Когда шлях считал, что никто не глядит, его чело расчерчивала морщинами тоска. Он прощался с родной степью, как прежде попрощался с племенем. Издревле так повелось, что муж остается с родом, а жена, покидая отчий дом, присоединяется к нему. Шатай же ради Крапивы свой род отринул. Неслыханное дело! Разве можно выбирать меж ним, отказавшимся от всего, что имел, и Власом – нахальным, рисующимся, заносчивым… и целующим так сладко, что сердце ухает из груди к коленям.
Поравнявшись с Шатаем, травознайка коснулась его плеча. Звероптицы тут же сцепились меж собою, но всадники уже поняли, что ругаются они больше для виду, а серьезного вреда не причиняют. Так и вышло: выклевав несколько чешуек из шеи соперника, девкин птиц успокоился и заурчал. А рука Крапивы скользнула по плечу шляха вниз, пока не достигла ладони. Они глядели не друг на друга, а вперед, на темнеющий горизонт: чем сильнее приближалась граница, тем больше становилось зелени, а хилый кустарник превращался в тонкоствольные деревца. Они переплели пальцы, и каждый боялся, что другой отдернет руку.
– Спасибо, Шатай, – тихонько проговорила Крапива.
– За что жэ?
– За все, что прощаешь. За все, что оставил ради меня. Надеюсь, я стану тебе хорошей женой и сумею отплатить…
Он стиснул ее ладонь так крепко, что впору вскрикнуть, но травознайка не пикнула, а Шатай ответил:
– Ради тэбя я отдал бы большэ. Но большэ у мэня ничэго нэт.
Сердце затрепыхалось пойманной птичкой. Не то плакать, не то смеяться хотелось девке.
– Ты возьмешь мэня в мужья по вашим обычаям? – спросил Шатай. – Чтобы… никто нэ смэл говорить, будто ты нэ шляшэнка и наш союз ничэго нэ значит.
Крапива помрачнела:
– По нашим обычаям надобно просить благословения у матушки с батюшкой. А они навряд согласятся…
– Потому что я шлях?
– Потому что ты мужчина. – Крапива потянулась и заставила Шатая наклониться. Едва со спины звероптицы не свалилась, но все ж сумела звонко чмокнуть жениха в уголок рта. – К чему нам благословение людей, когда сами боги с нами? Мертвые земли омыты дождем! Что это, если не доброе предзнаменование?
Шатай ухмыльнулся, на миг став похожим на Власа, и ехидно протянул:
– Или ты просто боишься, что родичи отлупят тэбя за такого мужа!
– Боюсь? – удивилась Крапива. – Боятся неизведанного. А меня точно отлупят!
Оба засмеялись. Ливень, сменившийся с утра моросью, опять потихоньку усиливался, и крупные капли сверкали на ресницах и волосах. Крапива придержала поводья, сплетенные Байгаль из тесемок, Шатай сделал то же. Звероптицы встали рядом и ласково потерлись клювами. Шлях и травознайка потянулись друг к другу, но заместо того, чтобы поцеловаться, коснулись лбами. И отчего-то нежности в том оказалось куда больше, чем в ночных ласках княжича.
Когда они снова двинулись в путь, Шатай затянул песню. В ней слышался и веселый перестук бусин дождя, и трепет кружевных листьев шалфея на ветру, и победоносный крик сайгака. А всего громче звучало ликование мужчины, заслужившего любовь.
Одного Власа не радовала степная песнь. Когда он вернулся к отставшим спутникам, сразу заметил, что те маленько покраснели, а их звери, прежде не ладящие, шли бок о бок.
– Что, опять воет? – презрительно бросил княжич, поравнявшись с ними.
Он петь не умел и, сказать по правде, вовсе не знал, как порадовать бабу, если не дарить ей побрякушки. Зато, когда случался привал, тут уже был его черед красоваться. Шлях боялся лишний раз коснуться аэрдын, княжич же ему назло льнул к Крапиве.
Когда дождь усилился настолько, что стало сложно двигаться дальше, троица остановилась. Рябая стена воды преградила путь, да и птицы, непривычные к дальним переходам, еще и с грузом, устали и проголодались. Травознайка хозяйственно устроила лагерь: связала тряпицы, которыми прежде они закрывали лица, в одну и натянула над головами. Граница была совсем близко, появилась дорога, а вдоль нее низкие деревца, под которыми они и спрятались. Звери клевали повылезавших на поверхность земли грызунов, а Крапива с интересом наблюдала за их диковинными повадками. Она и не заметила, как Влас пристроился позади, расставив ноги, и заставил опереться спиной о его грудь. Когда Крапива обнаружила на плечах его ладони и встрепенулась, он зашептал:
– Ш-ш-ш… Гляди, как занемели плечи. Непривычно верхом?
Шея, плечи и спина взаправду болели неимоверно. Никогда травознайка не проводила в седле так много времени. Она дала себе мгновение насладиться тем, как опытные пальцы давят на сведенные мышцы, и скоро непотребно застонала от удовольствия. Сама испугалась развратного звука, но и тут княжич легко ее успокоил:
– Не шевелись. Хорошо же? Знаю, что хорошо. Дай-ка…
Ладони, некогда оставившие на ее теле синяки, оглаживали и дарили блаженство, и скоро у девицы не осталось сил противиться неге.
Недовольным оставался только шлях.
– Ты что творишь?!
– У Крапивы спина болит, – нахально ответил Влас. – Помогаю.
