– Потому что, если не женитесь, как до́лжно, я что тебе, что Крапиве головы отверну, как куренкам! – И, когда аэрдын подошла, снова добродушно улыбнулась: – Доченька! А я тут покушать твоим работничкам занесла… Ты садись, садись! Уморилась небось, бегавши…
Словом, не прошло и месяца, как Крапива и Влас начали готовиться к свадьбе по срединному обычаю, и сердце Долы перестало заходиться.
Эпилог
Свадьбы в Тяпенках всегда устраивали шумные. Верно говорят, что веселиться всего лучше умеют те, к кому Лихо часто захаживает. Прежде деревенька на границе враждующих земель успела натерпеться от обоих народов, потому и рождение каждой новой семьи отмечала так, чтобы внукам было рассказать не стыдно. Свадьба лекарки с княжичем и вовсе обещала запомниться на века.
Приехал Посадник Тур с братом Несмеянычем. Последний долго не мог оклематься после ранения, зато, наконец выздоровев, наверстывал упущенное и знай носился на коне от Тяпенок в срединную столицу и обратно. Отчего-то не захотела явиться мать княжича, но тот вроде не сильно горевал. Выругался маленько, шарахнул по стене сарая, подвернувшегося под горячую руку, а после выплюнул:
– Больше и не позову!
Приехали с дарами вожди шляхов – привезли выделанные шкуры, соленое мясо и костяные гребни. С ними вместе приехала женщина, подойти к которой осмелилась лишь аэрдын. Шляшенка была высока ростом, а сказать, как она выглядела, не сумел никто, потому что каждый видел ее по-своему. Только зеленые, как изумруды, глаза запомнились всем, кто встречал обоз.
Крапива со шляшенкой отошли в сторонку и долго говорили, а ветер трепал их волосы. На прощание женщины крепко обнялись, и больше никто не видел зеленоглазую ведьму. Только травознайка хитро улыбалась, когда ее спрашивали о таинственной гостье. Словно ведала что-то, чем ни с кем делиться не собиралась. Да так оно, собственно, и было.
Наряд у невесты вышел диковинный. Не походил он ни на свободные платья шляхов, ни на вышитые сарафаны срединников. Тонкая шелковистая ткань облегала стан, сквозь нее виднелся зеленый узор крапивы на коже, и, когда солнце освещало фигуру аэрдын, она казалась не то живым цветком, не то духом, поднявшимся из земли. Кто-то из деревенских даже ахнул, углядев сходство с образом Рожаницы, некогда вырезанным на стволе священного древа, но то, верно, уже были враки.
Влас и Шатай, выбранный дружкой, тоже были заглядение. Статные, ладные, белозубые… Такие разные и вместе с тем похожие, будто братья. Они стояли пред Старшим домом в ожидании невесты и нетерпеливо топтались на месте, иногда подначивая друг дружку:
– Нэ струсишь? Смотри, еще можно сбэжать.
– Сам беги, а то выкуп начнется, девки от тебя живого места не оставят!
Шатай гордо выпятил грудь. Девок в Тяпенках в самом деле оказалось много, да все пригожи и на песни падки. Вот и вышло, что некогда безродный найденыш превратился в доброго молодца.
– Ничэго, справлюсь.
Мимо спешила стайка красавиц – разодетых, румяных, веселых. И каждая нет-нет, а кидала на шляха хитрый взгляд. С дружкой жениха на свадьбе сговориться – к счастью. Уж не предложит ли Шатай кому об руку ходить?
Подле парней задержалась Ласса, вынула из кошеля нарядный пояс, поклонилась шляху.
– Прими подарочек, – попросила она и покраснела, – не побрезгуй. Сама вышивала…
Но Шатай заместо того, чтобы протянуть руки вперед, поднял их.
– Надэвай, – велел он, хитро улыбаясь. – Я ваши наряды носить нэ обучэн.
Ласса испуганно пискнула: не подглядит ли кто? Но подружки были заняты каждая своим делом, а жених княжич, словно нарочно, нагнулся перешнуровать сапоги. Пришлось подчиниться… Когда, вдоволь насмущавшись, Ласса скрылась в Старшем доме, Влас пихнул побратима в плечо:
– Хороша!
– Хороша, – кивнул Шатай. – И добра, как аэрдын.
Княжич помолчал, а после серьезно сказал:
– Прости. Если бы она только могла… твоя аэрдын выбрала бы тебя.
– Нэт, – покачал головой Шатай. – Она выбирала тебя снова и снова. Еще там, в стэпи, когда ты умирал и шел за плэмэнэм на вэревкэ, как раб, а я сидэл в сэдлэ. Она все равно видэла только тэбя.
Одной Рожанице известно, сколько сил понадобилось жениху, чтобы сдержать самодовольную улыбку.
– Все равно, – повторил он, – прости.
Шатай взъерошил соломенные волосы:
– Знаэшь, чэго я боялся всэго больше, сколько сэбя помню?
– Чего же?
– Я боялся остаться один. А теперь… – Шлях запнулся.
В Старшем доме слышался разноголосый девичий смех: верно, готовили жениху с дружкой какую-то пакость. Поодаль перекрикивались петухи, а за сараями, прячась от жен, разливали бутыль браги Деян с приятелем.
– Тэпэрь у мэня есть сэмья. – Шатай окинул Власа насмешливым взглядом, поправил на нем кафтан и докончил: – Какая-никакая. Нэ всэм жэ вэзет с родичами?
– А жена?
