– Обидел кто?
Крапива пожала плечами. Обижали ее в Мертвых землях многие, но теперь не все ли равно?
Тогда Матка отстранилась от нее и молча пошла на княжича. Каждый шаг звучал приближающейся грозой, но Влас был слишком горд, чтобы пасовать пред нею. Крупнее иного мужика, мощная, хмурая, она возвышалась над Власом горою, но тот не оробел. И тогда Свея гаркнула:
– Щенок! – Опосля она размахнулась и залепила такую затрещину, что княжич отлетел к стене. – Вступишься за Тяпенки, значит? А из-за кого беда нагрянула? Кто бой устроил?! Ты, паршивец мелкий! Да я тебя на лоскуты порву и твоему папаше в туеске отправлю!
Шатай допил простоквашу и рукавом вытер белые усы, после чего заключил:
– Мудры люди, которые дали власть жэнщинэ.
Крапива и Ласса с визгом бросились останавливать Матку. Влас же взвился на ноги и ощерился:
– Так-то ты своего княжича приветствуешь?!
Девки повисли на мощных руках Свеи, но та без труда наступала на Власа, волоча их за собой:
– Да какой ты княжич?! Дерьмо на подошве и то лучше тебя!
Княжич процедил:
– Я женщин бью редко. Но ты на бабу похожа меньше, чем корова, и язык тебе не мешало бы укоротить!
И как знать, чем кончилось бы противостояние, но тут подал голос Дубрава Несмеяныч. Тихонько застонав, он приподнялся и позвал:
– Влас…
Тот кинулся к больному, мигом позабыв о Матке:
– Здесь я, дядька!
– Где… Плохо… вижу…
– Да здесь!
Влас прижал к своей щеке морщинистую ладонь, а Несмеяныч, успокоившись, выдохнул:
– Хорошо…
А затем отжалел от себя еще одну оплеуху насколько хватило сил. Влас так и сел на задницу. К лицу его прилила кровь, но не полезешь же в драку с раненым стариком?
– Дядька! За что?!
Несмеяныч прохрипел:
– Для ума. Авось появится… Поклонись Матке да прощения проси! Верно она тебя: щенок и есть!
Влас поднялся. Весь он трясся от злости, но говорил ровно:
– Еще я бабе в ноженьки не кланялся. Да и ты, старик, не забывай, кто пред тобою! Я тебе княжич, а не выученик!
Тогда Дубрава закряхтел. Свежие повязки его почернели от крови, но он отмахнулся от лекарки, метнувшейся помочь. Сел, широко расставив ноги и упираясь локтями в колени. Тяжело ему было даже дышать, не то что говорить. Помолчал. Наконец поднял голову и твердо произнес:
– Ты мне роднее сына. И позор мне, что прежде уму не научил да разбаловал. Хоть теперь попытаюсь.
Княжич попятился:
– Ты, старик, никак из ума выжил? Я ведь не посмотрю, что ты мне дядька. Могу и казнить!
– Глупый мальчишка! Преклони колено, щенок, и послушай, что старшие говорят!
Если до того княжич был красный от ярости, то теперь побледнел. Он перевел ошалелый взгляд с Несмеяныча на Матку и опять на Дубраву. Хотел что-то сказать, но заместо того плюнул на пол да вышел, хлопнув дверью.
Крапива рванулась за ним, но Дубрава окликнул:
– А ты куда, егоза?
– Так за Власом… Не ровен час, случится что…
– Все, что могло сделаться плохого, уже сделалось. Пусть ему. Выпустит пар и вернется, не впервой.
Перевязь на животе у него промокла насквозь, и Крапива подчинилась лекарскому долгу: первое дело раненому помочь, а там уж разбирать, кто кого обидел. Она уложила упрямого старика на кровать и в который раз поставила на колени кулек с выстиранными повязками.
Матка тем временем, недобро зыркая на Шатая, позвала дочку:
– Ласса, ты грамотная. Накалякай-ка письмецо. Надобно Посадника известить…
– Не надо, – подал голос Несмеяныч. – После боя уж сколько времени минуло. Кто-нибудь из дружины да успел добраться до столицы. Теперь лучше здесь братца встретить хлебом-солью, все одно с гонцом он разминется. Авось и от меня будет прок при встрече… А на коня я все одно теперь долго не сяду. Постой, дочка, – обратился он к Крапиве, – сядь.
– Некогда рассиживаться, – нахмурилась та.
Несмеяныч по-доброму хмыкнул:
– И верно, егоза. Ты, что ли, княжича из плена вызволила?
Лекарка потупилась:
– С меня проку мало было бы. Нас Шатай выручил.
Все разом повернулись к шляху. Тот сидел, будто бы безучастный к происходящему, но Крапива, что неплохо успела узнать жениха, заметила, как сильно сжимает он зубы.
– А ты чей будешь, сынок?
Шатай гордо вскинулся:
– Ты называл этого… сыном. Если назовешь сыном и мэня, выйдэт, будто мы братья. А мнэ такого счастья нэ надо.
Дубрава хохотнул:
– Ликом вроде с островов, а говором шлях… Как же так вышло, что ты спас срединников?
– Я спас нэ срэдинников, – был ответ. – Я спас жэну. И спас ублюдка, который отчэго-то ей приглянулся.
Свея ударила кулаком по бедру:
– Жену?! Ишь, какой шустрый! Слышишь, Крапива, тебя уже в жены взяли!
Лекарка зарделась и всего больше радовалась, что, возясь с лекарствами, может спрятать лицо. Она пролепетала:
– Это правда. Я слово дала…
Ласса охнула:
– Крапива! Правду ли молвишь?
