Один из этих дней Катя с Андрэ целиком провели в Архангельском. День выдался теплый и солнечный. Катя оделась по-дачному – джинсы, кроссовки и T-shirt. Андрэ последовал ее примеру. Проехав километров 15 по Волоколамскому шоссе, они свернули на Ильинское. Деревни и луга сменились густым лесом, левая часть которого была забрана нескончаемой изгородью, белевшей на фоне сплошной зелени кирпичными крашеными столбами. Оставив машину на стоянке, Катя повела Андрэ к добротным воротам. Но усадьба-музей графа Юсупова по непонятной причине оказалась закрытой.
– Ну вот. Столько ехали и зря, – расстроилась Катя. – Не знаю, как ты, а я так легко сдаваться не собираюсь.
– И что же мы можем в этой ситуации сделать?
– Перемахнуть через забор.
– Вот через этот!? – поразился Андрэ. – Да ты посмотри на его высоту! Он будто собран из двухметровых чугунных копий с острыми наконечниками.
– Пошли, – беспечно махнула рукой Катя.
Только теперь Андрэ обратил внимание, что через каждые несколько секций вертикальные прутья изгороди были украшены по центру накладными горизонтальными венками. Оглядевшись по сторонам – не наблюдает ли кто, Катя подошла к одному такому венку и с кошачьей ловкостью, как по лесенке, вскарабкалась по нему до самого верха. Ухватившись за наконечники, она перелезла на противоположную сторону, а минутой позже уже стояла в густой зелени лесопарка по другую сторону изгороди.
– Ну как, рискнешь? – подзадаривала она Андрэ. – Или мне лезть тем же макаром обратно?
– Слушай, так нечестно. Ты-то у нас, вон, совсем молоденькая, а я уже старый и дряхлый. Мне только через заборы лазать и нехватало. А что как поймают? Будет международный скандал. – Крякнув, он ухватился за чугунный венок, подтянулся и, демонстрируя вопреки своим утверждениям юношескую ловкость, легко перемахнул через изгородь.
– Браво! – Встав на цыпочки, Катя поцеловала его в губы.
– Но тут же сплошной лес! Стоило ли ради этого рисковать?
– Не спеши с выводами.
Пройдя несколько десятков метров по дикому казалось лесу, они вышли на посыпанную толченым кирпичом аллею верхней террасы, с которой неожиданно открылся вид на дворец Юсупова. Благодаря тому, что музей был закрыт, вокруг не было ни души.
– Знаешь, я приезжала сюда не один раз. На автобусе. Обожаю эту усадьбу. Могу бродить тут до бесконечности. И мне очень хотелось показать ее тебе.
Конечно же Катя ничего не сказала ему о том, что, гуляя по аллеям усадьбы в своем прежнем качестве, она с тоской и завистью смотрела на влюбленные или замужние пары, в обнимку, за руки или просто бок о бок фланировавшие мимо нее.
Они оказались в окружении беломраморных скульптур, глядящих на них «пустыми» античными глазами. Лукавомордые псы, «бухие» львы, обнаженные девы, боги и богини, амазонки, мыслители и военоначальники. Изваяний было так много, что, даже при отсутствии посетителей, трудно было в их компании чувствовать себя одинокими. Буйно цветущие кусты роз – интимно-чайных, застенчиво-белых, отчаянно-красных, источали дурманящий аромат. Мраморные дельфины, застывшие в пухлых ручонках амуров, пускали в воздух струи игриво журчащей воды.
По выщербленным мраморным ступеням увитой диким виноградом стены они спустились на вторую террасу, раскинувшуюся перед ними просторным зеленым газоном, отороченным многовековыми лиственницами. Увлекая Андрэ в боковые, укрытые густой зеленью аллеи, Катя взяла на себя роль гида:
– Вон та скульптура в часовне работа Антакольского. На мой взгляд, это шедевр. Посмотри, девушка не просто идет по розам, она парит. Потому что душа ее отлетает в мир иной. Если не ошибаюсь, это дочь Юсупова, которая умерла в 19 лет от чахотки.
– Какое утонченно-одухотворенное лицо! Этот мрамор живой. Он дышит! – восхищался Андрэ. – Я думал, такое мог творить с камнем только Микеланджелло.
– Вон тот мраморный бюст Пушкину поставили после того как он дважды побывал здесь, у Юсупова… – Катя потянула его дальше. Ей не терпелось познакомить Андре со своими любимцами. – А теперь загляни сквозь решетку этого портика. Одно из лучших изображений Екатерины II. Она изображена здесь в образе богини правосудия, Фемиды. Правда здорово?
– Сколько царственного величия! И впрямь богиня.
– Я должна показать тебе еще одну скульптуру. Мою самую любимую. Можно сказать, я приезжала сюда ради нее.
Катя вывела его в заброшенный закуток парка, заросший чахлым, видящим мало света подлеском. Здесь, в полном одиночестве, на каменном постаменте, похожем на прямоугольный кусок стены, застыл со склоненной головой печальный бронзовый юноша, выполненный в натуральную величину. Он сидел, подогнув под себя одну ногу и безвольно свесив другую. В отведенной назад руке зажат лавровый венок. Другой рукой юноша опирался на перевернутый пламенем вниз факел.
– «Скорбь». Работа немецкого скульптора Барта. Это сын Юсупова. Его убили на дуэли. Я была почти влюблена в него и часто разговаривала с ним, – призналась Катя.
Плененный совершенством плавно струящихся форм и пластикой необычайно выразительного силуэта, Андрэ, не произнося ни слова, медленно обходил памятник по кругу, рассматривая его со всех сторон.
