– Боги затеяли эту шутку. Так пусть они нас и рассудят.
Он махнул – идем, мол, а Шатай двинулся следом, размышляя, узнает ли кто, если хорошенько приложить срединника подвернувшейся под руку дубиной. Они с аэрдын доставили его в деревню живым, теперь Посаднику не на что гневаться. А княжич мог перепить и, к примеру, свалиться в яму да свернуть шею. Но отчего-то Шатай не спешил осуществлять намерение.
Холм Рожаницы нависал над ними все сильнее. Где-то высоко тревожно звенели листья растущей на вершине липы. Холму полагалось бы закрывать мужчин от дождя, но вместо того ветер заносил влагу к самому его основанию, отчего даже в засуху, что стояла последние месяцы, земля оставалась сырой, а то и болотистой. Казалось, что невидимый червь точит холм и тот вот-вот свалится, накрывая тяжелым телом маленькую деревеньку.
Шлях шлепал по мокрой траве босыми ногами и дивился, какой разной может представать земля. В степи она страдала от жажды, покрывалась глубокими трещинами, редкие деревца едва достигали человеческого роста, а желтый сухостой вечно недовольно шуршал. Здесь же повсюду была мягкая зеленая трава, солнце пекло ласковее, а подле четырехугольных деревянных шатров выращивали урожай.
Княжич покосился на Шатая и буркнул:
– Молись, что ли. Ну как правда поможет?
И хотя Влас насмехался, Шатай не пренебрег советом и взаправду вознес молитву. Пока шлях был занят, срединник ходил по высоким травам. Он промок уже по пояс, но продолжал что-то искать.
– Потэрял что?
– Угу. Судью.
Больше княжич ничего не пояснял, да Шатай и сам понял, когда Влас осторожно раздвинул заросли горемычника. У корней в земле зиял черный провал. Влас присел на корточки, отломил жесткий стебель и сунул его в гнездо.
– В Мертвых землях устраивают суд богов? – спросил он. – Тот, что проходит в Круге, верно?
Шатай как завороженный глядел на судорожно дергающийся стебель. Из ямы доносилось шипение.
– Вэрно.
– Ну так в Срединных землях тоже. Но может случиться, что силы бойцов неравны… – Шатай насупился, и княжич, сжалившись, добавил: – Или по иной причине двое не могут биться с оружием. И тогда идут кланяться горемычнику.
– Почэму к нэму?
– Потому что у его корней вьют гнезда полозы. И не любят, когда их тревожат. Дай руку.
Быть может, и правда стоило прикопать княжича где-нибудь недалече. Тогда Хозяйку Тени позабавил бы лишь один из них. А так – оба.
– Можешь отказаться, – склонил голову набок Влас, – если боишься. Хэлгэ.
Шатай побелел.
– Когда вэрнусь к аэрдын, пэрэдам, что ты попрощался, – процедил он.
Шатай хотел сразу сунуть в гнездо ладонь, но Влас перехватил его и переплел пальцы. Вдоволь насладившись растерянностью недруга, он сказал:
– Полоз жалит лишь раз. Одному повезет. Другому – нет.
И опустил в черный зев змеиного гнезда их руки.
Все тело Шатая напряглось в ожидании неизбежного, а Влас стиснул зубы и глядел ему в глаза. Ну? Кто первым малодушно сдастся? Кто уповает на волю богов, а кто надеется на себя?
Они ждали и не шевелились. Один удар сердца, второй, за ним третий и дальше. Дождь превратился в ливень. Он хлестал по земле, заставляя траву покорно пластаться. Время шло. А укуса все не было.
– Если хотэл подэржать мэня за руку, надо было сразу сказать.
– Пошел ты!
– Сам пошел.
Прождав еще малость, мужчины не на шутку смутились.
– Можэт, просто подэремся?
– Да, это понадежней будет… Отпускай.
Шатай неловко кашлянул:
– Я тэбя нэ дэржу.
Влас фыркнул:
– Нашел время для шуток! – Он дернул руку на себя, но та намертво засела в яме. – Пусти, говорю!
– Сам пусти!
– Ты, шлях… – Влас осекся. – Правда не держишь?
– Очэнь надо!
Княжич судорожно проглотил слюну:
– Я тоже.
– Позовем кого-то помочь?
Влас хохотнул:
– Сдурел? От такого позора потом век не отмыться!
– Лучшэ этот вэк скоротать тут? Дэржась за руки?
Власа передернуло.
– Лучше руку себе отрежу…
– Тогда уж откусишь. Ножа вэдь нэт.
– Я лучше тебе что-нибудь откушу!
Шатай довольно осклабился:
– Что-нибудь?
– Да умолкни ты!
– С чэго бы? Тэбя вэдь это злит.
Влас ядовито искривил губы… а после крепко задумался. Злит… А злит ли? Он и рад бы соврать, да навалившаяся усталость помешала.
– Нет… Я… завидую тебе.
Шатай расхохотался. Опасливо покосился на их с княжичем ловушку и подивился:
– Мнэ? Бэзродному, бросившэму плэмя… Я был слабэйшим в Иссохшэм Дубэ, а сегодня мэня избили тэ, кто даже нэ дэржал в руках мэча. Ты завидуешь мнэ?
– Да. Потому что ты освободился от племени, где никому не был нужен. Потому что можешь научиться всему, чему пожелаешь. И аэрдын… Крапива. Она останется с тобой.
Лицо шляха исказила гримаса боли.
