Шатай подставил под струю ладонь, набрал пригоршню и плеснул себе в лицо.
– Все жэ плохо, что ты нэ уехала с Посадником, – сказал он.
– Ты тоже не уехал.
– Тогда этот наш… – криво усмехнулся он, – погиб бы.
– Да.
– Он хотэл остановить бой в одиночку. Но нэ знал главного.
– Чего же?
– Что змэе надо рубить голову. – Шатай отстранился, но продолжал сжимать плечи Крапивы, словно это придавало ему сил. – Много раз мы с ним рэшали, кто храбрэе или умнэе. Но забыли о главном: Рожаница оставила нам своих дочэрэй. И слушать нужно их. Поэтому я скажу тэбэ, что узнал и что задумал, а ты рэшишь, будэшь ли со мною рядом.
Все, чем Змей унизил степь, стократ усилилось и вернулось к нему. Ожог, схожий с теми, что оставляют листья крапивы, не разлился по коже, а проник до самых костей, отрывая от них мясо. Тот, кого боялись и ненавидели, орал и плакал, как мальчишка. А аэрдын лишь крепче прижималась к нему обнаженным телом, и оно дарило не наслаждение, а новые и новые волны боли.
– Заслужил, – шептала травознайка, и синие глаза ее полнились не страхом, нет. Торжеством!
Стальная стрекоза вспорола кожу. Пол окрасился алым, а лицо Шатая – ликованием. Лезвие ножа выскользнуло из раны лишь для того, чтобы вонзиться вновь. Он готовился бить снова и снова, пока труп Змея не превратится в бесформенное месиво, пока не исчезнет все, напоминающее, что когда-то и он звался человеком. Но Змей не зря слыл умелым воином. Он вырвался из объятий подлой девки и пихнул Шатая так сильно, что худощавое тело впечаталось в кожаную стену шатра, а та, прогнувшись, снова выбросила его вперед. Нож упал меж противниками. Однако воины, заслышав возню, не вбежали и не выручили господина: Змей славился жестоким нравом, и мешать ему учить уму-разуму рабынь никто не посмел.
– Я убил своего отца и братьев. – Тяжело дыша, Змей поднялся в полный рост. Из раны чуть выше пояса струилась кровь, а тело в тех местах, где касалась его аэрдын, напоминало освежеванную тушу. – Я не доверился бы ублюдку, которого принесла неизвестная шлюха.
Шатай тоже вскочил:
– Правильно. Потому что этот ублюдок убьет тэбя! – И он вновь кинулся на отца.
Один и другой потянулись к клинку, но столкнулись и завозились, пачкаясь в крови. Шатай мазнул по рукояти кончиками пальцев, Змей придавил его руку сапогом, удар – и вот уже нож недосягаем для обоих.
– Ее звали Нардын, и она была моей матэрью! А ты убил ее! – прохрипел шлях.
Змей ответил:
– Твоя мать была шлюхой и получила то, что положено шлюхам! Твою сестру ждет то же самое!
Копошащийся клубок тел всего меньше походил на отца и сына. Схожих лицами, теперь их незримой пуповиной связала еще и общая ненависть. Чем окончится противостояние? Умрет ли Змей или лишь переродится в сыне, когда тот познает истинный вкус крови?
Грудь Крапивы тоже залила горячая липкая кровь. Словно в отместку за ожог, Змей и девке оставил метку. Аэрдын рванула в темноту, поглотившую оружие, поскользнулась, упала на живот и снова поднялась. Все существо ее противилось – оборвать жизнь, чтобы спасти другие. Разве могут справедливые боги сплести подобное полотно судьбы? Но случается и так, что кровь рождает жизнь, а для того, чтобы выпустить в мир нечто новое, требуется разрезать пуповину… или отрубить змее голову.
Когда до ножа осталось всего ничего, наперерез Крапиве кинулась тень. Быстрая, как степная кошка, и такая же жестокая.
– Нет!
Но верная рабыня Лада, обеими руками неумело сжимая оружие, уже неслась к своему господину.
Они оба лежали на полу. Шатай хрипел в объятиях отца, глаза его налились кровью и закатились, ногти тщетно царапали мощные предплечья Змея. Большой Вождь рыкнул на Ладу:
– Ну! Живее!
Вот сейчас чиркнет лезвием по горлу – и не станет дерзкого юнца, поверившего, что сможет одолеть грозу Мертвых земель. Крапива спешила к ним: хоть собственным телом закрыть брата, хоть как… И не успевала.
Впервые с того далекого дня, когда потеряла свободу, Лада поглядела на хозяина сверху вниз. И она выполнила приказ – протянула ему нож. Вот только не вложила в протянутую ладонь, а вонзила в шею под ухом.
– Он нэ станэт таким, как ты! – крикнула она, выдернула и вонзила нож еще раз. А после еще и еще. – Он нэ станэт таким, как мы, – повторила она едва слышно.
Брызги взлетели в потолок черными звездами, а остальные рабыни разом обезумели. Они завизжали и бросились на умирающего. Изголодавшиеся смрадники и те рвали добычу когтями и клювами не так жестоко, как разъяренные женщины. Крапива обмерла, не в силах оторвать взгляда от творящегося ужаса. Отвернулась, лишь когда Шатай, кашляя, увлек ее к выходу:
– Идем…
Покрытая чужой кровью, наспех завернутая в грязную рубаху, Крапива вместе с братом вышла из шатра. Невесть что ждала она увидеть после смерти злодея. Сияющее солнце? Зеленеющие травы? Холм со священной липой, вернувшийся на свое место?
