Шал дружелюбием никогда не отличался, а на приезжего косился и вовсе брезгливо – равнялся на вождя. За это Змей и ценил ближника: учился быстро.
– Господинэ, с тобой хочэт говорить шлях из плэмэни Иссохшэго Дуба.
Имени своего племени Брун не скрывал, все одно прознали бы. Он ждал, что Большой Вождь вспомнит, кто иссушил Дуб, но Змей уже давно не вел счет жертвам, а в степи не осталось никого, кто не имел бы на него зуба.
Брун отчаянно скрывал испуг и подошел на негнущихся ногах:
– Свэжэго…
Змей прервал его жестом. Беглого взгляда хватило, чтобы понять – не вождь явился на поклон и даже не ближник. Мальчишка трясся что ковыль на ветру, конь его не ел досыта, а меч ковал не великий мастер.
– Передай пришельцу, Шал, что я не говорю с младшими.
При виде Змея Брун сбледнул, а глаза его выпучились, как плошки, но тут он покраснел от злости:
– Я сижу у старшэго костра! И я принес тэбэ весть от моего вождя!
Змей насмешливо зыркнул на шляха и повернулся к ближнику:
– Шал, передай хэлгэ, что я буду говорить только с вождем их ничтожного племени. – Брун открыл рот возразить, но Змей опередил его: – А если будет упрямиться, отрежь ему язык.
Речь шляха так и осталась неуслышанной. Брун, трясясь от ярости, поклонился и пошел обратно к мерину. Своим воинам Змей приказал не трогать гонца, но смеяться над ним не воспрещал. Поэтому, когда Брун ошалело оглядывался на вождя, они улюлюкали ему вослед и советовали поскорее убраться. Но того словно не заботили насмешки. Он все глядел на Змея. Змей широко улыбнулся на прощание.
Скоро, как и ожидалось, назвавшийся Бруном вернулся – со своим вождем. Быстро стало ясно, отчего глава племени не приехал сам сразу. Он с трудом держался в седле, Змей наметанным глазом определил глубокую рану, а может, и не одну, под ребрами. Однако вождь был горд и виду старался не подавать. Он спустился наземь, отказавшись от помощи, и двинулся к Большому Вождю. Брун все шептал ему что-то на ухо.
Приблизившись, старший в Иссохшем Дубе стиснул зубы. Что-то в облике Змея обеспокоило его так же, как обеспокоило гонца. Но говорил он твердо:
– Нэ стану жэлать тэбэ свэжэго вэтра, Змэй. Вижу, ты нэ из наших краев, и наши обычаи тэбэ нэ по нраву.
Змей иначе посмотрел на гостя – с уважением. Много кто по глупости пытался дерзить ему, много кто сразу падал ниц. Этот же не терял достоинства, хотя оба и понимали, для чего он явился. Не будь воин тяжело ранен, Змей, пожалуй, сразился бы с ним и наверняка получил удовольствие. Он сказал:
– Это так. Я чту силу, а не богов. Присядь рядом и скажи, для чего ты здесь.
Змей повел ладонью, приглашая гостя под навес. Убранство под ним было небогатое, но полог защищал от проливного дождя, что насквозь промочил пришельцу спутанные волосы и бороду. Тот хрипло ответил:
– Мое имя Стрэпэт, и я принимаю твое приглашэние.
Каждый шаг давался ему тяжело, и вовсе не из-за раны. Скорее, и такое Змей видел не впервые, гонор велел шляху наброситься на чужака и освободить Мертвые земли от его власти. Но, как и многие до него, Стрепет не сделает этого. Он опустился на землю рядом со шкурой, на которой восседал Большой Вождь, и подогнул под себя ноги, как делали все жители степи. Змей в который раз подивился, как это у них выходит.
– Под тобой ходит племя Иссохшего Дуба.
– Да.
Вода стекала с одежды Стрепета и впитывалась в почву, не успевая собраться в лужи. Жажда мучила степь, и Змею подобная жажда была знакома.
– Мне донесли, что в твоем племени нет и двух десятков мужей.
Лицо Стрепета потемнело.
– И это правда, – ответил он, погодя.
– Знаю, для чего приходят ко мне такие племена, как твое. Вы слишком слабы, чтобы сражаться, и вам больше некуда бежать, потому что вся степь принадлежит мне. Вы пришли сдаться миром, пока я не взял вас войной.
Когда Змей был моложе, а в Мертвых землях жило множество своевольных племен, подобные слова могли начать драку. Но нынче те времена прошли, а Стрепет лишь стиснул кулаки и процедил:
– Долг вождя – защитить плэмя.
– Если ты приведешь своих людей ко мне, племя уже не будет твоим.
– Зато оно будет жить. Нэ станэт вождя Стрэпэта, но в памяти сыновэй останэтся имя Иссохшэго Дуба.
– И ради этого ты готов поклониться мне?
Ох и тяжко было Стрепету! Ничего не осталось у старого вождя: ни жены, ни сыновей, ни гордости. Лишь племя, защитить которое можно только через великое унижение. Стрепет коснулся ладонями земли, прося совета и поддержки у степи. Не раз и не два обращался он к ней в отчаянной молитве, но степь давно перестала отвечать…
– Прэждэ чэм я сдэлаю это, отвэть на вопрос, – глухо проговорил будущий бывший вождь.
– Да будет так. Я не солгу.
– Дочэри Рожаницы, которых ты уводил с собой, приносили тэбэ сыновэй?
– Нет. Мое семя не дает всходов. Мои дети – это мои воины.
