Один удар сердца минул, второй, третий. Зеленые глаза пылали яростью, синие – решительной тревогой. В единственном черном же глазу чужака не было ни следа живого огня. И тогда колдун… поклонился. Низко-низко, хотя всякий понял, как непросто дался ему этот поклон, ажно косточки заскрежетали! Он коснулся ладонью мягкой травы, а после, разогнувшись, той же ладонью провел по темени, на мгновение откинув волосы от белесого слепого глаза. Испокон веков так божились, что не свершат зла на той земле, на которую ступили.
– Хорошо говоришь, яровчанин. Заслушаешься! Что же, спрашивай, отвечу, как подобает гостю.
Василек кашлянул и засучил рукава. Потом передумал, одернул и снова засучил. Яровчане сгрудились теснее – никому не хотелось упустить, что же скажет рыжий и что ему ответит колдун. Но никто, окромя Василька, слова взять не решился. Да никому другому колдун бы уже и не ответил. Тогда Василь велел:
– Назовись наперво. И скажи, зачем явился.
Чужак малость попятился, и люди, что обступили его, отшатнулись, как трава под порывом ветра. А колдун распахнул полы балахона и скинул его наземь. Верно, когда-то он был красив. Статен и силен, поджар, как охотничий пес, ловок и гибок, как розга. Нынче от былой красоты осталось мало. Осунувшийся, сутулый и уставший, с глубоко залегшими под глазами тенями. Нога, на которую колдун припадал при ходьбе, и верно была нездоровой: правый сапог плотно облегал штанину, в левый же без труда вошли бы три пальца. Пламя костров уродовало его исхудавшее лицо, делая глубже морщины и, что куда страшнее, высвечивая оскал, менее всего походивший на улыбку.
– Не узнали? – немного погодя спросил чужак. – Что же, люди прозвали меня Змееловом. И я пришел за гадюкой, убившей сегодня человека.