– У-у-у, гадюка!
Кто другой шел бы себе и шел до колодца, но Ирга воротилась, спустила коромысло с плеча, уперла руки в бедра и в упор поглядела на бабку:
– Ну-ка повтори!
Старуха пожевала губами, раздумывая, стоит ли до полудня затевать спор, но в удовольствии себе не отказала и четко повторила:
– А я говорю! Гадюка и есть!
Девкин прищур добра никому не сулил. Зелены очи так и сияли – ну чисто колдовка! Однако Ирга в Гадючьем Яре выросла, и соседка, еще в малолетстве гонявшая рыжуху со двора, не убоялась.
– А ежели я сейчас тебе ведро на голову нахлобучу и как дам! – пригрозила Ирга.
– А ну давай! Поглядим еще, кто кого! – засучила рукава старуха. – Где ж это видано, чтоб ни поклониться, ни доброго слова молвить! Али я тебе чужой человек?
– Угу, – поддакнула девка, – такой родной, что вчера два кочана капусты едва со двора у нас не увела!
Соседка присела от неожиданности: ишь, глазастая девка! Да уж не она ли спустила с цепи старого пса, спугнувшего горе-воровку? Сорвала с головы платок, дабы видом седых жиденьких волос устыдить нахалку:
– Ты что это такое говоришь? Это что же, я?.. Меня?! Люди добрые, вы послушайте только!..
– А и правда, – согласилась Ирга и тоже повысила голос: – Люди добрые! Вы послушайте, кто к нам вчера ввечеру в дом залез!..
– Ты что?! Молчи, молчи! – Бабка не то замахала на Иргу платком, не то попыталась хлестнуть.
Но та только оскалилась:
– И верно, вора-то я сама не видала. Зато слыхала, как кобель его в пыли повалял. Небось еще и покусать успел. А что, бабка Лая, отчего левую ногу бережешь? Прищемила где?
– Да как смеешь! Ты! Перестарок недоделанный! Сидишь на шее у брата, так еще его добро считаешь!
Ирга всерьез подумала, что ведро на голову вредной бабке надеть все ж не помешает. Знала, гадина, как побольнее ужалить! А тут еще – вот насмешка богов! – Василь и сам выглянул на шум из избы да поспешил к спорщицам.
Лая сразу в лице изменилась: пригладила волосы, повязала обратно платок, губы в улыбке растянула – ну чисто волхва Небесных прях!
– Василечек, отрада моя! – залепетала она. – А я спрашиваю, чего это тебя не видно? Неужто прихворнул?
– И тебе доброго утречка, соседушка!
Поравнявшись с женщинами, Василь отвесил низкий поклон, а старая Лая победоносно зыркнула на Иргу поверх его спины. Ирга же не преминула сложить бабке шиш.
– Вашими молитвами! – ровно ответил брат. – А вы как, бабушка? Не стреляет ли спину? Не… – сделал он едва чутную паузу, – болят ли ноги?
Лая вперилась в соседа внимательным взглядом, но тот так тепло улыбался, так ясно сияли его очи, что и подумать не можно, чтобы насмехался!
– Годы свое берут, годы, милок, – пробормотала она, отступая. – Пойду, недосуг мне с вами…
Василь поклонился еще раз, не отрывая от бабки внимательного взгляда зеленых глаз, и еще долго махал вослед, когда та ненароком оборачивалась.
Они с Иргой стояли рядом, не то похожие как две капли воды, не то разные, как пламень и лед. Одна колючая, ершистая, языкастая, другой улыбчивый и добродушный, отродясь не сказавший никому худого слова. Рыжие, зеленоглазые – в мать. Один подвижный и резкий, другая медлительная и плавная. И никого-то в целом свете у них не было, кроме друг друга.
Василь, не убирая улыбки с лица, попенял сестре:
– Ну что ты опять?
– Я?!
– Дорогу ей не уступила? О здоровье не справилась?
– Не все ли равно? – огрызнулась Ирга.
Карга всегда находила, чем бы остаться недовольной. То на нее не посмотрели, то, напротив, слишком долго разглядывали.
Ирга нехотя буркнула:
– Не поклонилась.
– И что, жалко, что ли? Пополам развалилась бы?
– Может, и развалилась бы. Я не ты – всем угождать.
– А я не ты – со всеми ссориться. – Василь пожал плечами и направился домой. Но напоследок бросил: – А кобеля вчера я на нее спустил. Неча…
Ирге вдруг захотелось расплакаться и броситься брату на шею, как случалось в детстве, если кто обижал кукушат. Но она сдержалась. Детство давно минуло, и нынче… Девка сцепила зубы. Нет, это раньше они друг у друга были вдвоем. Нынче иначе. И склочная бабка разозлила ее так сильно оттого, что баяла правду: Ирга и верно сидела перестарком на шее у младшего брата. Смех да и только.
Она закинула коромысло обратно на плечо и двинулась к колодцу.
Отрывок 2
Туман забурлил, как кипяток, вздулся и опал, а после расступился, признавая чужую силу.
По протоке вдоль берега медленно двигался человек. Суденышко его было столь мелким, с низкими бортами, что казалось, не в лодке движется чужак, а прямиком по воде. Да и на человека издали он походил всего меньше. Наперво, потому что весь силуэт его скрывался под необъятной накидкой. Армяк не армяк, епанча не епанча. Словом, балахон. Чужак кутался в него, словно не привык к легкому холодку летней ночи, а может, и по какой иной причине. Низко опущенная голова его скрывалась под капюшоном. Словно не человек – нечистик человеком прикидывается.