Шатер по-прежнему окружали шляхи – воины, которых Змей привел к границе, чтобы убивать. Лишенные ласки женщин и изгнанные в непогоду, всего меньше они готовы были убраться восвояси, с вождем или без него. Однако же вид детей Змея привел их в замешательство.
Шатай выпрямился и обвел взглядом воинов, что стекались все ближе к шатру, но заговорить не успел. Следом за ним выскочила рабыня, давно позабывшая собственное имя и звавшаяся Ладой. Она походила на ведьму – исступленно хохочущую, одичавшую, свободную.
– Змэй мертв! – прокричала она и сжала окровавленной рукой запястье Шатая. – Славьте нового вождя!
В небе громыхнуло так, что земля вздрогнула, а затем… дождь прекратился. В повисшей тишине кто-то несмело пробормотал:
– Славься, Рожаница… Славься… – Затем голос набрал силу: – Славься новый вождь!
И гордые шляхи опустились на колени.
– Свэжэго вэтра в твои окна! – грянул согласный хор.
Глава 25
Власу не спалось, не лежалось, не елось и не пилось. Тупая тревога вновь и вновь долбилась в виски. Время шло, солнце клонилось к закату; впрочем, за низкими тучами было толком не разглядеть, вечер на дворе или белый день. Раненые одинаково стенали что утром, что ночью, а бабы одинаково бегали за ними, разве что с темнотой становились менее резвыми. Напившись снадобья, Дубрава лежал по другую сторону очага, изгоняющего из избы сырость, и изредка похрапывал. Однако, стоило княжичу осторожно сесть, тут же распахнул глаза:
– Что не спится?
Влас отмахнулся – ничего, мол, но Несмеяныч не отстал.
– Что-то шлях пропал, – как бы равнодушно заметил княжич.
Дубрава зевнул:
– А что ему? Небось сховался и отдыхает, чтоб не запрягли воду таскать или еще что.
– И Крапивы нет, – не успокаивался Влас.
– Боишься, голубки вдвоем где-то устроились?
Влас фыркнул:
– Вот еще! Этот… только песни ей петь может.
– Девки песни любят…
– Ой, молчал бы уже! Пень старый.
Хотя и отбрехался, а встревожился княжич не на шутку. Проверил, как слушается тело, и, убедившись, что рана не ноет больше нужного, направился к выходу.
– Куда, княжич?
– Лежи. Сейчас я.
У дверей удалось перехватить Матку. Лишний раз вести беседу с Власом Свея не спешила, но и отмалчиваться не стала.
– Как раненые?
Матка неприязненно скривилась, но ответила:
– Да уж не твоими молитвами.
– Людей хватает? Чем помочь?
– Ты помог раз. Хватит, дальше сами как-нибудь. А коли ничего не болит, иди вон в избу кузнеца. Там здоровые отсыпаются.
Влас проглотил грубость. Уж кто-кто, а Матка Свея натерпелась из-за его глупости и держать обиду имела право. Он только спросил:
– Крапива там?
– Наверное. – Голос Свеи потеплел. – Забегалась. Верно, утомилась.
Тут бы княжичу и уняться, но тревога не прошла, лишь стала сильнее. Дождь затихал, и, когда Влас вышел на крыльцо, вода уже не бурлила в оставленном на верхней ступеньке котле, а расходилась частыми кругами. Княжич подхватил посудину и занес в дом – не придется уставшим бабам таскать, коли понадобится еще кипяток. Крапивы не нашлось ни внутри, ни снаружи.
Не нашлось ее и в доме кузнеца среди прикемаривших мужиков, и Влас всерьез задумался, порадовало его это или обеспокоило пуще прежнего. И, что всего хуже, Шатая нигде не было тоже. Неужто взялся за ум да и сбежал с сестрой, покуда снова не началась бойня? Ведь одно дело положить голову с княжичем вместе, совсем другое – ждать, не придет ли Хозяйка Тени за аэрдын.
Сердце заходилось птицей в силках – крылья сломает, покалечится, а вырвется! Княжич не жаловался, когда суровый Дубрава, что ни утро, гонял его окрест терема, да надев притом доспех. Тогда, молодой да сильный, Влас с легкостью выполнял указания, а после еще и скакал супротив дядьки с мечом. А теперь – гляди-ка! – воздуха вдруг хватать перестало. Вернувшись к Старшему дому, он, словно старик, оперся о ствол раскидистого дерева. Ноги не держали. Он бы сел, где стоял, но гордость не позволила.
Сверху послышался голос:
– Княжич, ты чего это?
В ветвях спрятался и неотрывно наблюдал за шляхами глазастый дедок. Влас сам посадил его, чтобы Змей не напал тайком, да и забыл.
– Гуляю, – нехотя буркнул княжич, выравнивая дыхание. – Слышь, дед!
– Ась?
– Крапиву… Травницу вашу со шляхом не видал?
– Как не видать, – охотно закивал старик, – видал.
Влас едва сдержался, чтобы не тряхануть ствол:
– Ну?!
– Дык ушли.
– Куда?
Дрожащий сухонький палец указал на обвалившийся холм, а Влас таки сел на землю – ноги отказали. Взыграла все же Змеева кровь в найденыше…
– К шляхам? – только и спросил он.
– К шляхам.
– Что же… Что ж не доложил?
Видно, княжич смотрелся зверем, потому как дедок залез маленько повыше и уже оттуда фыркнул:
– Ты велел докладывать, коли к нам кто сунется. А ежели от нас…
Слушать дальше Влас не стал. Перебирая по дереву руками, встал и, покачиваясь, двинулся к холму.