прочие рабыни промывали длинную рваную рану на ее спине, оставленную плетью. При виде господина они шарахнулись в стороны и съежились. И только строптивая буравила его темными глазами.
Каждая из женщин готова была броситься и зубами перегрызть врагу горло, и Змею это нравилось.
– Ты! – Он хотел поймать взгляд рабыни, которую прозвал Ладой за покладистость, но та не поднимала глаз, так что пришлось подцепить ее подбородок пальцем. – Ты. Ублажи Шала. Он сегодня потрудился и заслужил награду.
Названный воин не проронил ни звука, дабы не рассердить господина, но тело его напряглось от предвкушения. Рабыня коротко кивнула и, как только хозяин отпустил ее, на коленях подползла к Шалу. Тот с готовностью развязал пояс, и Змей ухмыльнулся: когда Шал пришел под его начало, он громче прочих кричал, что касаться дочерей Рожаницы без их дозволения – великий грех. А нынче – гля! – пыхтит, сжимая пятерней ее волосы. После Шал расскажет, как милостив господин, соплеменникам, и каждый будет стараться услужить не хуже, чтобы тоже получить на один раз женщину. А вот со строптивой так просто не выйдет…
Змей бесстрашно приблизился к ней и опустился на корточки. Девка прижимала к груди порванную рубаху и скалилась, словно волчица.
– Что же ты устроила? – почти ласково спросил Большой Вождь.
Вместо ответа девка плюнула ему в лицо. Тут бы рассвирепеть, но мужчина рассмеялся. Кто посторонний решил бы, что рассмеялся он по-доброму, но рабыни, знавшие, как веселится хозяин, бесшумно отпрянули.
– Куда бы ты бежала, глупая? Вокруг Мертвые земли.
– Ты сдэлал их мертвыми! Ты проклятье наших зэмэль! – был ответ.
– Ваших? Нет, что ты! Вашего здесь ничего нет. Все эти земли – мои. И ты тоже моя.
– Я дочь Рожаницы! Надо мной нэт твоей власти!
– Нет? Ну что же…
Змей был спокоен, и лишь уголки его рта слегка подрагивали от нетерпения. Он нарочно медлил, упиваясь каждым мгновением. В сравнении с этой наигранной медлительностью его рука метнулась вперед молнией. Он схватил девку за волосы и потащил по земляному полу к выходу. Она визжала и извивалась, срывала ногти, тщась удержаться, но Змей был не в пример сильнее. Никто из женщин не решился ей помочь. Никто не хотел быть следующей. Шал, когда господин волок девку мимо него, тоже отвернулся.
У входа в шатер уже столпились зрители. Среди них были и те, кто хулил Змея, хотя делали это они едва слышно: могут ведь и доложить! Но большинство, те, кто ходил в войске не первый год, ожидали с жадной голодностью.
Змей швырнул девку вперед. Рубаха сползла с нее, и теперь она стояла на коленях по пояс нагая. Сначала рабыня прикрывала худенькими руками крошечную грудь, но после гордо распрямилась.
– Рожаница нэ оставит своих дочэрэй! Она видит, что вы творитэ, и накажэт каждого! – срывающимся голосом крикнула она.
Змей хохотнул:
– Слыхали? Рожаница видит, что здесь делается, и никак не помогает! Что же, пускай полюбуется…
Он опустил ногу в сапоге на загривок рабыне и придавил к земле. Та распласталась. Женщин, как, впрочем, и всех, кто покорился новому властителю, не морили голодом. Но эта отказывалась от пищи и лишь изредка пила воду, оттого сил сопротивляться не осталось – все ушли на глупую попытку побега. Смуглую спину делила надвое кровавая полоса. Змей указал на нее и проговорил:
– Рабыня пыталась сбежать и поплатилась за это. Я милостив, и я простил бы ее, будь она покорной. Но рабыня не желала признать мою власть. – Он нагнулся, собрал в кулак слипшиеся грязные волосы. – Не я делаю это с тобой. Ты сама виновна.
Девка прохрипела:
– Рожаница накажэт тэбя…
– Добром либо худом, но Рожаница ляжет под меня так же, как и ты.
Все знали, что случится дальше. Быть может, кто-то надеялся, что земля разверзнется под ногами злодея, а может, попросту ждали, что, натешившись, Змей отдаст девку воинам. Но не случилось ни того ни другого.
Разорвав пропитанные потом и кровью тряпки, он овладел рабыней, прижимая ее голову к земле. Словно самой богине бросал вызов, словно чаял надругаться не над глупой девкой, а над всей степью. Он раз за разом пронзал ее, и девка, поначалу скулящая, как собачонка, скоро затихла. Тело ее жило, но разум покинул его, и то, что творилось дальше, не тревожило несчастную.
Когда Змей закончил, она так и осталась с нелепо выставленным задом, и насильник не преминул пихнуть его сапогом. Девка упала, и он пнул ее снова, переворачивая на спину. Рабыня еще дышала, безучастно глядя в небо широко распахнутыми глазами.
– Копайте яму, – приказал Змей.
Никто не посмел спорить, и скоро в иссушенной земле продолбили углубление. Места было немного, но рабыня была худа, и ее скрюченное тельце легко вместилось. Змей стоял на краю ямины и глядел на рабыню с сожалением. Она не была самой красивой из женщин, но непокорность восхищала его. Теперь же от яростной кошки осталась лишь пустая шкура.
– Я слыхал, что если женщина шляхов оказывалась виновна в преступлении, ее казнили особо. Никто не желал касаться… – хохотнул Змей, – дочери Рожаницы. И дабы не осквернять себя грехом, ее заживо закапывали в землю. Что же, девка, гордись. Ты умрешь как настоящая шляшенка. – Он скинул ногой ком земли в могилу, но пленница не шелохнулась. Тогда Змей приказал: – Голову оставьте на поверхности. Смрадникам.
В ту ночь впервые за долгие годы в степи пошел дождь. Кое-кто счел его предзнаменованием, но доброе оно или злое, так и не договорились. Поэтому никто не удивился, когда наутро к лагерю приблизился всадник. Он назвался Бруном и сказал, что хочет говорить с тем, кто ведет войско. Змей для порядка заставил его обождать, но не прогнал.
Ливень все не заканчивался, хочешь не хочешь, пришлось ставить навес. Змей сидел под ним и, водя пальцем по блеклому рисунку, разбирал карту. Читать он умел ровно настолько, чтобы не спутать верх и низ у букв, зато не забывал отмечать угольком свои владения. Степь на карте была почти сплошь в черных штрихах.