Стрепет вздрогнул, а Змей усмехнулся. Еще бы: ни один шлях не признался бы в подобном, а Большой Вождь прямо говорил, что не способен зачать. И говорил о том равнодушно.
– И ты готов бэрэчь их так, как бэрэгу их я?
– Лучшэ.
– И если кто-то нанес плэмэни оскорблэние…
Змей хохотнул и скрестил руки на груди:
– Не ходи вокруг да около, вождь. Ты ведь с кем-то повздорил и потому пришел ко мне, а не убегал до последнего?
– Жители срединной границы нарушили закон гостэприимства и устроили засаду. Я хочу вырэзать их до послэднэго. Если ты и твое войско сдэлаэтэ это, я поклонюсь тэбэ, а мое плэмя присягнет на вэрность.
Змей погладил заросший щетиной подбородок. Шляхи обыкновенно растили бороду и заплетали ее в косы, если не случалось какого горя, как у этого вот Стрепета. Тогда они носили бороду и волосы распущенными до тех пор, пока те не сваляются в паклю. Либо пока не завершат дело, заставившее принести обет. Змею эта традиция не нравилась тоже, и он бороду брил. Да и росла она плохо, если уж по-честному.
– Ты не можешь торговаться со мной. Тебе нечего предложить. Твои воины станут моими так или иначе, а тебя я могу убить, а могу миловать, если будешь благоразумен.
Стрепет ухмыльнулся в спутанную бороду: он тоже был неглупым вождем.
– Но ты все равно согласишься, – сказал он. – Потому что любишь сражаться.
Змей рассмеялся и по-дружески пихнул Стрепета в плечо. Тот едва не вскрикнул от резкой боли, но сдержался. Быть может, именно эта выдержка и решила исход переговоров.
– Добро. Мы отправляемся на запад в полдень, и не вижу худого, если путь ляжет через границу. Даю тебе слово, Стрепет, что вырежу всех, кто посмел оскорбить тво… – Змей нарочно выделил слово: – Моих воинов.
Стрепет вмиг постарел, осунулся. Из темных глаз пропала жизнь, а свалявшаяся борода повисла мокрой тряпкой. Он положил ладони перед собой и, превозмогая боль под ребрами, наклонился вперед. Чело коснулось рук, и внутри что-то оборвалось. Стрепет вытолкнул из самой груди:
– Да будэт так… вождь.
Забота шляхов о чести всегда забавляла Змея. Своих людей он воспитывал иначе: будешь покорен – получишь награду; ослушаешься – отправишься кормить смрадников. Ему не было дела до того, кто и почему нанес Иссохшему Дубу оскорбление. Куда важнее было наградить воинов, примкнувших к нему добровольно. Да и потешить себя битвой не помешает…
Однако что-то после разговора со Стрепетом тревожило Большого Вождя. Нет, новое племя слишком мало, чтобы нести хоть какую-то угрозу. И обманывать они тоже не станут – не позволит пресловутая честь. Отчего же что-то бередит сердце?
Змей долго разглядывал стену дождя в том направлении, в котором скрылись Стрепет и Брун, но не получил ответа. Скоро шляхи вернутся вместе с соплеменниками, примкнут к войску, и уже вместе они двинутся на новую землю, отделенную пока что от Мертвой границей. Предстоящая битва горячила кровь, взбудораженное тело жаждало действия, и Змей не стал отказывать себе в удовольствии. Оставив за главного Шала, он отправился к рабыням.
Из шатра не доносилось ни звука. Прежде бабы голосили, если кто-то из них расплачивался за глупость, но нынче усвоили, что Змей не любит криков, и оплакивали сгинувшую подругу тихо. Вождь кивнул сторожам и зашел внутрь.
Ясно, что навстречу ни одна из женщин не кинулась. Напротив, сжались в комочки, каждая надеялась, что ее сегодня минует честь возлечь с господином. Однако принуждать еще кого-то у Змея желания не было. Хотелось ласки и покладистости… Он безошибочно ткнул в приглянувшуюся рабыню:
– Лада-ладушка, чем сегодня меня порадуешь?
Рабыня поднялась, а остальные едва слышно выдохнули.
Чем она привлекала его больше прочих, Змей и сам не ответил бы. Красотой? Когда-то рабыня и впрямь была хороша, но годы взяли свое. Ладу Змей возил с собой уже давненько, ни одна из шляшенок, угнанных с нею вместе, не дожила до нынешнего времени. А эта вот, смирная и покорная, все не умирала. Быть может, именно ладным характером она тешила хозяина? Да нет же, ему, напротив, нравились дерзкие невольницы, с которыми можно сразиться, прежде чем взять. Лада никогда не царапалась, не подавала голоса, пока ее не спросят, и исполняла каждый приказ, будь он сколь угодно отвратительным. Раз, пожелав испытать покорность женщины, он велел ей ублажить десять своих воинов разом. Надеялся поглядеть, как изголодавшиеся мужи покалечат, а может, и убьют ее… Лада и не пикнула, когда ее окружили крепкие мужи. Лишь глядела на Змея, стоящего поодаль, и ждала. Дождалась: вождь сам не позволил свершиться расправе и по сей день гадал, отчего поступил так. Уж точно не из любви – с этим проклятием Змей знаком не был.
Лада подошла, робко улыбнулась и взяла его за руку. Потянула к вороху подушек, брошенных в шатре именно ради такого случая, уложила и взялась за пояс. Освободив господина от штанов, склонилась над пахом.
– Нет, не так.
Брезгливостью Змей не страдал, и то, что Лада с вечера ублажала ближника, его не заботило. Но хотелось иного.