Шепот стек по ее шее горячим медом и пробрался под одежду. Когда в движения рук вплелись мимолетные поцелуи, Крапива не уследила. Княжич все настойчивее ласкал ее, а Шатай сидел рядом, не говоря ни слова, и следил за каждым его движением. Едва ладони заползали под девкину рубаху, Шатай бил по ним и снова замирал как ни в чем не бывало. Влас в ответ издевался над шляхом: ласкал травознайку, а смотрел на соперника. «Ей хорошо со мной, видишь? – говорил его взгляд. – Уйди!»
Шатай стискивал челюсти так, что становился похож на хищную птицу. Случись у них ночлег, не сдержался бы и зарезал мерзавца. Но спорить с аэрдын он не смел, а она разомлела в объятиях дрянного срединника, и уста ее алели. Только брови были нахмурены: Крапива собиралась с духом, чтобы остановить действо, но всякий раз тушевалась, позволяя себе еще мгновение удовольствия. Скоро, совсем скоро они доберутся до Срединных земель и княжич уберется восвояси. А вместе с ним пропадут тревога и бесстыдные желания.
Наконец княжич не выдержал.
– Ты тут лишний, – процедил он, сжимая мягкое девичье бедро.
– Нэ я, а ты! – возмутился Шатай.
Сколько еще они пререкались бы и к чему могло привести соревнование, Крапива выяснять не пожелала. Она отпихнула Власа:
– Что я вам, корова какая?! Вы бы еще кости бросили, кто на меня первый взберется! Руки убрал, говорю!
Обида вспыхнула колдовством, листья крапивы проступили по всему телу, и мужчина шарахнулся, ожегшись.
– Не прикасайся ко мне боле, коли вести себя не умеешь!
Влас растер руку с ожогом, которой досталось снова, и проворчал:
– Я-то умею. А этот лезет куда не просят…
– Этот мне жених! – отрезала Крапива. – А ты – ноша ценная, которую надобно доставить батюшке. Так что сиди и помалкивай!
Влас недобро сощурился:
– Ноша, значит?
– А что еще? Только прежде мы тебя, раненного, таскали, как куль с мукой, а теперь следить надо. Право слово, проще было, когда ты умирал!
Досада раздирала ее на части. Как будто мало того, что случилось меж ними ночью! Полно, княжич, уже получил, что хотел. Нет же: Влас не оставлял ее в покое, так и эдак цеплялся, да еще у Шатая на глазах. Шляхам-то что, они привыкли делить своих женщин. А вот Крапиве – стыд и позор!
– Проще… – протянул Влас. – Может, и мне тогда проще было.
Он поднялся и пошел в дождь, оставив Крапиву и Шатая наедине. Крапива закусила губу.
– Вернется или убиваться пошел? – спросила она.
– Устанэт – вэрнется, – фыркнул Шатай. – У нэго с собой ни еды, ни оружия.
– Зато дури с лихвой, – вздохнула травознайка.
Поостыв, Влас, конечно же, возвратился, но заводить разговор ни с Крапивой, ни тем более со шляхом не спешил. Он молча прожевал оставленную для него лепешку с козьим сыром, запил и отвернулся. С его одежды ручьем стекала вода, но княжича это не беспокоило.
Шатай вроде дремал, опершись на гибкий ствол лиственницы, и травознайка решилась тихонько заговорить:
– Влас?
Он не пошевелился. Пришлось ползти к нему и осторожно касаться мокрой спины.
– Влас… Ты не серчай на меня, ладно?
Княжич и тут не ответил.
– Я… не привычна… к такому… Может, ваши городские девки и развлекаются, когда хотят, а я…
Влас фыркнул:
– Решила, я обиделся, что ты передо мной ноги не раздвинула? Да у меня знаешь сколько таких, как ты?
Крапива помрачнела:
– Не знаю.
Влас же вдруг схватил ее в охапку и прижал к себе. И сказал так тихо, что поди разбери, не помстилось ли:
– Ни одной. Таких, как ты, – ни одной. Думаешь, почему я еду обратно в Срединные земли? Почему не сдох в плену, не удавился веревкой, на которой меня вели?
– Потому что хотел вернуться домой…
Влас горько засмеялся:
– Дома меня ждет только позор. Из-за меня началась бойня. Люди погибли. Дружина разбежалась, не пожелав сражаться. Куда как лучше сгинуть вовсе, чем возвращаться после содеянного!
– Тогда почему?
Он обнял ее крепче, и в тех объятиях не было страсти. А что было? Поди пойми.
– Ради тебя. Я дышу до сих пор только потому, что тебе это нужно.
– У тебя отец…
Влас ядовито фыркнул.
– Он тебя любит…
– Он меня ненавидит!
– Но все ведь знают… Да Посадник за наследника…
– Вот именно! За наследника! За наследника он горы свернет, вашу деревню сровняет с землей. За наследника, а не за сына.
– Не бывает такого. Ты ведь ему родная кровь.
– И что с того? Шлях твой тоже кому-то сын, а его вон выкинули на верную смерть.
Скажи кто девке, что она учудит, ни в жизнь не поверила бы. Однако ж все меняется. Степь изменила и ее, и Власа с Шатаем. Крапива прижалась к Власовой груди и оплела руками его шею. Княжич держал ее в объятиях что хрупкую льдинку: не растопить бы, не сломать… Держал – и дышать боялся. Крапива пообещала:
– Все будет хорошо. Отец и матушка ждут тебя. Думали, что ты погиб, а ты вернешься. Тогда-то и станет все ясно!