– А ведь это надгробие, – заметила Катя. – Юноша снял с головы венок славы, потому как он ему больше не нужен, и тушит факел жизни.
Они снова вышли на открытое пространство – к зеленому полю с лиственни-цами и целым воинством античных скульптур работы итальянских мастеров. А оттуда спустились на следующую террасу, где поджидал их трехметровый мраморный Геракл.
Указав мимоходом на мускулистую, полностью обнаженную фигуру мифи-ческого силача, Катя с усмешкой заметила:
– Долгое время по нему я составляла себе представление о том, что есть мужчина. – И, устыдившись затронутой темы, поспешила сменить ее: – Оглянись назад. Отсюда прекрасный вид на дворец Юсупова. Жаль, что он закрыт. В нем собрана богатая коллекция западно-европейских картин, фарфора, мебели. Хотя тебя-парижанина, этим-то как раз и не удивишь.
Позволив Андрэ пару минут полюбоваться бело-желтым дворцом на возвышении, венчавшим просторные идеально спланированные угодья, Катя взяла его за руку и повела к ажурному парапету, украшенному массивными вазами, готовя ему сюрприз.
И это был действительно сюрприз. Неожиданно перед ним открылся вид со склона горы на старое русло Москва-реки, мягко змеившейся среди лубочно мирных, раздольно широких лесов и полей. Андрэ застыл зачарованный у парапета, стремясь вобрать в себя эту дивную красоту, слиться воедино с бескрайней, обновляющей и очищающей душу русской природой.
– Какая ты умница, Катюша! – Он обнял ее сзади, прижавшись к ней щекой. – Какое чудо, что мы здесь! Ты подарила мне улыбку Родины. Дыхание Родины. Ее аромат. Я знаю, отныне этот день, этот неповторимый момент будет всегда со мной. Я буду видеть эти просторы там, в Париже, всякий раз перед тем как уснуть.
Она потерлась щекой о его щеку.
– Давай спустимся вниз.
Они медленно прогуливались по романтично вьющейся тропинке вдоль Москва-реки, заросшей белыми и желтыми водяными лилиями. Лениво текущая вода, искрясь на солнце, вспыхивала серебряными звездочками. Игрушечными вертолетиками плавали в воздухе стрекозы, присаживались на песчаные отмели напиться бабочки-капустницы. Деловито выбивал деревянную дробь дятел. Где-то вдали, за рекой тоскливо куковала неприкаянная пернатая бомжа. В высокой, неко-шенной траве желтели кувшинки, сиреневыми капельками пестрели колокольчики, изумленно и наивно топорщили белые лепестки желтолицые ромашки.
– Жизнь прекрасна и удивительна! – жизнерадостно крикнул Андрэ. – И почти шепотом добавил: – И как же часто мы об этом забываем в своем бессмысленном мельтешении, в погоне за тем, что нам не принадлежит и принадлежать не может. Потому как уходим мы из этого мира с тем, с чем пришли.
– Ты не устал? Мы можем отдохнуть у реки. Там есть скамейки, – предложила Катя.
Они спустились к воде.
– Зачем нам скамейка, если нас приглашает нежная, зеленая мать Земля! – Андрэ плюхнулся на траву, упал навзничь, раскинув руки и устремив взгляд в небо.
А в небе неторопливо плыли редкие, величественные облака, обозревая с высоты своего положения распростертую под ними землю и крошечные фигурки двух влюбленных, нашедших временное пристанище на берегу реки. Катя устроилась рядом с Андрэ и, развязав шнурки, скинула кроссовки. От долгой ходьбы и непривычной обуви ноги у нее гудели.
– Ты даже не представляешь, как нам с тобой повезло, что музей оказался закрытым, – сказала она. – Иначе мы были бы здесь всего лишь частью беспорядочного, вездесущего человеческого стада. И берег этот сейчас кишил бы загорающими и купающимися.
– Так воспользуемся этим! – Подцепив сзади ее рубашку, он с ловкостью фокусника сдернул ее с Кати. А следом снял и свою.
Его разогретое солнцем тело приникло к ее телу, губы нашли ее губы. Они опрокинулись в высокую траву и, чувствуя себя первородными Адамом и Евой, предались любви. Две мирно пасущиеся на другом берегу коровы стали их единственными свидетелями.
Андрэ поднялся. Он был полностью обнаженным, как и она.
– Ничего, солнышко, что перед тобой не Геракл? Ты переживешь это? Я хочу искупаться.
– Учти, это старое русло. Там топкое дно и полно водорослей, – предостерегла Катя.
– Тогда пошли вместе.
Взявшись за руки, они спустились с невысокой насыпи к реке и вошли в воду. Было мелко и вязко. При каждом шаге приходилось с трудом вытаскивать ноги из густой тины. Но вскоре дно стало песчаным. Приятно ласкавшая и освежавшая тело вода уже доходила Кате до плеч. Она впервые купалась обнаженной. И это было восхитительно.
Отпустив ее руку, Андрэ поплыл брассом, энергичными сильными толчками гоня впереди себя волну. Катя тоже поплыла, стараясь не отставать. Но он, то ли красуясь перед нею, то ли забыв о ней, уже был на середине реки. Упругое течение относило ее в сторону. Она почувствовала скользкие прикосновения на ногах, а потом и на всем теле. Заглянула в зеленую речную муть и в ужасе отпрянула. Под ней и вокруг нее были сплошные водоросли, змеившиеся длинными, колышущимися стеблями. У самого ее лица невинно и нежно цвела девственно-белая кувшинка, дотянувшаяся до солнца из сумеречной глубины.