– Да, – сказал он, – останэтся…
Княжич с жаром продолжил:
– Да! А я, как бы ни противился, уеду. Она знала это сразу, а я все не желал признавать. Княжич не волен выбирать судьбу. А ты… ты, как в той песне, свободный ветер.
– Значит, все жэ слушал? – усмехнулся Шатай.
Влас буркнул:
– Ну надо ж было понять, отчего девки так млеют.
Шлях пихнул княжича в плечо. Не то ударил, не то похлопал, ободряя.
Все ж в каждом зрелом муже живет смешливый мальчишка. Оба, срединник и шлях, переглянувшись, вмиг покраснели и зашлись хохотом так, что схватились за животы и завалились в траву. Лишь после уразумели, что капкан распахнулся, а полоз выпустил их, не ужалив ни одного. Змей лишь высунул из гнезда голову в алых сережках – верный знак того, что щеки полнятся ядом. Пощекотал воздух раздвоенным языком да и скрылся.
Влас приподнялся и пробормотал:
– Видно, сами боги написали мне такую судьбу. На роду мне написано любить ту, что зовется женой другого.
– Ты сказал это, – не преминул уколоть Шатай, – нэ я.
– Да, – согласился Влас. – Только и думать не моги, что мы на том разойдемся.
Шатай одобрительно кивнул:
– Да пошел ты.
– Сам пошел, – улыбнулся княжич.
Верный конь Кривого, которого калека выхаживал еще жеребенком, все чаще спотыкался и дважды падал от усталости. Из последних сил плелись они оба сквозь непроглядную тьму степи и, кабы не благословение Рожаницы – дождь, нипочем не добрались бы. Хотелось есть, ведь преступника последние дни кормили из рук вон плохо. Часто Кривой и сам отказывался от пищи, тщась сохранить крохи достоинства. Конь мог хотя бы щипать траву, что пустилась в рост из напитавшейся влагой земли. Старик не баловал себя и этим.
Ночами они мучились от холода и не позволяли себе привалов, чтобы не околеть. Только жар, исходящий от мускулистого тела животного, поддерживал жизнь в старом калеке. Этот жар да мысль о том, что Шатая и тех, с кем он покинул племя, разрежут на куски, как только найдут.
Ясно, что укрыться беглецы могли лишь в Тяпенках – деревеньке на самой границе Срединных и Мертвых земель. Туда-то старик и спешил, обгоняя большое неповоротливое войско Змея. Изнуренный, голодный, мучимый сырой духотой днем и холодом по ночам, Кривой едва мог усидеть верхом. Когда же конь отказался идти дальше, старик снял и припрятал в укромном месте сбрую, а дальше отправился пешком.
Едва одинокий путник различил первые дома на окраине Тяпенок, он упал. Калека пытался ползти и даже унизительно звал на помощь. Но крик звучал шепотом, а в деревне вовсю пели песни. Никто не слышал Кривого. Никто, кроме разве что двух дурней, решивших отчего-то покинуть праздник, да еще и двинувшихся аккурат в ту сторону, куда указывала дорога в Мертвые земли.
Шатай встал как вкопанный:
– Слышишь?
– Нет, – покачал головой княжич.
Больше привычный к разноголосому степному говору, чем к шуму селения, Шатай и сам не был уверен, что ему не почудилось. Но Влас решил за двоих:
– Пойдем поглядим.
– Нэт… послышалось…
Влас ехидно добавил:
– Или ты так спешишь к своей аэрдын?
Отчего-то шлях смутился:
– А если и так?
– Ничего, не убежит. Пойдем.
Да будут благословенны боги, что ткут полотно судеб смертных! Бесформенная груда на дороге издали и на человека-то не походила, но шлях узнал шляха сразу же:
– Кривой! Свэжэго вэтра… Кривой!
Они вдвоем бросились к старику. Подхватили: один под правую руку, другой под левую. Калека поглядел на них шалым взглядом, уже не в силах разобрать, кто перед ним. Прежде чем усталость взяла верх и погрузила старика в глубокий сон, он сказал:
– Змэй идет к границе. Стрэпэт с ним.
Глава 22
Как знать, не впервые ли Влас осознал, что быть княжичем – это не только на пирах веселиться да девок на колени сажать. Но бежал он себя не помня. Скоком брал заборы, топтал пышные грядки, оставлял позади злых сонных псов. Прошла ненависть к шляху и ревность, с каковой он представлял их с Крапивою вместе. К чему все это? Ведь, коли явится Змей, никого в Тяпенках попросту не останется. Как и самой деревни. Не будет строгого взгляда синих очей, а пшеничную косу намотает на локоть кто-то похуже Шатая. И песен степных, тягучих и горячих, как кисель, не будет тоже.
Влас ввалился в Старший дом подобно урагану, что сорвался с цепи в небесном чертоге. Насквозь мокрый, не то от дождя, не то от пота, испачканный в грязи. Поскользнулся, растянулся у порога. Девки, ясно, прыснули в кулачки, но княжич и не заметил. А ведь раньше взъярился бы, как дикий зверь…
– Батька! Где Посадник?! – Он слепо озирался, с трудом узнавая людей.
Тур быстро смекнул, что дело серьезное. Нахмурился и молвил:
– Отойдем-ка.
Но шила в мешке не утаить, и, пока Тур молча хмуро слушал сына, по Тяпенкам уже понеслась лихая весть.
– Где тот шлях? Пусть передо мной ответ держит, – решил Посадник.
– К лекарке его отнесли. Я и… побратим мой, – проговорил княжич нехотя.
А и как еще назвать того, с кем сам полоз не пожелал Власа разлучить?