Тогда аэрдын выпрямилась и повторила во всеуслышанье:
– Правду. Шатай мне нареченный, и наш союз благословлен богами. И кабы не он, лежать бы и мне, и княжичу в степи мертвыми на радость смрадникам. – Она подошла к шляху и взяла его за руку, а после поклонилась Свее. – Боги наш союз одобрили, так одобри и ты, Матка!
Шатай пробурчал:
– Наш союз хранитэльницэй стэпи принят. Нэ людям спорить с богами.
Пробурчать пробурчал, однако встал с Крапивой рядом и тоже поклонился.
– Ишь! Союз у них! – За ядом Свея прятала растерянность. – Что мне-то кланяешься? Это у матери и отца благословения просить надобно. А они, думается, шляху в доме не обрадуются.
– Надобно, – согласилась девка, – и я попрошу. Но прежде прошу тебя за нас поручиться. Шатай вернул в Тяпенки меня и спас жизнь Власу. Теперь Посадник не прогневается на нас. Шатай спас деревню.
Шлях расправил плечи, смотреть стал увереннее. И правда, он не побираться в Тяпенки явился, а спасение принес.
– Вот, значит, как… – Матка пожевала губами. – Ну, будь по-твоему. Только мой тебе совет… Ты дома-то была?
– Нет.
– Так наперво сходи одна. Тебя родня уже похоронила, не след на них разом столько вестей валить. А после уже вместе идите кланяться. И я с вами схожу.
Родная деревня отчего-то мстилась Крапиве чужбиной. Вроде и не тыкал никто пальцем, не глядели косо, не шептались за спиною… Но будто бы сами избяные стены давили на нее, а ставни скрипели на ветру, и в том скрипе звучало порицание. Прежде лекарка вжала бы голову в плечи да ускорила шаг, чтоб скорее оказаться под защитой своего двора. Но то прежде. Нынче в Тяпенки вернулась иная Крапива, та, которой не страшна степная ведьма, которая сражалась с невиданными тварями, жаждущими крови, та, которая породнилась с народом Мертвых земель.
Аэрдын гордо выпрямила спину и пошла спокойно. Глядите, мол, кому надобно. И работники, возвращающиеся с полей, вправду глядели, да только все больше с равнодушным любопытством. Куда важнее им было добраться до дома и вытянуть ноги, а того лучше пригубить хмельного квасу. А девка в шляховском наряде… Ну, идет себе и идет. Не дичится, стало быть, имеет на то право.
Крапива подивилась. Прежде односельчане не преминули бы ее устыдить за срамную одежу: платье облегало стан, да и сама ткань, не чета грубому льну, не прятала тело, а, напротив, призывала им полюбоваться. Когда ветер дул сильнее, тонкая ткань прилегала к груди, а подол и вовсе задирался выше колен. Благо под платье лекарка надевала порты, так что лишнего не показывала. Однако ж теперь никто не судил ее. И как знать, изменила ли тяпенцев приключившаяся беда, или они попросту не решались пенять бабе, идущей с высоко поднятой головой.
Все неуловимо изменилось, и родная изба не стала исключением. Крапива остановилась перед калиткой и задумалась, вправе ли войти. Прежде это был ее дом, а нынче дом отца с матерью…
Думы прервал зычный голос матушки. Еще с конца улицы углядев, что кто-то топчется у двора, она закричала:
– Чего высматриваешь?! Ну-ка пошла прочь, попрошайка! Самим есть нечего!
Ясно, что после дня в поле и Дола, и Деян гостей у богов не вымаливали. Изможденные да промокшие из-за непрекращающейся мороси, они едва волокли ноги, а дома ждали голодные близнецы, слишком юные пока, чтобы дельно присмотреть за хозяйством. Мал с Удалом, узнав голос матери, выскочили из дому навстречу, но наперво столкнулись с Крапивой. Вот когда Дола не на шутку перепугалась! Мало того что чужой кто-то подле ее детей крутится, так еще и в шляховском платье… Не к добру! Подобрав юбки, женщина ринулась на защиту сыновей. Те же, признав сестру, радостно загалдели, но поди издали разбери, смеются или плачут! Дола припустила к дому и, прежде чем разобрала, что за гость к ней явился, схватила Крапиву за плечо и развернула к себе. А после закричала, отдернула руку и осела там, где стояла.
Пока Крапива взахлеб рассказывала о пережитых невзгодах, отец, нахмурившись, кивал, а мать глядела с лавки волчицей и не произносила ни слова. Только младшие носились вокруг сестры и все норовили заглянуть в рукав, под которым прятался зеленый узор с листьями крапивы.
Когда девка кончила рассказ, Деян вздохнул-всхлипнул, сцепил пальцы в замок, чтобы ненароком не коснуться дочери, и сказал:
– Я ведь видал, как тебя шляхи увозили… Думал… не сберег…
Крапива улыбнулась. О том, что со шляхами она сама попросилась, как и о том, какие мысли толкнули ее на это безрассудство, она умолчала. Умолчала также о горячем источнике и мужчинах, которых привезла с собою. Не все ведь сразу сказывать! Она засучила рукав и на радость братьям показала травяной рисунок.
– Чудно́е со мной случилось в Мертвых землях. Степная ведьма Байгаль помогла, – пытливо глянула она на мать с отцом и маленько приврала, – снять проклятье. Только вот… узор оставила.
– Так что же… – У Деяна во рту пересохло. – Теперь тебя обнять можно?