Он величаво погружал в воду весло то с одной, то с другой стороны от суденышка. И двигался столь твердо, столь уверенно, что сомнений не оставалось: не гадает, а точно ведает, где повернуть, к какому берегу пристать, чтобы всего ближе к людям. Протоки, речушки и ручьи испещряли остров словно нити, перепутанные игривым котом, с первого раза верную не каждый местный умел выбрать. Но чужак не ошибся ни разу.
Когда до запруды оставалось всего ничего, он отложил весло и выпрямился. Дальше суденышко двигалось само, повинуясь зеленоватому сиянию, исходящему от ладоней чужака. Теперь-то ясно, почему расступился туман, подобно верному псу оберегающий остров, почему не запутали протоки и не околдовали русалки. Чужак был колдуном.
Наконец дно лодчонки прошуршало по илу, а нос плавно скользнул в траву, в избытке растущую около запруды. Чужак поднял ногу и точно угадал, куда поставить мягкий кожаный сапог, чтобы не провалиться в грязь, сошел на берег и потом только скинул капюшон на плечи. И лучше б он этого не делал!
– Щур, протри мне глаза! – пискнула заплаканная Залава, прячась за чужие спины.
Ирга и сама не прочь ахнуть да спрятаться, вот только, если Залаву с готовностью закрыли от колдуна яровчанские мужики, ее никто защищать не спешил. Так она и осталась стоять почти что перед самым носом незваного гостя – промокшая до нитки, дрожащая и злая.
Гость, впрочем, среди остальных ее не выделил – окинул всех хмурым недобрым взглядом. У Ирги от этого взгляда ажно дух перехватило. И от того, каким цепким он был, и от того, что зрячий глаз у чужака имелся лишь один. Другой прикрывали темные с проседью не по годам волосы, но все равно из-под них виднелся белесый шрам, перечеркивающий веко, и само око, покрытое белой пеленой.
– Ну, здравы будьте, что ли, яровчане. У вас никак праздник? Или, – мельком глянул колдун на Иргу, – девку водяному в жены отдаете?
Голос его был хриплым, как после легочной болезни, у Ирги от него мороз по коже побежал. Да и не у нее одной: вон, все потупились! А ведь сколько народу на берегу, и все оробели перед безоружным чужаком! Хотя безоружным ли?
Тут бы вперед выступить старосте, но Первак с женою не пожелали мешать молодежи веселиться и, едва подкормив костры, воротились домой. Колдун меж тем двинулся в толпу, зорко всматриваясь в лица. Искал кого?
– Что ж молчите, яровчане? – Ходил он прихрамывая, словно каждый шаг приносил боль, однако боль привычную, почти позабытую. Остановился подле Дана, и любимый внучек бабки Лаи задрожал как лист осиновый. – Или заведенных обычаев не знаете? Забыли, как гостей встречать? – Он мотнул головой, пробормотал: – Нет, не этот, – и пошел дальше. – Так я и напомнить могу…
Ирга и дух перевести не успела, обрадованная, что чужак отошел подальше, как тот развернулся, указывая на нее длинным пальцем:
– Вот ты, водяница.
Рукав балахона задрался, обнажая предплечье, опутанное выступающими зеленоватыми жилами, как паутиной.
– Принеси-ка мне меду. Или что у вас здесь пьют?
Все существо девки вопило, что лучше бы не перечить колдуну. Послушаться да низко поклониться, коли примет дар и отпустит восвояси. Но Ирга, злая донельзя, возьми да и ляпни:
– Сам сходи. Или ты не только безглазый, но и безногий?
Ляпнула – и обомлела. Что ж это она делает, мамочки! Чужак развернулся к ней всем телом. Вот сейчас как превратит в лягушку!
Выручил брат. Сжав локоть девки, силой отвел ее себе за спину. Ирга прошипела:
– Не тронь!
Но Василь не слушал.
– Здрав будь, чужой человек, – ровно сказал он, и только Ирга заметила, как звенел от напряжения его голос. – Коли можно тебя человеком величать. Мы в Гадючьем Яре обычаи чтим и гостя всегда приветим. Да только гость ты али нечисть поганая? Явился невесть откуда, не назвался, а сразу угощения требуешь.
Не зря старики учат: последнее дело колдунов злить! Проклянут, опомниться не успеешь! А этот и без безлюдской силы страшен был что чудище лесное. Что еще натворит? Но колдун… улыбнулся. Недоброй была та улыбка, не такая, от какой на сердце легче делается. Но все ж глубокие морщины, залегшие меж его бровями, маленько расправились.
– А ты, стало быть, самый смелый, яровчанин?
– Смелый не смелый, а сестру в обиду не дам, – спокойно ответил Василек, и в зеленых глазах его вспыхнули искры. – Коли назвался гостем, так и веди себя как гость, а не как господин.
Они встали один против другого. Василь – крепкий, румяный, с огненной головой, и чужак – истощенный и бледный, словно бы больной, одноглазый, хромой, рано поседевший и куда как меньше в плечах. И, сцепись они, никто не сказал бы сразу, кто победит. К ним протолкалась, обнимая живот, Звенигласка. Встала рядом с мужем: маленькая, кругленькая, светленькая, зато злая, что кошка окотившаяся.
– Только тронь! – прорычала она.
И поди объясни дурехе, что колдуну перечить – что отраву хлебать!