– Жэна… – Пальцы Шатая пробежались по бисерному узору на поясе. – Жэна будэт.
Как заведено, невесту обвел вокруг Старшего дома отец. Еще недавно здесь вповалку лежали раненые, а сама Крапива носилась меж ними то с зельями, то с перевязью. Нынче же, завязав глаза, она прошла по двору, на четвереньках, как дитя, вползла в маленькую дверку в задней стене, а после под руку с Деяном вышла к гостям. Отец крепко обнимал ее, в глазах его стояли слезы: жалко отдавать любимицу. Но все же он прошел с ней этот путь и вложил ладонь в руку жениху, а Влас крепко сжал ее. Наконец Деян поцеловал дочь в лоб и развязал ей глаза.
– Свежего ветра в твои окна, доченька, – сказал он.
– Свежего ветра, – отозвалась Крапива и утерла слезы рукавом.
Дальше пошло веселье. Свея долго перечисляла, в каких делах надобно слушать старшего в доме, а когда закончила, ухмыльнулась и добавила:
– Старшая-то у нас Крапива, ее и слушайся.
Девушки во главе с Лассой попытались отбить невесту, но тут с одним женихом поди справься, а уж с дружкой… И веселый хоровод так и не увлек невесту в поле.
У шляхов, если женщина брала себе мужа, он соревновался с ее родичами в выносливости, и гости из степи затребовали, чтобы мужчины сразились. Но вместо того, чтобы доставать мечи, Влас с Шатаем сразились на медовухе, загодя приготовленной Свеей. А как сражение переросло в пирушку, не вспомнили ни шляхи, ни срединники. Да и не делил их уже никто…
Когда небесное светило скрылось за холмами, а веселые песни сменились плакальными, Влас и Шатай переглянулись и поднялись из-за стола.
Древний закон – женихаться молодым в амбаре перед тем, как заполнят его зерном. А коли случилось так, что нету в деревне женихов да невест, то выбирали молодых жребием и запирали до утра, чтобы горячей кровью да утехами защитили они урожай от холодов и бед.
Так уж сплели боги полотно судьбы, что Крапиву не страшило то, чему суждено случиться в амбаре. Она сама сшивала лоскутное одеяло, что Матка постелила для них на полу, сама голышом валялась на шкурах лисы, медведя и зайца, сулящих здоровье, силу и родящее чрево. Песни, пляски и веселие остались у Старшего дома, но свежая ночь далеко разносила звуки, а босые ступни холодила роса. И все же на пороге девка ощутила, как захлестнуло щеки жаром. Не сразу Крапива решилась отворить дверь, не сразу глаза привыкли ко тьме и разглядели ожидающего ее в житнице мужчину. Когда же это случилось, аэрдын сцедила в кулак улыбку.
Влас и Шатай лежали обнявшись. Полностью одетые, они сладко спали, а подле них стоял кувшин с остатками медовухи.
Крапива тихонько, на цыпочках подкралась к ним и устроилась рядом. Поцеловала одного в уста, второго в щеку, а после глубоко спокойно уснула.
Бонусный отрывок из романа «Змеелов»
Остров не зря стоял на спине старой жабы. Топкие берега его дышали густыми туманами, испещренное бородавками бочагов и омутов тело источало прохладу с ранней осени и почитай до самой середки лета, а пришлецу, не ведавшему тайных запруд да проток, подобраться к Яру и вовсе было не суждено.
Гадючий Яр – так прозвали остров соседи. Оттого что крутые обрывы перемежались на нем глубокими оврагами, оттого что змей на острове водилось видимо-невидимо, и оттого что змеи, как врут бабки, испокон веков не трогали тех, кто вырос на болотах. Болот на Гадючьем Яре тоже было едва ли не больше, чем твердой земли. Оно и промышляли местные не пашней, а охотой, рыбалкой да мастерством. Ясно, что людей светлых да ласковых подобный край родить не мог. Про выходцев с острова на Большой земле так и говорили: с Гадючьего Яра выбрался, да так гадюкой и остался.
В остальном же остров был как остров. Рыбачили, клюкву собирали, изредка торговали. Да и с соседними деревеньками, чьи леса темнели близехонько, дитенок на лодке осилит, на ножах не были. И конечно, веселились во славу богов в отведенные для того дни. Все веселились: стар и мал, хил да удал, улыбчивые красавицы и… Ирга.
Как бы так сказать, чтоб не обидеть кукушонка?
Вот, к примеру, случается, что девка выходит во двор, и будто бы солнышко светит ярче, соловьи заливаются, а скотина, предчувствуя добрую хозяйку, призывно подает голос. Бывает и так, что девка вроде ладная-складная: медны косы до пояса, глазища что изумруды, стан гордый да шаг твердый… А соседи разве что не плюются ей вослед! Немудрено. Рожаница жестоко пошутила над девочкой: поцеловала в лобик, одаривая красотой, а после возьми да и дерни за язык! Так Ирга и осталась. Вроде собою хороша, а смолчать невмоготу!
Вот и то утро сразу пошло наперекосяк. Ждали большой праздник – Ночь Великих Костров. А к празднику, вестимо, и воды надобно натаскать, и угощение сготовить, и избу украсить… Суетились, бегали кто где. Ирга со всеми вместе носилась, понёвы не просиживала. Ну и проскочила мимо соседки, не отвесив поклон да доброго дня не пожелав. Впрочем, не приближайся праздничный час, она с вредной бабкой все одно лясы точить не стала бы, но тут вроде как и упрекнуть не в чем. Однако ж соседка прошипела девке вослед: