После битвы разлеживаются лишь мертвые да умирающие. Остальным же, кого не коснулась крылом Хозяйка Тени, забот хватало: перетащить раненых, поднять рухнувший частокол, собрать потерянное оружие… Мужики и рады: черной богине назло они славили жизнь трудом. Со всеми вместе трудился и Влас, и не было такой работы, каковой бы княжич побрезговал. Ему бы, как и велела травознайка, лежать да рану не тревожить, но куда там! Так уж повелось, что мысли расставить одну к другой Власу удавалось, лишь когда он занят делом. И мысли все были о синеглазой лекарке да светловолосом шляхе. А еще о Змее, на которого оба они походили, как брат и сестра.
Когда на глаза княжичу попался Шатай, он дальше тянуть не стал:
– Эй, шлях! Поди сюда.
Шатай привычно скорчил гримасу: еще он приказов от срединника не слушал! Но подошел и взялся за другой конец бревна, к которому примеривался княжич. Понесли.
– Аэрдын запрэтила тэбэ труд, – не преминул напомнить он.
– Запретила, – не стал спорить Влас. – Она знает?
Шлях равнодушно дернул плечом:
– Эсли нэ сдохнэшь, я эй нэ скажу.
В самом деле не понял или лишь сделал вид?
– О Змее.
Шатай сбился с шага. На мгновение вся тяжесть легла на Власа, и тот едва нутро не изверг через рот. Рана на боку снова закровила.
– Мать открыла ей тайну в дэнь, когда мы приэхали в дэрэвню… Но она нэ знала имэни.
Влас медленно вдохнул и выдохнул, а после велел:
– Положим-ка бревно.
Он коротко замахнулся: заслужил поганый шлях по роже! Но Шатай ранен не был и двигался споро, так что удар вышел такой, что и сказать стыдно. Отдышавшись, Влас пообещал:
– Я тебе кишки выну и за них на березу подвешу! Почему не сказал сразу?
– Потому что ты был бы слишком рад, – развел руками Шатай. – А я надэялся, что это ложь или ошибка.
– Бесчестно борешься, шлях!
– А ты?
– А я… – Влас замахнулся вдругорядь, но плюнул и сел на бревно. Придавил промокшую повязку: не зря все же лекарка воспретила ему вставать. – Дурень я избалованный.
Шатай в охотку согласился:
– Дурэнь и эсть. – Он сел с княжичем рядом. – Шляхи привычны дэлить жэнщин. Дажэ тэм, кому повэзло назваться мужьями, нэ всэгда достаэтся ласка жэны. Так что нэ думай, будто я пэрэстану защищать эе. Мужэм или братом – нэважно.
– А ты не думай, что теперь сможешь от меня избавиться, – отбрехался княжич. – Теперь-то уж мы почти семья.
Шатай посмотрел на холм, отгородивший Тяпенки от Змея, и задумчиво протянул:
– Да уж, с родней мнэ нэ вэзет.
Сначала буря грозила пробить крышу Старшего дома. А ведь общинная изба ставилась на совесть, крепче и основательнее прочих. Но лекарка на то не жаловалась, ведь только благодаря непогоде бойня прекратилась, а враги разделились надвое по разные стороны обвалившегося холма. Впрочем, можно ли величать их теперь вражьими народами? Те, кого Крапива помнила по племени Иссохшего Дуба, ютились в деревне вместе с недавними недругами. Шатай сказал, что они и сражались с ними вместе после того, как Брун зарезал вождя.
– Где же Брун теперь? – охнула лекарка.
– Тэпэрь он там, где ему и мэсто. В грязи, – ответил шлях.
Беда напомнила о себе, когда буря стала слабеть. Грохот, заглушающий иной раз голоса, стих, по стенам прекратила струиться вода, все реже ударяли кулаками в громогласный бубен небесные жители. В другой день то было бы к счастью, но не нынче.
Крапива выскочила на крыльцо за котлом, нарочно поставленным под дождь. Воды набралось под самый обод, пришлось слить лишнее, и все равно девка не без труда подняла ношу. Доволокла бы и сама, но тут за ней следом выглянул Шатай.
– Зачэм одна выходишь? – недовольно пробурчал он, отбирая котел. – Мало ли…
Крапива кивнула на нахохлившегося дедка, наблюдающего за врагами с высоты. Дозорный спрятался в ветвях раскидистой яблони и укутался в плащ. Цепкий, что клещ: как бы дерево ни ходило ходуном от ветра, оставался на месте и неотрывно следил за врагами.
– Крикнет, случись что. Да и не до нас им пока…
Собралась уж вернуться к раненым, но Шатай крепко сжал ей локоть:
– Постой, аэрдын.
Железное дно котла глухо стукнуло о ступеньку.
– Змэй выжил. Я видэл его.
Крапива помрачнела. Этого бы первым раздавить, а поглядите-ка, боги сберегли…
– Пока гроза не утихнет, он не нападет. А после поговорим.
– Гроза ужэ утихает… И Змэй нэ станэт говорить. Он продолжит биться.
– Тебе почем знать? Змей тоже человек, небось и ему тошно, что столько народу полегло.
– Нэт. – Шатай покачал головой. – Змэй нэ чэловэк. Он тварь. – Костяшками пальцев он стер капли воды с ее щеки. – Уходи, аэрдын. Бэри жэнщин, и спасайтэсь, пока еще можно.
Известный лишь деревенским лаз, по которому Крапива с Дубравой пробрались обратно в Тяпенки, сгинул вместе с частоколом, окружавшим селение. Что же, тем проще будет уйти в лес. И навряд кто-то заметит беглянок, пока бушует гроза. Лекарка высоко вздернула нос:
– Вот еще! Я не брошу раненых!
– В мэшок бы тэбя, – мечтательно проговорил Шатай.
– Пробовал уже. И что?
Шлях невесомо коснулся губами ее темени:
– Я должэн обэрэгать тэбя. Я вэдь брат тэбэ.
– Оберегать как брат, – весело согласилась она, – и слушаться как мужчина. Так Рожаница завещала.
– Да…
Завещала. Много что Рожаница завещала из того, что Шатай уже нарушил. Шлях с отвращением посмотрел на курган, под которым остались погребенными десятки, если не сотни воинов. Совсем юный, он к своим годам пережил куда как больше, чем Влас и Крапива, вместе взятые. Как знать, вдруг он и мудрее их обоих окажется?
Шатай поймал ее за рукав и дернул на себя. Крапива поскользнулась, упала в его объятия и на миг нырнула в темноту.
После позорного сражения Змея не радовали ни наложницы, ни обозы с пищей и оружием, что удалось сберечь. Запасы и рабыни, как водится, шли в самом хвосте войска, оттого оползень не задел их. Но что толку, если оружия теперь больше, чем уцелевших людей? От несметного воинства осталась жалкая кучка, которой едва хватит снести деревню, когда закончится гроза. И уж он постарается, чтобы срединники и предатели-шляхи успели пролить изрядно слез, прежде чем он позволит им умереть.
От ветра и воды их спасали своды того самого холма, что похоронил остальную часть воинства. Кто-то даже смел роптать, мол, Рожаница сказала свое слово, уходить надобно, а не вдругорядь испытывать ее терпение. Тогда Змей выволок из шатра одну из рабынь и крикнул:
– Если боги хотят остановить меня, так пускай сделают это. Ну!
Когда же ответа не последовало, он втоптал голову женщины в грязь и держал так до тех пор, пока она не перестала дергаться.
– Вот где ваши боги, – сказал Змей. – Тем же, кто все еще со мной, я жалую награду.
Шляхи сомневались недолго. Рабыни, горячая пища и сухая одежда усмирили их нрав. Боги далеко, и есть ли им дело до людей, поди пойми. А тепла и ласки хочется уже сейчас.
Полы шатра раздувались от порывов ветра, а воду, проминающую крышу, то и дело приходилось сливать. Но невольницы ублажали мужчин, и те все меньше вспоминали о гневе Рожаницы. Одного только Змея не радовал ни очаг, ни покладистая Лада, уже дважды предлагавшая себя господину.
С тоской и яростью Змей был знаком, а вот чувство, одолевающее его сейчас, оказалось в новинку. Однако, когда ему донесли о мальчишке, явившемся на поклон, Змей не удивился. Все пред ним падали ниц. Рано или поздно. Ясно, что и этого стоило ждать.
Полог шатра откинули, и мальчишка вошел; Змей брезгливо поморщился. Промокший, чумазый, тощий, жалкий. И это – его сын?! Его кровь? Тот, чья воля к жизни оказалась настолько сильна, что поборола чудодейственное снадобье, раз и навсегда лишившее Змея возможности продолжить род?
Впрочем, в одном ему было не отказать. С собой мальчишка, имени которого Змей не запомнил, привел девку. И девка была хороша! Она уставилась в землю и не смела поднять на него глаз, неумытая и потерянная. А какой еще быть бабе, что попала на войну? Но Змей не был брезглив. Он мог бы разложить ее прямо такую, удерживая за пшеничную косу, отяжелевшую от дождя. Добрый подарок принес ему сын!
Змей пригладил усы и редкую светлую бороду, упиваясь напряжением, что повисло в шатре. Согнул одну ногу и небрежно оперся о колено.
– Ну, – произнес наконец он, – с чем пожаловал… сын?
Не зря он держал подле себя немолодую, но понятливую Ладу. Рабыня налила в кубок багряного вина и подала господину. Змей отхлебнул, выжидая, что скажет мальчишка.
Тот расправил плечи и гордо вскинул подбородок, но выше и крепче от этого выглядеть не стал. У него и голос звучал по-девичьи высоко, а под конец так и вовсе сорвался.
– Мало чэсти тому, кто сражается нэ с воинами, а с сэлянами.
Змей хохотнул:
– Честь придумали те, у кого недостает силы, чтобы победить. Напомни, как там тебя?
– Шатай…
– Шатай… Имя для труса. Я выберу тебе новое, если заслужишь. Так вот, Шатай, разве много чести в том, что ты явился ко мне?
– Нэт, – ответил мальчишка. – Но я готов отдать свою чэсть тэбэ. Потому что иногда жизнь дорожэ чэсти.
– А это верно. Жизнь ценнее прочего. И ты не глуп, раз решил сберечь свою.
– Нэ свою. – Шатай глядел исподлобья, готовый вот-вот кинуться на отца. Но меч отобрали караульные, да он и оружный не справился бы с Большим Вождем. – Я здэсь, чтобы спасти жизнь сэстры.
Девка, что мальчишка приволок с собой, вскинула ярко-синие глаза. И хотя Змей нечасто любовался на свое отражение в воде или начищенном железе, он узнал их. Узнал – и не поверил.
Он побывал на юге Срединных земель лишь однажды. Тогда Змей был моложе и глупее, с ним было совсем мало людей. И, что всего главнее, тогда он еще не получил свое предсказание и не выпил зелья, оборвавшего род. А еще тогда он увел с собой женщину. Гордую, статную. Она не желала кланяться и не покорилась даже тогда, когда он волоком протащил ее по степи. Мальчишка назвал имя Дола, но Змей тогда не спросил ее имени, оно было ему ни к чему. Разве может такое случиться, что, сбежав, рабыня спаслась не одна?